Фэнтези-2005 - Ирина Скидневская

— Звонят, пойдем, — поднялся Иона. — Ох, негоже идти к молитве, выпив кружку-другую, ну да Бог милостив, простит малое прегрешение. Много я согрешил перед Господом, — сокрушался он, идя по монастырскому двору сквозь хлесткий сырой ветер и промозглые сумерки, — многих достойных людей и их наследников убил, и Бог с меня спросит за них на последнем суде. Но об одном скорблю горше всего — что не достал я мечом того блистающего, что схватил Бертольфин.

Перед сном, когда Иона задул лампу и келья погрузилась во мрак, Гуго робко попросил:

— Брат Иона, расскажи еще раз об Альберте Сокровенной, какая она была.

— Не след на ночь слушать о девицах, — строго сказал Иона.

— Все же расскажи. Ведь она была необыкновенная, да?

— Ну… будь по-твоему. Госпожа моя была истинной дочерью страны фей, такой красоты на земле больше нет. Осаниста, на диво сложена, телом белее майской яблони в цвету, лицом прелестна и тонка, глаза серые, взгляд быстрый, на устах всегда улыбка. Не было в мире благородной девицы прекрасней ее, и служить ей было подлинным счастьем и наслаждением.

Елена Клещенко

МЛАДШИЙ

С новолуния до новолуния Джет не покидал своего места. Не охотился, не взлетал в небо. Время пришло, и он ожидал Младшего.

Люди говорили, что дракон обитает в урочище Старой Крепости на памяти пятнадцати поколений. И в самом деле, Джету было двести восемьдесят семь лет. Длина его составила бы не менее ста человеческих шагов — только навряд ли дракон будет смирно лежать, дожидаясь, пока человечишко измерит его шагами. Что до Джета, он взирал на двуногих более с усмешкой, нежели с гадливостью. Его забавляли их повадки: как они, голые, покрываются то панцирями, то мягкими синими и белыми оболочками; как — хитер Единый! — путешествуют, точно блохи, на спинах других тварей, более могучих и быстроногих. Мелких гадов не следует лишь подпускать близко, чтобы не ужалили, а иного вреда от них нет.

Чешуи Джета были подобны гладким листьям: округлые, заостренные на концах, они знаменовали его принадлежность к драконам пустыни, так же, как и нос, изогнутый подобно черепашьему. Серебряная от рождения, чешуя с годами покрылась радугой, будто побывала в огне. А в последние дни потемнела и потускнела, словно кольцо в сундуке скряги.

Младший не спешил. Джет постился и почти не двигался. Днем лежал в стороне от черной тени, что отбрасывали белые камни, обгрызенные временем, чувствовал, как солнечное пламя лижет спину и распростертые крылья. Ночью переползал, перекатывался к своему кладу, распластывался на нем. Золотые, серебряные, медные кружочки скользили под его тяжестью, согревали лапы и живот, отдавая дневной жар, помогали дотянуть до утренних лучей, не впасть от холода в беспамятство, не уснуть, как спит змея в осеннюю пору.

Верно, что драконы собирают клады. Но только глупцы уверяют, что драконы прячут сокровища в пещеры. Под землей солнце не накалит благородный металл, а холодное золото не согреет Змея ночью. Нет, солнце каждый день разглядывает лица вождей и знаки на монетках драконьего клада. Дождь, коли выпадет в кои-то веки, сочится сквозь золото, как сквозь россыпь камешков. Неприбранным лежит сокровище, бери, кто смелый…

Джет не терял власти над собой, и все же накатывало полузабытье: мерещилось давно прошедшее. Будто снова вскрывалась косая рана под крылом, и в ушах стоял омерзительный скрежет когтя по железу, вопль не то двуногого, не то его лошади — столь явный, что Джет приоткрывал левый глаз, дабы убедиться в их отсутствии. Долго смотреть было нельзя — левое плечо ломило нещадно, в глазах от боли плавали круги. А другой раз находило и самое давнее, вокруг него смыкалась тугая оболочка яйца, мягкая и неподатливая, выдавливала последние силы из ослабевшего тела.

Песни не велят спать, пока ждешь Младшего. Джет хотел верить, что не забылся ни на мгновение, просто внимание рассеялось, увлеченное видениями и жестокой болью. Пусть над ним насмехаются все сородичи, от Повелителя до тех, кто в длину не более локтя, — Джет не понял, как это случилось. Он просто вдохнул леденящий утренний воздух. Затем выдохнул его.

А потом его тело сделало новый вдох. Первый вдох, который принадлежал не ему.

Глаза распахнулись сами. Джет изогнул шею и увидел, что Младший здесь.

Юная серебряная головка покоилась на песке. Джет затаил дыхание — и Младший задышал в полную силу, так что взметнулись белые и черные песчинки у ноздри.

Джет смотрел и смотрел на него… Сверлящая боль в плече отступала, теперь оно всего лишь сладко ныло, как натруженное полетом. Да в некотором смысле Джет и совершил сейчас величайший перелет в своей жизни, превратясь из Одиночки в Старшего с Младшим. Не каждый, не каждый удостаивается подобной милости от Повелителя Драконов. Иные, многие так и умирают Одиночками, не изведав лучшей доли.

Он готов был отдать Младшему все дыхание, но пришла пора делить легкие. Джет подкараулил его выдох и меленько вздохнул сам. Младший, не просыпаясь, выбросил розовый язычок и задышал реже. Сон его струился в крови, будто теплое виноградное вино, туманил голову. Джет засыпал счастливым.

Мудрецы людей говорят, что многоглавые драконы редки якобы оттого, что две головы, венчающие одно тело, не могут жить в мире и даже вредят друг другу. Спросите их: как можно враждовать самому с собой, когда радость Старшего — это и радость Младшего, когда вдохи обоих входят в одну грудь? Когда первому «я» отроду сотни лет, второму же — один день? Спросите: ненавидят ли друг друга мать и новорожденный младенец, братья, похожие один на другого, как каждый — на самого себя?.. Случается, что и ненавидят, ответит человек — и вправду, низшее существо, мерзкий голый гад, неведомым попущением Единого обретший разум. Драконы не враждуют с собственной кровью и дыханием.

Прекраснейший в мире звук — нежное поскуливание Младшего, еще не владеющего речью и полетом. Приказ, которому не властен противиться ни единый из нас, от Первого до последнего из последних: «Корми меня сейчас же!»

Младший поднял голову и сердито толкал Джета горбатым носом. Джет, усмехаясь, подобрал под себя лапы и поднял крылья. Конец голоду.

Охота была легка: песчаные козы осмелели за месяц безнаказанности. Младший жадно разевал беззубый рот, но ему досталась только кровь козы, и так будет, покуда у него не вырастут клыки и резцы. За него ел Джет — и сам за себя тоже, если на то пошло.

Потекли блаженные дни. Джет передавал Младшему власть над телом — и смеялся как безумный, наступая сам себе на лапы. Ничего потешнее и ничего прекраснее не бывало с ним прежде. Но когда в его смех вливалась досада Младшего, он мягко направлял движение, стараясь, чтобы тот не заметил его помощи.

Потом пришло время Речи Драконов. Новым чудом было слышать подлинный голос Младшего, вместо бессмысленного мяуканья произносящий «небо» и «пламя». Наконец они поднялись в воздух, и Младший летел сам, а Джет обмирал от сладкой жути: ему казалось, что душа его покинула тело и парит вовне. Солнце на небосводе сделало не более двух малых дуг, а они уже взмахивали крыльями вместе, как два гребца в лодке, соизмеряя взмахи с ударами сердца.

Когда Преображение завершилось, Джет и Младший отправились в Урочище Повелителя, и Младшему было наречено имя: Тар.

Не только козы, людишки также изрядно обнаглели, вообразив, что могут уже и не отдавать дракону по быку в каждую луну. Стоило дважды не явиться за данью, и они возомнили себя свободными! Привязанного быка у сухого дерева не обнаружилось. Более того, на горизонте показались копья. Отряд явился узнать, как лежится в песках крепости драконьему золоту.

Хорошо лежится. Не хуже, чем будет вам, о мечтатели!

Джеттар потянулся, прогибая хребет, глубоко вздохнул и расправил крылья.

— Мы убьем их всех? — спросил Тар. Голос его уже начал ломаться, скоро на смену нежному писку придет подлинный звук, от которого подгибаются колени верблюдов.

(На самом деле он спросил: «Я убью их всех?» В Речи Драконов есть три слова, обозначающие «я»: «я» — дракон, его же употребляют Одиночки, говоря о себе; «я» — та голова, что говорит, и «я» — другая голова. В этот раз Младший подразумевал Джеттара.)

— Не всех, — отвечал Джет. — Кто-то должен убежать и поведать остальным, что дракон жив и обзавелся новой головой.

Тар не подхватил его смеха.

— Мне жалко их.

Действительно, он жалел их. Джеттар чувствовал, как хохот битвы мешается в нем с чем-то иным, сродни ключевой воде.

— Почему? — полюбопытствовал он. — Это гады, к тому же злые.

Тар глянул на Джета широко раскрытыми глазами, синими, как ночь.

— Их жизнь, верно, очень тяжела. Не хотел бы я вновь родиться одним из этих… Но ведь зачем-то они нужны Единому?