Темная сторона Москвы - Мария Артемьева

А спустя три дня после того, ночью, он внезапно проснулся у себя в спальне — думал, что от жары и духоты… Поворочался с боку на бок, скомкал потные простыни, зажег свечу и… едва сдержался, чтоб не заорать от ужаса: прямо перед ним возникла черная тень с горящими как уголья глазами.

Тень была Дарья Николаевна. Одетая во все черное, стояла она посреди холостяцкой спальни, словно могильный призрак, могущий проникать сквозь стены.

Николай Андреевич перекрестился и ущипнул себя за щеку: надеялся проснуться. Не удалось.

Призрак ухмыльнулся.

— Я знаю, на ком ты жениться собрался. На Пелагее Панютиной… Мне донесли.

— Да… да… Дарьюшка? Зачем ты здесь? Зачем? — спросил капитан. Язык к гортани присох, сердце колотилось, едва не выпрыгивая из груди.

— Это ты, Николюшка, скажи — зачем. Зачем тебе эта худосочная потаскуха без роду, без племени? Без приданого…

— За нее имение дают. У меня же, как ты знаешь, ничего…

— Знаю. На мне женись. У меня денег куры не клюют, а имений — в полгода не объехать…[3]

— Дарья Николаевна, это мезальянс. Твоя родня против меня будет. Да кроме того, альфонсом быть не желаю! — рассердился Николай Андреевич. В чем, в чем, а в сердечных делах оправдываться капитану еще ни разу не приходилось.

— Значит, любовницей — можно, а в жены взять — мезальянс?! — грозно спросила Дарья Николаевна. Тяжело дыша, она поджала губы и сделалась похожей на злобного хорька: зубы выдались сильно вперед; лицо пошло пятнами, руки сжались в кулаки.

Николай Андреевич промолчал, ошарашенно наблюдая страшную метаморфозу: куда девался миловидный облик его бывшей «возлюбленной»? Перед ним была мегера, настоящая ведьма. Нечто, с женским полом уже не связанное… Да и ни с каким другим. Было ОНО: древнее, страшное и невыносимо живое зло, исполненное отравы, каждым своим выдохом испускающее яд.

Или прыгающий свет свечи искажал все вокруг? Николай Андреевич видел перед собой Молоха или Велиала, алкающего жертвоприношения — крови и плоти людской.

— Я тебе, Николюшка, обиды не спущу, — с страшным гадючьим присвистом прошипело ОНО. — Вам от меня обоим солоно придется… Как бы не пожалеть! Подумай еще!

— Как ты сюда проникла? — Николай Андреевич, хоть и напуганный, спохватился. — Кто тебя впустил?!

— У меня везде слуги! — засмеялась Дарья Николаевна. Она подняла руку и высыпала на постель капитана несколько золотых монет. — Вот, смотри! Мои слуги и всесильны, и вездесущи — сквозь игольное ушко пролезут, не сомневайся!

Николай Андреевич с содроганием понял, что коварная баба говорила о золоте.

— Знай: и с тобой, и с твоей нищебродкой что захочу — то и сделаю. Хоть живыми в землю закопаю. Хоть на куски порублю…

— Ты с ума сошла, негодная! — возмутился капитан и попытался вскочить, но не смог: ноги у него оказались связаны!

— Не так прытко — упадешь, голову свернешь, — холодно сказала Дарья Николаевна. — Сроку тебе даю неделю, и чтобы одумался. Если же не порвешь ты с нею, с Палашкой… Я вас обоих тогда… пор-РР-рву!

Последние слова вдова прорычала так, что свеча погасла под могучим напором ее дыхания. Когда Николай Андреевич дрожащими от нервного возбуждения руками сумел-таки снова зажечь свет — в спальне никого уже не было.

Первая мысль, которая пришла на ум: следует разузнать, кого она подкупила в доме. Измену непременно надо обнаружить: «мой дом — моя крепость», а какая ж это крепость, коли враги в нее проникают?

Одумываться Николай Андреевич вовсе не собирался. Он уже посватался к юной Пелагее Денисьевне Панютиной, а она и ее родители на свадьбу согласились. Отказаться теперь от матримониальных планов или хотя бы отложить свадьбу — значит, обидеть и будущую родню, и невесту.

А Пелагею Денисьевну Николай Андреевич обижать не хотел: не будучи сильно влюблен, он ценил и уважал эту красивую, разумную и спокойную девушку.

В особенности нравилось ему искреннее доверие, которое она оказывала своему жениху. Старше своей невесты почти вдвое, капитан чуть ли не по-отечески умилялся ее детски открытому лучистому взгляду. Что-что, а лукавить девица Панютина не умела.

Как-то, явившись утром, чтобы пригласить Пелагею Денисьевну на прогулку, Николай Андреевич заметил, что невеста его бледна сильнее обычного. От прогулки она отговорилась, объяснив, что ночью плохо спала.

— Я обязательно должна вам кое-что рассказать, — сказала девушка. — Только вы, Николай Андреевич, пожалуйста, не смейтесь! Это не пустяки…

— Конечно, Пелагея Денисьевна. Я вас очень внимательно выслушаю! — участливо сказал капитан Тютчев, пожимая тонкую руку в нитяной перчатке. — Говорите, пожалуйста, без обиняков.

— Мне ужасный кошмар ночью приснился, — при одной только мысли о сновидении девушка вздрогнула, задумалась и стала рассказывать, содрогаясь от воспоминаний: — Сначала мне снилась просто темнота. Знаете, такая тьма, что, как крестьяне говорят, хоть глаз выколи… Очень мучительно: я чувствовала, что в темноте кто-то есть, ощущала чужое присутствие, но увидеть не могла.

Я даже не понимала: сплю я или проснулась? Или, может быть, только хочу проснуться. А потом из темноты зашипел голос, и я догадалась, что сплю, потому что такие злые вещи… Это взаправду быть не может! Голос… Он мне грозил. Угрожал, что если я выйду замуж, то оно, это существо, меня до смерти замучает, изуродует, в могилу живьем закопает…

А потом случилось самое страшное. Свеча вспыхнула и осветила черное видение — чье-то ужасное лицо… Злое. Хотя вроде бы женщина… Она посмотрела на меня и прошипела прямо в лицо: «Смотри! Живой тебя закопаю!» И тут свеча погасла, я снова оказалась в темноте. Лежала, дрожала от страха. Под утро только смогла заснуть… Но знаете, что странно, Николай Андреевич?

— Что? — фальшиво бодрым голосом спросил капитан. Он уже трепетал весь от надвигавшейся на него догадки, но все еще надеялся, что сия чаша минует… Напрасно.

— Вы знаете мой портрет, в моей комнате… Миниатюра в кедровой рамочке, папа три года назад заказывал Содрину? Этот портрет стоит у меня на трюмо. Так вот, на утро он оказался разрезан и разорван в клочья. Я страшно перепугалась. Маменька предположила, что это, может быть, я сама, под воздействием кошмара, встала во сне и порезала свой портрет. Говорят, бывают такие случаи. Называется — лунатизм. Это в Европе лечат… Ах, Николай Андреевич! Неужели это и вправду — я?.. Папенька говорит, что гораздо хуже думать, что это кто-то другой в доме ночью был. Страшнее. Но мне почему-то ужасно неприятно, если это я. Вот. А вам не страшно теперь со мною, Николай Андреевич? — Пелагея Денисьевна смотрела на жениха своего с отчаянием, и в ее глазах дрожали слезы. Цепляясь за девичьи ресницы, в каплях горько-соленой влаги резвились и шалили солнечные зайцы.

Новая выходка Салтыковой взбесила капитана. Он не сомневался, что Пелагея Панютина никаким лунатизмом не страдала, а привидение, явившееся в ее дом, была проклятая ревнивая вдова.

Она явилась запугивать и угрожать, так же, как приходила к самому Николаю Андреевичу. По счастью, никакого иного вреда мерзкая баба причинить не посмела. Все-таки страх божий ее удерживал. Однако весьма неприятно. Кому хочется испытывать судьбу? И как же прикажете поступать в подобном положении?..

Из всего происшедшего капитан сделал только один практический вывод.

«Дарья бесится, пока я не женился! — решил он. — Значит, надо ускорить свадьбу. После нее ревнивица успокоится. Ведь с законным браком поделать ничего нельзя!» Так и поступили.

Сыграть свадьбу гораздо раньше намеченного срока родители невесты поначалу не соглашались, считая, что это неприлично, но Николай Андреевич сумел всех убедить, что причина вполне уважительна. По необходимости государственной службы ему полагалось отбыть в длительную командировку.

Этим предлогом он и воспользовался.

Свадьбу сыграли в доме невесты; ничего особенно страшного во время церемонии не приключилось. Хотя на другой день после венчания и загорелся овин, стоявший довольно близко к дому, но пожар вовремя потушили, а, поскольку ветра в тот день не было, огонь на дом не перекинулся. Иначе, конечно, много народу могло бы пострадать: кроме молодых и родителей невесты, в здании гостей было со всей округи.

Причастна ли к опасному происшествию ревнивая вдова или нет, Николай Андреевич даже и не думал. Все равно ничего страшного не приключилось, и он, наслаждаясь новыми радостями семейной жизни, искренне надеялся, что злопамятство брошенной любовницы вскоре сойдет на нет. Ненависть — чувство весьма хлопотное и обременительное.

Кроме того, Николай Андреевич с молодой супругой намеревались вскорости отбыть на Брянщину, в село Овстуг, чтобы налаживать хозяйство в имении Пелагеи Денисьевны.