Карл VII. Жизнь и политика - Филипп Контамин

следующий день, 11 сентября, он обратился с письмом к купеческому прево, эшевенам и жителям города Парижа, в котором утверждал, что меч герцогом был обнажен не против члена его свиты, а против него самого[64].

Но дофинисты действовали не согласованно и поэтому распространилось несколько версий происшествия и его последствий. 11 сентября Карл VI написал Филиппу, графу Шароле, сыну герцога Иоанна, который в то время находился в Генте, что его отец находится в плену. В письме же к герцогине Бургундской, которая проживала в замке Рувр, говорилось, что ее муж просто ранен.

15 сентября, находясь в Немуре, Дофин в письме к своей сестре Мишель и ее мужу Филиппу, новому герцогу Бургундскому счел нужным изменить версию случившегося: на этот раз речь уже не шла об оскорбительном жесте со стороны герцога Иоанна, а о том, что он на самом деле хотел захватить Дофина силой и принудить его "к подчинению", с помощью сообщников, нанятых при дворе самого Карла (имена не назывались). На мосту Монтеро Аршамбо де Навель пытался привести этот план в действие. Отсюда и инстинктивная реакция свиты Дофина, которая, как говорится в письме, хорошо помнила о убийстве герцога Орлеанского двенадцатью годами ранее и боялось, что сейчас произойдет то же самое[65].

Выдвигались и другие аргументы: например, на аудиенции у Мартина V (4 декабря 1419 года) Папе сообщили, что герцог Бургундский пытался заставить Дофина надолго задержаться в Монтеро, где свирепствовала чума, в надежде, что тот заболеет и умрет[66].

Противоположная версия стала результатом тщательного расследования, проведенного по приказу Филиппа Доброго в период с сентября 1419 по апрель 1421 года. Среди допрашиваемых были Жан Сегине, секретарь покойного герцога, двое слуг Аршамбо де Навеля, записавших последние слова своего умирающего господина, Гийом де Вьенн, сеньор де Сен-Жорж, Ги де Понтайе и Антуан де Вержи, которые, конечно же, были заинтересованы в обвинении Дофина и его окружения. Согласно этой версии, Карл и его свита уже находились в "парке", когда герцог и его люди туда вошли. Дверь с бургундской стороны была немедленно закрыта (кем, под чьим контролем?), но не со стороны Дофина. Герцог преклонил перед Дофином колено. По сигналу президента Луве и Дофина, Танги дю Шатель и виконт Нарбонский выхватили оружие и набросились на герцога. Смертельный удар был нанесен топором Танги дю Шателем. Сеньор де Навель был смертельно ранен, а остальные бургундцы, подавленные численностью противника, были взяты в плен.

Предполагалось даже, что башня и водяная мельница, установленная в пролете моста, были заняты дофинистами, которые появлялись от туда в нужный момент.

На самом деле, эта версия объясняет не все: почему бургундцы не позаботились о том, чтобы дверь со стороны Дофина была закрыта, и почему Танги вошел в "парк" вооруженный не только мечом, как было уговорено, но и с топором, который было трудно скрыть?

В любом случае, бургундские свидетели драмы не были тут же перебиты и смогли позже дать показания. Остальные бургундцы либо укрылись в замке Монтеро, который вскоре капитулировал, либо в беспорядке бежали в Брей-сюр-Сен.

Следует отметить, что Дофин, так никогда так и не отрекся от преступников, а наоборот осыпал их милостями, что свидетельствует о его соучастии, хотя они поставили его в ужасное положение.

20 сентября королева Изабелла в письме к новому герцогу настаивает на нарушении клятв, данных в Корбее и повторенных в Монтеро, ссылаясь на подписанные и скрепленные печатями письма от ее сына и его рыцарей и клириков (эти письма находились у нее). После того как Иоанн оказал Карлу "смиренное почтение и предложил себя и своих людей в его распоряжение", "несколько вооруженных людей вырвались из устроенной на мосту тайной засады" и набросились с топорами на коленопреклоненного герцога. Они схватили его самого, нашего дорогого и любимого кузена Карла де Бурбона, сеньора де Навеля, "как говорят смертельно раненого", а также брата графа Фрибурга, сеньоров де Сен-Жорж, Антуана де Вержи, де Отре, Шарля де Ланса, Ги де Понтайе и других. Убийцы оказались еще и ворами, завладев всеми драгоценностями герцога.

С бургундской стороны настаивали на том, что это убийство затронуло не только герцога Филиппа, но и всех принцев, поскольку оно могло вдохновить на подобные действия, так что принцы больше не осмеливаются встречаться и организовывать мирные конференции. А это приводит к нарастанию конфликтов. Если преступление не будет отомщено, то исчезнет всякая вера и безопасность как между сарацинами и христианами, между великими и малыми, пошатнется всякая власть и справедливость. Поэтому в знак солидарности следует объединиться "ради чести принцев и рыцарства и для спасения веры, верности и справедливости". Будет уместно, если король Англии и все остальные потребуют наказания убийц и предателей[67].

Жорж Шатлен в своей хронике, написанной, правда, гораздо позже, сетует: "Несчастная Франция, которой теперь управляет ребенок под присмотром порочного опекуна" (несомненно, он имеет в виду Танги дю Шателя). И вкладывает в уста Мишель, жены Филиппа Доброго, следующие слова, обращенные к ее брату Дофину: твоя молодость заставила тебя сделать "дурной выбор", тобой руководят лживые люди, неверные убийцы и клятвопреступники, которые "пользуясь твоей неопытностью осуществили свой давний замысел и запятнали кровью твою репутацию", можно лишь надеяться, что ты не предвидел такого преступления. Какая свита, какие рыцари тебя окружают и "какие дурные они дают советы"![68]

Но, будучи твердым приверженцем примирения домов Франции и Бургундии, Шатлен довольно осторожен: по его мнению, герцог Иоанн был убит "на глазах у сына его суверенного господина короля, монсеньора Дофина, в то время маленького ребенка, негодяями которые им прикрывались и в своей злобе не поставив его в известность (да верит ему Бог)". Со своей стороны, он не смеет и подумать, "что в сердце королевского сына закралась такая измена"[69].

Версия Энеа Сильвио Пикколомини (Папы Пия II) пропитана симпатиями к бургиньонам: «Как только [герцог Иоанн] увидел Дофина, узнав в нем сына своего господина и родственника, он склонился перед принцем, выражая свое почтение согласно древнему обычаю. Но тут вперед вышел парижский прево [Танги дю Шатель] и сказал: "Ты пришел как изменник, но это твой последний день. Своей кровью ты поплатишься за пролитую королевскую кровь и за свою измену королевству Франции от моей руки, и я отомщу за герцога Орлеанского, которого ты убил". Он выхватил топор и ударил им доблестного герцога, когда тот преклонил колено перед Дофином»[70].

Впоследствии, после опалы арманьяков, последовавшей в 1424–1425 годах, каждый из них пытался оправдать себя, хотя, и не всегда убедительно. Свидетельство Жана де Пуатье, епископа Валансьенского, чей брат Шарль, епископ Лангрский, был на стороне герцога Бургундского, имеет здесь решающее значение: по его словам, Дофин, одобрив план своих сторонников, пытался убедить своего канцлера Роберта Ле Масона к ним присоединиться. Но тот отказался, и когда Дофин отправился на встречу с герцогом, Ле Масон, как говорили, повалился на кровать и сказал епископу Валансьенскому: "Хотел бы я, монсеньор Валансьен, чтобы я был в Иерусалиме, без денье в кошельке, и чтобы я никогда не видел монсеньора Дофина, ибо я очень боюсь, что он поступил неразумно, и, что