Ветер вернётся - Нина Сергеевна Дашевская

сестра — Агатой зовут, и она ужасно вредная была. Я это имя ещё долго терпеть не мог — казалось, все Агаты такие.

Вот! Все Агаты такие, это он правильно заметил. Чего тогда он с нашей Агатой общается?

— А сейчас? — спросил я.

— Ну потом я книгу одну прочитал — там тоже была Агата. Хорошая. И у меня постепенно изменилось всё в голове — вполне нормальное имя, мне даже нравится.

— Угу, — ответил я. Надо бы спросить, что за книга, — но всё же я не хочу читать про Агату ни в каких вариантах, так что лучше не надо.

Мы вышли к ручью и остановились. Если долго смотреть, как вода утекает под мост, начинает кружиться голова.

— Знаешь, — сказал Борис, — мне бы очень хотелось увидеть, как вода замерзает. Но я всё время сначала вижу чёрную реку, а потом бац — сразу белый снег на льду. Всё время пропускаю, как что-то меняется — а это ведь самое интересное.

— А ещё ледоход, — сказал я. — Я видел.

Ну да, не здесь, на ручье, а на реке. Папа меня специально возил смотреть — и я это на всю жизнь запомнил.

— Ледоход — это да! Но до этого далеко ещё, долго…

Хорошо весной с Борисом съездить к большой реке, посмотреть ледоход. Не забыть бы.

Мы постояли на мостике ещё, потом стали бросать листья с одной стороны и смотреть, как они выплывают с другой.

На мостик зашла какая-то старуха с тележкой и вдруг остановилась, разглядывая нас. Я прямо был уверен, что она нам сейчас сделает замечание, — такое у неё было лицо. Найдёт за что! Но Борис ей сказал:

— Красиво, да?

— Красиво, — неожиданно согласилась она. — Какая вода высокая.

И пошла себе дальше. Удивительно.

— Странно, — сказал я Борису, — ты ещё говорил, что у тебя сестра там, в Америке, вредная. А мне кажется, тебе вообще все люди нравятся.

Он молча смотрел под мост — довольно долго. А потом ответил:

— Нет, такого не может быть, чтобы все люди нравились. Просто, знаешь, мне так везёт. Что рядом со мной и правда оказываются вполне себе хорошие люди. Сестра эта у меня, кстати, тоже очень даже нормальная — просто она тогда ещё мелкая была.

* * *

— Вахитов, Чеснокова — вы на уроке или где?

Можно было сразу догадаться, что Диди не в духе, обычно она нам говорит «Камиль и Таня». Кстати, Агату она никогда не зовёт по фамилии — наверное, потому, что у неё такое редкое имя. Хотя и у меня не частое; но ладно — Вахитов так Вахитов. На самом деле мы с Таней и правда были «или где» — у нас в очередной раз отобрали телефоны и мы впали в детство, играли в балду. У нас там как раз намечалось не вполне приличное слово, мы оба его видели, поэтому сидели и хихикали.

Но Таня уже сообразила, что Диди сегодня лучше не злить.

— Мы на уроке, Дарья Дмитриевна, — ответила она и спрятала наш листочек с балдой под тетрадь. Ей нечего бояться — она давно уже всё сделала, Таня по алгебре вообще соображает лучше всех в классе. Её даже Агата поначалу пыталась к себе переманить, но Таня не сдалась — она наша, тридцать девятая, и нечего.

— Вахитов, а где сегодня Хейфец? — спросила меня Диди, и я пожал плечами. Но про себя обрадовался — спросила именно меня, значит, ясно, что Борис именно мой друг!

— У него горло болит, — влезла Агата. Как будто её спрашивали.

Ну и Диди сразу же вызвала её к доске, а мы с Таней благополучно продолжили балду. Конечно, она меня обыгрывала, но у меня как раз вырисовалось удивительное слово «волокно», я проверил — вроде точно, да! Семь букв, я сравниваю счёт!

И тут я услышал, что Диди на повышенных тонах отчитывает Агату:

— В седьмом классе уже пора бы и выучить таблицу умножения!

Агата уставилась на доску, а потом перевела взгляд на Диди:

— В вашем возрасте, Дарья Дмитриевна, тоже пора бы выучить!

Они уже почти орали друг на друга, и весь класс практически стоял на ушах. Вернее, та часть класса, которые гимназия; наши помалкивали — не их дело.

Я очнулся и посмотрел на доску. Кажется, у Агаты было всё правильно — чего Диди взъелась? Но потом до меня дошло.

Очень трудно написать четвёрку так, чтобы она была похожа на девятку, но Агате удалось. И теперь Диди откровенно кричала, а Агата хамила в ответ.

Да, эта четвёрка была очень подозрительна. Но всё же — у девятки круглая голова, и между этими рожками наверху должна быть перемычка. А её там не было.

— Это четвёрка.

Я это сказал скорее даже не для Тани, а про себя. Почти про себя. Но как раз в этот момент все замолчали. Все.

И моя «четвёрка» будто эхом зависла в пустом классе.

…И тут Диди спросила именно меня:

— Четыре?

— Да, — ответил я. Потому что это была правда.

— Ну, если даже Камиль… но всё равно! Агата, ведёшь себя отвратительно!

Она поставила ей пять по алгебре и ещё два за поведение, но это было неважно.

Я сидел красный как рак. А Таня ничего не сказала, просто разгромила меня в балду, как маленького, потому что я никак не мог сосредоточиться.

И продолжал сидеть так и после урока, когда все уже собирались домой. Хотел, чтобы они скорее ушли. Все — и наши, и не наши. Таня сказала мне «ладно, пока»