Восточный кордон - Вячеслав Пальман

— У меня больше, — сказал он.

И умчался к своей яме. Время — деньги.

Минут двадцать потребовалось им, чтобы выудить полтора десятка рыбок. Серебряная, с двумя рядами красноватых и чёрных пятен на боках, горная форель не отличается особой величиной. Так, с карандаш или чуть больше. Но вкус!..

У неё совсем нет того запаха тины или стоячей воды, который сопутствует речной и озёрной рыбе. Чисто-белое мясо без костей легонько припахивает свежим снегом. Аромат этот просто непревзойдённый. Корочка зажаренной форели похрустывает. После трапезы остаётся один только тонкий позвоночник.

Завтракали так: лесник делился с Рыжим, Саша — с Самуром. Молодой Молчанов съел больше, поэтому больше досталось и Самуру. Кот тоже вроде бы наелся, он даже бегал куда-то с рыбьими головками, прятал на тот случай, если придётся остаться одному.

Рыжий провожал хозяев, наверное, за целый километр. Бежал сбоку, поставив хвост вертикально, мяукал, тёрся об ноги и даже на Самура смотрел как-то очень по-дружески. Прощались, какие уж тут могут быть счёты. Когда теперь увидятся…

Устав от беготни, кот смирился, потоптался на месте и отправился сторожить опустевший дом.

Вернувшись после этого путешествия в Камышки, Саша ещё раз почувствовал на себе всю силу материнской любви. Даже час разлуки с сыном казался для Елены Кузьминичны бесконечно мучительным, она ходила за ним тенью, караулила у калитки и немедленно тащила домой, мыла, чистила и кормила, кормила, кормила, вздыхая от жалости, когда сын плохо, как ей казалось, ел. Или вскакивала среди ночи и стояла над его постелью, если он вдруг ворочался, а ещё хуже — стонал, увидев во сне что-нибудь сказочное и страшное.

Не будем к ней строги: Саша один у Елены Кузьминичны, да и то не рядом, а по воле отца за горами, и видела она сына слишком уж редко.

Прошёл и этот счастливый, ужасно быстрый последний месяц в родительском доме. Саша раздался в плечах, побелел, лицо у него округлилось, то есть сделался он таким, каким и хотела видеть его мать: здоровым и счастливым. И тогда наступил день отъезда.

Самур вертелся около Саши, преданно засматривал ему в глаза и откровенно грустил. Он подбегал, тёрся о новые брюки юноши и после этого демонстративно отходил к калитке. Намёк был настолько прозрачный, а морда Шестипалого настолько зовущей, что Саша не вытерпел и, улучив минуту, бросился на улицу, а оттуда к реке, через кладки — и в лес. Самуру только этого и хотелось. Ну с кем ещё побегаешь? Не с Егором Ивановичем же!

Последняя прогулка перед расставанием была недолгой. Они только успели добежать до лесной возвышенности, где между камней в тайнике у Саши лежал отличный вязовый лук и стрелы с наконечниками из пулевых оболочек. Лук этот он сделал, ещё когда ходил в шестой или в седьмой класс, пользовался им и в восьмом, и в девятом, но уже не на виду у всех, а в глубокой тайне, потому что ему по возрасту скорее пристала бы ныне шестнадцатикалиберная «тулка», а не эта детская забава. И все-таки он не выдержал, достал из тайника своё детское оружие и на глазах у Самура врезал в белый круг на скале одну за другой четыре стрелы. Чокнувшись о камень, они со звоном гнулись и падали, Самур подхватывал их и галопом относил Саше. Ему очень нравилась эта безобидная игра, и он продолжал бы её до самого вечера, но нашему Робину Гуду пришлось опустить лук, потому что из посёлка донеслись крики матери, уже беспокоившейся, куда это запропастился Саша.

— Надо топать, — сказал он Самуру.

Лук и стрелы пришлось запрятать. Сделал он это с особой тщательностью. Когда ещё придётся!..

Не будем описывать сцену прощания. Как обычно, не обошлось без слез и бесконечных уговоров беречь себя, не делать того и другого. Причём как-то так случилось, что все самое важное, с точки зрения Елены Кузьминичны, она за истёкший месяц высказать не успела и теперь с болезненной торопливостью советовала, уговаривала, приказывала и все пугалась, что забудет что-нибудь такое, без чего Сашеньке станет очень трудно. И все старалась дотронуться до него, погладить, прижаться к нему. Она уж вовсе было расстроила парня, но тут Егор Иванович обнял жену за плечи, сказал: «Целуйтесь», а потом отвёл её в сторону.

Машина тронулась. Мать, конечно, плакала. Саше стало не по себе, он сжал зубы, а сам махал рукой и тут только вспомнил, что с отцом-то так и не успел… Вскочил в кузове, широко расставил ноги и закричал:

— До свидания, ба-тя!

Батей он никогда Егора Ивановича не звал, но это слово отчётливо выкрикивалось, куда лучше, чем холодноватое «отец» или слишком уж сентиментальное «папа».

До поворота Саша успел заметить, как отец махнул ему и как слабо подняла руку мама. Машина вильнула, и он плюхнулся на свои вещи.

Через два дня Саша деловито оправлял свою постель в интернате. Последний год…

Скоро после начала занятий школу, как теперь принято и узаконено, послали собирать виноград в один из черноморских совхозов, и Саша Молчанов вместе со сверстниками начал радостные сборы. Как же, поездка к морю, винограда вволю и, вдобавок ко всему, нет уроков. Куда уж лучше! Но тут ему передали, что зовёт Борис Васильевич, и он, недоумевая, пошёл к учителю географии, который находился, как сказали, у самой директрисы.

Борис Васильевич был чёрный, «цыганистый», он ухитрился сохранить и к сорока трём годам что-то юношеское и удалое — весёлую походку, неожиданные словечки, резкие движения, блеск в глазах и даже озорную улыбку, когда предстояло сделать что-нибудь отчаянное, заманчивую «акцию», как он любил говорить.

И сейчас Саша заметил на худощавом лице учителя это самое настроение, но он подавил его и стал серьёзным, как и строгая директриса, которая сидела тут же за своим столом. Наверное, она все-таки переживала, ведь учебный план нарушался, а сказать ничего нельзя, потому что виноград — это виноград и, кроме учёбы, у всех питомцев и у неё самой есть ещё гражданские обязанности, которые… Ну, в общем, известно, как расценивается неповиновение приказу районо; оснований для особой радости у директрисы не имелось.

Борис Васильевич кашлянул в кулак и сказал:

— Мы решили, — тут он коротко глянул на директрису, и та наклонила голову, соглашаясь, — мы решили, Александр Молчанов, поручить тебе особое задание и освободить от поездки на трудовой фронт. От этого задания зависит, если угодно, честь школы.

Седая голова директрисы ещё чуть-чуть наклонилась.

— Садись. Дело вот в чем. Мы давно задумали собрать в Жёлтой Поляне воинов Советской Армии, которые отстояли Кавказ от немцев. Время пришло. Недавно школа разослала приглашения. Много приглашений. Надеемся, что ветераны войны отзовутся и приедут. Тогда мы вместе с ними пройдём по местам, где шли великие битвы, по перевалам Западного Кавказа. Ты понял?