Фэнтези-2005 - Ирина Скидневская

«Будь я вожаком магонцев, — думала Альберта, вскинув голову и изучая верхушку главного столпа, — я бы дневала с отрядом здесь, выставив туда, наверх, дозорного, а по опушкам у холма — сторожевых. Отсюда и кораблям лет свободный. В лесу, между стволов, не разлетаешься, мачты и весла поломаешь».

«Крылья теней, — размышляла она, обходя столп, — что это, весла или паруса?..»

Она вышла из-за камня, когда Адриен, тоже спешившись, дал своему Каурому овса в ладони, и конь бережно брал угощение, кося на седельную суму — нельзя ли еще горстку?

— Досадно. Я считала, в округе нет лучшего места для стоянки их судов, а похоже, они здесь и не бывали.

— Боятся старых великанов, — ответил Адриен.

— Дальше, лигах в пяти, — монастырские земли святого Агапия, — чертила рукой в воздухе план местности Альберта. — В лесу есть вырубки и заимки. Чтоб все осмотреть, надо не день и не два. Велю сбить и принести сюда лестницы, на большом камне поставить дозор, а внизу сложить четыре костра. С какой стороны тень покажется — столько дымов и пустят, из Лансхольма их будет хорошо видно… А ты сам, часом, не хотел пройти через врата? — голос Бертольфин стал тоньше. — Сказывают, пройдя задом наперед и твердя имя девицы, можно снискать ее любовь.

— Бродил тут коровий пастух, — постарался отшутиться Адриен, — пятился и звал пропавшую телушку, и так она к нему присохла сердцем, что проходу не давала…

— Знаю, что ты мастак слова плести; не уводи в сторону. Пожалуй, с девицей ты одними речами, без волшбы, дело сладишь. Видели тебя с… некоей особой, и очень уж ты ворковал.

«Называется — выбрала место попенять наедине, — Адриен оглаживал Каурого, стараясь не смотреть на госпожу. — Крутила, крутила о магонцах, а вон к чему вывела. Не иначе, Готлинда донесла, старая наушница. Бабам жизнь без сплетен — хлеб без соли».

— Молчишь — значит, правда. И с чего ты удумал девушку смущать? Она в монахини уйти просилась и вдруг перестала; не от тебя ли, сьер дан Тейс, та перемена? Смотри у меня. Что тебе — забава, для нее — счастье небывалое. Потешившись, бросишь — убьешь. Оставь эти игры, пока далеко не зашло.

«Тебе-то откуда про любовь знать? — Адриен замкнулся, сдерживая раздражение, но почувствовал и стыд. Верно сказала Бертольфин. У кого отнята краса, есть три надежды — Бог, высокий ранг и муж. Альберту хранит звание герцогской дочери; родись она, страшила, у вилланов — без корма бы оставили, пока дыхание не стихнет, или в лес бы унесли и зверям бросили, прямо по Второзаконию: «Руки наши не пролили крови сей, и глаза наши не видели».

Замуж таким и думать нечего — пригожих много, из кого жен выбрать. Один путь остается: в монастырь, в Христовы невесты. Душа сгорит, если обреченную на девство поманить любовью.

А может, Альберта свою игру ведет? Что, если хочет девушку оставить при себе, чтоб вместе с ней старилась и утешала хозяйку своим безобразием: «Вы не одна такая, Ваше Сиятельство»?

Бертольфин, с какой стороны ни глянь, брачный венец не грозит. Нет того мужа, чтоб ею прельстился. Разве в стране Магонии.

— А кто это в носилках? Перед кем я буду преклонять колено? Монсьер рыцарь, вы не слышали вопроса?

В Аргимар к ризам Богородицы стекалось много люда разных званий. Толчея и шум стояли, как на ярмарке. Воры сновали в толпе, срезая кошели. На площади Святого Креста слышался за гомоном и вскриками свист бича. Прохожие судачили о том, что нынче двум ворам отрубят руки. У портала собора, торговали четками и оловянными образками, нищие пели о Лазаре и клянчили милостыню. Госпожа из носилок велела раздать пригоршню медных грошей, чтобы убогие молились об Эрменгарде.

Тут-то, пиная нищих и расчищая путь ножнами, подошла компания дворян-молодчиков, по запаху судя, изрядно выпивших в корчмах Аргимара. Во главе их чванился, как первый петух в курятнике, развязный и надменный щеголь в крашеном платье и плаще, волочащемся по грязи.

— Адриен, распорядись, чтобы меня несли в правый трифорий, — давала тем временем указания Альберта. Она старалась, чтобы носилки не привлекали праздного внимания.

— Так я спросил вас, — настаивал щеголь, по всему видно, главарь удальцов. — Потрудитесь мне ответить, чтобы я не счел ваше молчание оскорбительным.

— Здесь Ее Сиятельство Альберта Бертольфин, — сдержанно молвил Адриен. — Сударь, вы премного меня обяжете, если не станете утомлять госпожу своими речами.

— О, Альберта Сокровенная! Какая встреча! Почту за честь засвидетельствовать монсьорэнн свое почтение. Позвольте мне…

— Госпожа не расположена к беседам. Прошу вас, сударь, не задерживайтесь здесь.

— Завидная невеста! — горланил щеголь, и приспешники его нестройно хохотнули, гримасничая. — Говорят, она трехгорбая, как тролль. Боже, за один ее поцелуй я отдал бы что угодно. Я знавал многих благородных дам, но такую…

— Сударь, — Адриен взялся за меч, и стража повторила его жест, — извольте принести даме извинения, чтобы вам не пришлось сожалеть о своих словах.

Хмельные дворянчики, сердито загалдев, тоже протянули каждый правую руку к левому бедру. Но из носилок послышался сиплый голосок:

— Сьер Адриен, не затевайте ссоры! Пусть монсьер, который говорил о поцелуе, подойдет.

Щеголь, горделиво смерив взглядом Адриена, приблизился и поклонился:

— Монсьорэнн, Ваше Сиятельство… Я уверен, что все нелепые слухи о вас — ложь от первого до последнего слова. Я буду совершенно счастлив облобыза…

Занавеси носилок взметнулись, из темноты портшеза выбросились тощие руки цвета торфа и рывком втянули щеголя внутрь до пояса; ноги его неистово задрыгались, он завопил, тщетно стараясь вырваться.

— Ну, целуй же меня, ублюдок! Целуй! — визг второго голоса перекрывал его вопли. Что-то смачно хрустнуло, и щеголь выпал из носилок, обливаясь кровью. Носа у него не было.

— А-а-а-а-а-а-а! — катался по земле бывший гордец и насмешник, разом утратив всю удаль и спесь. Заблистали мечи, но дружки изувеченного вожака в растерянности пятились, подхватив его, потому что из щели между занавесей манил заостренный коготь и резкий, скрежещущий голос звал:

— Кто еще?! Смелей!

Когда наглецы отступили, крича, что немедля обратятся в суд капитула Аргимара и предъявят откушенный нос, Альберта тихо, шипуче позвала Адриена:

— Возьми шкатулку с казной, иди в суд и заплати, что следует. И не забудь сказать судье, что этот человек оскорбил меня.

Трехпалая клешня сомкнулась на запястье Адриена, и он ощутил, что рука Бертольфин дрожит.

— Не беспокойтесь, госпожа моя, правда на нашей стороне. Я приведу свидетелей, которые подтвердят, что дело шло о защите чести…

— О, Адриен, — голос в носилках стал стонущим, — Адриен, разве в этом дело?..

Звуки, что послышались затем, не были знакомы Адриену. Не сразу он уразумел, что Бертольфин плачет.

«А если бы я прошла вспять сквозь врата великанов, — мелькнуло у Альберты, — чье бы имя назвала я?..»

Не успела она решить, кто ей мил, как до щелей на ее лице донеслось нечто необычное.

— Запах, — шепнула она. — Адриен, ты слышишь запах?

— Нет, — осмотрелся и он. — Вы что-то чувствуете?

— Это… похоже на…

Запах напоминал ее собственный, по которому она находила свой след в лесу, и потому не боялась заблудиться, когда пешая отрывалась от охоты. Мало уступая в быстроте коням, она порой сама гналась за зверем.

Заметив краем глаза движение у опушки, Адриен быстро обернулся туда и замер. Застыла и Альберта.

Из зарослей на склон холма вышли двое, похожие на Альберту, словно капли воды друг на друга. Столько же ног и рук, такое же телосложение кентавра, но одежд на них не было. Их тела блестели, как вода. Адриен различил на их спинах заплечные сумки с тем же блескучим отливом; головы их были полускрыты шлемами, похожими на чепцы, а в нижних руках они держали что-то, не поддающееся описанию.

Альберта, метнувшись к коню, достала лук и наложила стрелу. Двое ее близнецов, перебирая ногами как жуки, неуклонно приближались к столпам.

— Стойте! — сделав шаг вперед, Адриен вскинул руку. — Вы на земле Ее Сиятельства Альберты. Назовитесь и скажите, что вы делаете здесь и по какому праву.

Они водили головами и поскрипывали, видимо, совещаясь, но шли, не внимая его словам. Альберта натянула тетиву:

— Еще шаг — и один из вас умрет!

Бертольфин старалась держаться сурово, но облик пришельцев вызвал у нее сильнейшее смятение. Она не могла понять, что творится и наяву ли все это.