Цирк - Анастасия Антоновна Носова

Пока мама Оли обзванивала родителей ее одноклассников, звонила классной руководительнице и несколько раз – маме Жорика, который последним видел Олю, папа ходил по комнате, изредка чесал бороду и шептал, что надо звонить в милицию, а не балаболить и сплетничать впустую. Лена отвечала, что милиции и дела до их дочери не будет. Толик продолжал чесать бороду, и борода под пальцами издавала странный звук: шершавый скрип, от которого Лене вскоре стало дурно.

– Перестань мельтешить! – не выдержала она. – Надо идти искать самим.

Толик усмехнулся, но не стал задавать лишних вопросов, хотя вопросы в его голове толпились и выталкивали друг друга наружу.

«Где искать? В Заводском? На их улице, на другой? Может, ближе к стадиону “Торпедо”? А может, она вообще убежать из города попыталась – куда-нибудь на дачи?»

И все же Толик молчал.

«Может, она на Увек полезла? Может, с парнями какими увязалась?»

Лена застегивала на сапогах извечно заедающий замок. Щелк! – пальцы соскочили – сломала ноготь.

– Ай!

Звуки доходили до Толика с опозданием, пробивались через решето тревоги, сам он все ходил по комнате и чесал бороду, ходил и чесал, ходил…

Крякнул ключ в замке. Лена ушла. Толик кинулся к окну, отодрал белый пластырь от рамы (задуло из щелей), долго дергал хилую металлическую ручку, похожую на карманный штопор, – окно открылось, дребезжа и подрагивая. Город за окном мутнел, прятался сам в себе, кутался в ночной зимний тулуп. Толик свесился вниз по пояс, вгляделся в сумрак двора. Из подъезда выбежала Лена.

– Я с тобой! – прокричал Толик вслед жене и, не дожидаясь ответа, захлопнул окно.

«Может, Оля вообще не хочет возвращаться?» – эхом отдавалось в голове Толика «не хочет возвращаться», «не хочет возвращаться», пока он тащился за Леной по засыпающему Заводскому. Милиционер на углу посмотрел в их сторону и отвернулся. Лена шла вперед – мимо перекрестка. Свернула на трамвайные пути и поплелась по ним. С каждым шагом жена старела на глазах у Толика: он догнал ее, пошел рядом и увидел, как тяжело обвисли ее щеки, как посерели голубые глаза, отекли веки.

У стадиона «Волга» Лена механически повернулась и пошла обратно – бесцельно и почти бестелесно плыла она над трамвайными путями, а Толик переставлял замерзающие ноги ровно с той скоростью, чтобы успевать за ней и в то же время оставаться чуть поодаль. На ее лицо ему не хотелось смотреть в сумерках: ему казалось, что при свете, дома за завтраком, он увидит свою Леночку, а не эту старую измученную женщину, добитую исчезновением дочери. Эту женщину он не знал.

Мимо них в обратную сторону промчался трамвай. «Это первый за сегодня», – понял Толик. Наступало утро.

Оля ждала их у подъезда. В руках у нее болтался пакет, от которого несло рыбой. Лена сморщилась – заранее, даже не прикоснувшись к дочери, она учуяла запах рыбы, а затем – запахи опилок и диких животных.

– О чем ты думала? – устало протянул Толик, шмыгнув носом.

– Я на трамвае приехала. – Оля махнула пакетом в сторону остановки. – Из центра.

Лена все с тем же будто приклеенным выражением лица вырвала пакет из рук Оли, из пакета на серый снег выкатились веселые мячи – в полоску, в горошек, красные, желтые, синие. Оля отшатнулась от матери, бросилась поднимать их. Мячи сделались мокрыми и холодными от снега, и теперь Оля голыми ладошками собирала их в надорванный (когда-то рыбный) огаревский пакет.

«Мячи!» – понял Толик, остановил один ботинком и чуть не поскользнулся на замерзшей луже.

– Да она же в цирке была, у этих, ненормальных, – пискнула Лена, поддерживая мужа за локоть. – Из-за брата школу эвакуируют, а эта…

– Из-за Влада? – Оля подняла голову, взглянув на родителей, но те скорбно промолчали. Про огрехи брата говорить не любили, вечно сглаживали углы.

– Идемте домой. – Толик вздохнул и, пряча уши в воротник куртки, поплелся к подъезду.

– Я не пойду, – шептала Оля, пока мать тащила ее по лестнице. – Не пойду. Не пойду.

Руку она вырвать больше не пыталась. Мамина учительская хватка была явно цепче папиной. Мама смотрела не на нее, а куда-то вперед. Может, стремилась разглядеть в черных лестничных пролетах светлое будущее, где ее дети будут нормальными людьми, с квартирами, работами и собственными семьями.

– Нормальную, Оля, нужно искать нормальную профессию, а этот свой цирк забудь! – шептала мама, заваривая пустырник в граненом стакане.

– Нормальную – это как ты? – спросила Оля и улыбнулась вымученно и зло.

Лена подняла на Олю лицо: обвислая бульдожья кожа, синяки под глазами, морщины на лбу, как две крепкие веревки, натянутые над домами, – мечта канатоходца.

– Это не как я, но и не как… – Лена осеклась. Не договорила. Канаты на лбу расправились, кожа разгладилась.

– Ну кто? Как кто? – Оля пыталась докричаться до матери, но та уже шла в свою комнату, унося с собой и терпко пахнущий пустырник, и звенящие на рукавах халата хлипкие монеты (бабушкин подарок, дарила и говорила: «К деньгам!»).

– Я вырасту, выучусь, заработаю! – скрипела зубами Оля вслед матери.

– Обязательно, – донеслось из комнаты (мама всегда все слышала). – Но для начала съездишь к бабушке в Камышин. Давно пора.

Оля зарычала – тигром в клетке. Представила, как вышибает оконную раму и выпрыгивает на асфальт. На все четыре лапы. Огненное кольцо загорается вокруг ее тела. Огонь перекидывается на дома. Горят трехэтажки на Азина, горит ненавистная школа с русичкой и директором. Горит Заводской район и весь Саратов. А тигр убегает и прячется на крыше цирка, и огонь не достает до купола. Тигр танцует вальс посреди пожарища – на самой верхушке. Под лапами у него серебристая рыбья чешуя. На шее у тигра зеленый мамин шарф, он тоже падает в огонь, и тигр ревет, и огонь колышется от его рева, а из-под когтей летят чешуйки.

– Оль, ты чё, совсем? – вдруг сказал тигр.

И Оля открыла глаза. Перед ней стоял Влад в трусах и майке, он только что проснулся. Она лежала щекой на своей же руке. Веки отекли то ли от слез, то ли от позы, в которой она заснула. От жесткой табуретки болела спина, ломило где-то под лопаткой, и такая же тянущая ломота разливалась от спины по всему телу. Оля сжала затекшую руку в кулак и разжала, потянулась, посмотрела на брата. Влад предпочитал ее не замечать, но не уходил, копошился в полупустом холодильнике. Он ничего не нашел и выволок на пол банку соленых огурцов, придвинул табурет вплотную к шкафу, встал на него –