Флорентийский волшебник - Эндре Мурани-Ковач

На сад спускался предвечерний туман. Отчеканенные осенью золотые листья тихо шуршали, выстроившиеся вдоль ограды большеголовые георгины поникли. Близость вечера, к тому же осеннего, навевала грустные мысли о бренности бытия, а стройное обнаженное тело Давида олицетворяло вечное торжество юности и силы.

– Нет, ты вглядись, вглядись хорошенько, – проговорил мессер Андреа.

Леонардо был смущен. Он никак не мог разобраться в овладевшем им странном чувстве. Взгляд его соскользнул с бронзовой фигуры, у пьедестала которой цвели посаженные садовником цикламены, чьи нежные, бледные лепестки еще не ужалили холода.

– Учти, это крупнейший ваятель, – вздохнул мессер Андреа. – Удастся ли и мне когда-нибудь создать нечто подобное?

– Давид, тот самый, что победил Голиафа… – прошептал Леонардо, снова обратив взгляд к скульптурному изображению. – Пастушок! Наверное, он тоже любил животных, луга, леса. И, конечно, много бродил. Потому такой поджарый! – И в его наблюдательных глазах блеснул свет каких-то новых мыслей.

Верроккио сдвинул брови.

– Правда, он худ. Но не в этом дело. Главное, что перед тобой изображение обнаженного человеческого тела после более чем тысячелетнего перерыва. После мрачных столетий невежества и задавленности мой учитель Донателло впервые осмелился отлить в бронзе нагое тело человека. Он является продолжателем великолепных эллинских и римских традиций!

Они распрощались со статуей и покинули дворец Медичи. Обойдя Соборную площадь, Верроккио повел Леонардо по темным узким проулкам, по дороге рассказывая о виденных им в Риме руинах былой славы.

Наконец Верроккио остановился возле неприметного домика.

– Ты хорошо разглядел статую? Давай-ка теперь навестим ее творца.

На крылечке сидела старая, морщинистая женщина.

– А, это вы, мессер Андреа? Как хорошо, что вы пришли. Уж на этот раз вам не придется уйти голодным.

– Помилуйте, любезная Тереза, я ведь никогда не бываю голоден.

– Ладно, ладно, рассказывайте. Помню вас еще учеником. В то время вы могли бы съесть даже камни, из которых дом этот сложен. А ведь тогда они еще не крошились так, как теперь! Знаете, у нас сегодня гости. Арендатор привез из деревни настоящие лакомства. А ведь бедный маэстро, увы, уже ничего не может есть. Только попивает крошечными глоточками бульон да молочко. И не диво – девятый десяток пошел. В таком возрасте человек больше ничего и не желает – что касается пищи, конечно, – ибо маэстро желает спасения своей души, а еще он непрочь бы отправить ко всем чертям своих племянников со всей родней, которые только и делают, что ходят и досаждают ему. Не из любви! Не думайте, пожалуйста! Это народ алчный. Зарится на наследство… Старуха продолжала ворчать себе под нос. Верроккио переступил порог первой комнаты. Из кресла у окна выкатился толстый флорентинец.

– А, маэстро Андреа!

– Да-да, мессер Россо. А вот это – мой самый юный ученик.

– Хорошо, что вы пришли, маэстро! По крайней мере избавите моего дядюшку от нежеланного посетителя. Этот мужлан явился из небольшого поместья дядюшки в Прато, он арендует его. И только и знает что ноет.

– А как чувствует себя маэстро? – спросил Верроккио.

– Как всегда. на ладан дышит. Потому при нем постоянно находится кто-нибудь из семьи. Сами понимаете…

Верроккио вошел в спальню с закопченными стенами. Леонардо испуганно выглядывал из-за его плеча. На постели лежал иссохший старец. В мерцающем свете подвешенной у изголовья лампады его лицо с ввалившимися щеками казалось окаменевшим. Но его оживляли глаза, проницательные, быстрые. Возле кровати, прямо на голом полу, сидел высокий худой человек с черными волосами. При виде гостей он тотчас поднялся.

– Ну, я пошел.

Со стороны постели прозвучал хрипловатый, совсем тихий, как легкий вздох, голос:

– Оставайся, Джованни! – Но тут же увядшие губы растянулись в улыбке: – Андреа!

Его быстрый взгляд с Верроккио перескочил на Леонардо, изучающе задержался на его лице.

– Мой ученик. Сын сэра Пьеро да Винчи. Я уже говорил тебе о нем, мой учитель. Я привел Леонардо к тебе. Благослови его. Он достоин этого.

Леонардо смущенно опустил глаза. Арендатор оторопело молчал.

– Вот как? – послышалось с порога ехидное замечание толстяка.

– Уходи! – задыхаясь, проговорил старик, повелительно взглянув на него. – Уходи.

– Хорошо, дядюшка! Хорошо, – примирительно сказал толстый племянник и исчез.

Больной некоторое время смотрел на дверь, затем возмущенно прошептал:

– Украл у меня кубки. Меня грабят. Все обирают меня. И ждут моей смерти. Но они ошибаются. Имения моего им не видать. Оно будет твоим, мой верный Джованни.

Арендатор схватился рукой за подбородок. Леонардо заметил, какие у него узловатые пальцы.

– Ты, Андреа, завтра приведи ко мне какого-нибудь нотариуса, – хватая воздух ртом, часто говорил старик. – Лучше всего отца этого мальчика. Ладно? Подойди ко мне, мой мальчик! Дай посмотреть на тебя. Хоть глаза у меня уже слабые и параличом я разбит, но все еще могу отличить настоящего человека. Итак, ты желаешь стать ваятелем?

– Живописцем и ваятелем! – выпалил Леонардо. Его Звонкий голос будто струя свежего воздуха ворвался в застоявшуюся атмосферу комнаты. Возле больного старика до сих пор все ходили на цыпочках и даже приезжий арендатор осмеливался говорить только шепотом.

– Ты думай о двух вещах! – прохрипел Донателло. – О двух!

Взгляд его витал вокруг светлокудрой головы юноши, скользил по его стройному стану.

– Как ты похож на… на моего Давида!..

При последнем слове Леонардо содрогнулся. Он понял, что его так смутило при виде статуи. В мозгу стала вырисовываться забытая картина. Воспоминание об одном летнем дне, когда они с Никколо, решив выкупаться, сбежали к Арно и на глади тихой воды он увидел вдруг себя обнаженным.

– Как мой Давид, – повторил Донателло.

– Я видел его. Недавно. Не прошло еще и получаса, – улыбнулся Леонардо. – Очень… очень хорош, – добавил он.

Верроккио положил руку на одеяло больного.

– Мой учитель! Ты только что посоветовал Леонардо думать о двух вещах. Но ты не сказал, о каких.

– О каких? Разве ты не понял? – Веки у Донателло затрепетали. – Андреа! Ведь ты знаешь. Я научил тебя этому! Научи и ты его. Думать о красоте. И о правде.

«Красота и правда, – повторил мысленно Верроккио. – Бедный учитель мой. Тень прежнего маэстро. Твое тело лишено возможности двигаться. Тебе не видать больше красоты. Дом твой уже разграбили. А где найдешь ты правду?

– Слышишь ли ты, мальчик? – Легкие Донателло шумно втягивали воздух. – Слушай меня внимательно. Смотри, ничего не упускай из виду! Храни верность красоте и правде! Жизнь… – Он поднял высохшую, жилистую руку. – Жизнь… – И махнул рукой. – Ты, Андреа, хочешь, чтобы я его благословил?