Очерки по социологии культуры - Борис Дубин

Сам игровой характер этих типов действия – знак освоения новых особо значимых и потому особо отмеченных поведенческих кодов, этики достижения и вместе с тем нерепрессивности, удачи и одновременно партнерства. В конечном счете речь идет о навыках развитой социальности (и социабельности), культурно санкционированной и структурированной исключительно культурными, символическими средствами. Драматизм подобных поисков в обществе, во многом сохраняющем приоритет властных отношений и репрессивную мораль, выражается сегодня и во внутрисемейных межпоколенческих конфликтах, и в истероидности старших возрастных групп (особенно женщин), и в социальной стигматизации, криминализации молодежного поведения со стороны старших или систем власти. Но это особый и сложный комплекс проблем, связанных, вероятно, со становлением более динамичного общества и массовой по многообразию культуры. В поле зрения толстых журналов и стоящей за ними интеллигенции они либо вовсе не попадают, либо деформируются групповой идеологической оценкой как со стороны правоконсервативной (почвенной, религиозной, коммунистической), так и со стороны леволиберальной (дистанцирование от массового как «низкого» и «пошлого», достойного лишь пародии).

Другой полюс современной культуры, дифференцирующейся от интеллигентской публицистики в ангажированных журналах и газетах, – группировки и кружки, выступающие сегодня организаторами малотиражных журнальных изданий (альманахи и сборники – иная культурная форма, требующая и отдельного разговора). Их тиражи сегодня – от 500 экземпляров (московский «Апокриф») до 10 тысяч (московские же «Твердый знак» или журнал по проблемам кино «Сеанс»), в среднем – две-три тысячи; иначе говоря, он сопоставим с традиционным тиражом и объемом аудитории специализированной журнальной прессы. География этих изданий вовсе не ограничивается двумя столицами: они выходят во Владикавказе («Дарьял») и Казани («Черный журнал»), Саратове («Утес») и Симферополе («Берега Тавриды»), Твери («Русская провинция») и Киеве («Новый круг»). Наиболее объемная и динамичная их часть – журналы, отведенные научной фантастике, любимому литературному жанру городской молодежи, обживающей для себя ситуацию социального и культурного перехода, вырабатывающей навыки рационального, технического оперирования со временем и его условностью, да и с условностью как таковой; их возникло несколько десятков. Другой значимый пласт – философия, включая философию культуры и гуманитарную эссеистику, отечественную и переводную: московские «Здесь и теперь» и «Логос», «Начала» и «Путь», «Ступени» и «Эпоха», уже упоминавшиеся «Апокриф», «Новый круг» и «Твердый знак». Возникли специализированные, высокопрофессиональные издания по литературной критике и библиографии: «Новое литературное обозрение», «De visu» (оба – Москва); истории («Источник», «Исторический архив»), включая исторический журнал для детей «Троя»; социологии («Мир России», «Вопросы социологии»). Понятно, что постоянно возникают и собственно литературные журналы – от московского журнала поэтов «Воум» и элитарных «Петербургских чтений» до органа литературного авангарда г. Первоуральска «Пастор Шлаг» и «журнала графоманов» «Золотой век».

Эти журналы свидетельствуют, что началось разложение прежнего единства журнальной периодики и мира печати в целом, контролировавшихся одним по условиям формирования, базовым ориентирам и ключевым символам слоем интеллигенции (иначе говоря, она сама в данном ее воплощении все отчетливей выявляется как феномен исторический, продукт определенного совпадения и осмысления исторических воль и обстоятельств). После спада энергии мобилизационного призыва 1988–1990 гг., так сказать, «отлива» людской массы обнажились существовавшие на правах кружков частных лиц социальные образования иного масштаба и другой природы. В самом схематическом обобщении это группы любителей, объединенных неким культурным интересом (что-то вроде клуба, например, приверженцев зарубежной фантастики), и более малочисленные круги профессионалов, связанных универсальными ценностями познания, критериями рациональности, доказательности, аргументированности и т. д.

Если говорить о фазе, на которой мы застаем их сегодня, то я бы назвал ее фазой «кишения» (или «роения»): это стадия выявления инициатив, заявок на существование, узкогрупповых манифестов. Показателем этого может быть отсутствие сколько-нибудь общего поля сопоставления образцов, критериев их оценки, часто даже общего языка. Можно говорить здесь о границах значимости универсальных принципов и связанной с ними этики, техники работы. Характерно, что в этих журналах, как правило, нет рецензионных отделов и рецензий друг на друга (хотя прежние толстые журналы – «Вопросы философии», «Новый мир» и др. – их иногда рецензируют, а специализированные «Новое литературное обозрение» и «De visu» делают это систематически). Стоящие за этими изданиями группы и их воображаемые партнеры, «своя публика», как бы не видят друг друга, не принимают в расчет как соратника, оппонента и т. д. Это нормально для начальной фазы группообразования – фазы манифестов. Наряду с собственно новыми и молодыми есть и те, которые не вписывались ни в старые «советские» рамки, ни в перестроечный кодекс. Это именно культурные группы, настаивающие на иных, автономных основаниях собственной идентичности; это может быть и индивидуальный синтез универсалистских ценностей («Мировое древо»), и столь же индивидуальный по масштабам культурный консерватизм, отделяющий себя и от державности, и от почвенничества (таковы сегодня некоторые направления религиозных поисков под влиянием протестантской диалектической теологии или неоортодоксального католичества).

Но отчасти за новой периодикой могут стоять «осколки» прежних групп с той же устойчивой разметкой мира в рамках российской «идеологии модернизации», скажем, по оси «Восток – Запад» (журнал «Параллели»). От них надо отличать случаи, когда сама редакция подчеркивает свою преемственность по отношению к тем или иным группам и их определениям в прошлом (отсылающие к журналам начала века «Путь» или «Логос» или к органу народничества рубежа веков «Русское богатство») либо, напротив, дистанцируется от групп «прародителей», что обозначается предикатом «новый» («Новое литературное обозрение» или «Новая Юность»). Иначе говоря, следует вслед за К. Манхеймом различать процессы «крошения», парцелляции прежних групп и кристаллизации новых; для этого необходим анализ символики и семантики их групповых определений реальности, трактовок времени, фигур мысленных партнеров и т. д., то есть работа по социологии печати в рамках социологии идеологии, социологии культуры, с одной стороны, и исследования процессов группообразования и распада групп, с другой.

Оба эти кратко намеченных здесь процесса – на уровне массовом и узкогрупповом – образуют сегодня границы существования групп, связанных с изданием, распространением и оценкой толстых журналов, границы культуры, фиксирующей и закрепляющей их ориентиры и приоритеты, конфликты самопонимания и напряженность отношений с другими. Это, конечно же, новые условия существования для всех. И сам факт, что прежние журналы и создающие их люди уже существуют в этих новых условиях и практически живут и ведут себя по-новому, представляется наиболее фундаментальным и куда более важным, чем их сожаления о прошлом лидерстве и страхи перед будущим исчезновением. (Это же можно сказать и о других группах, демонстративно отождествляющих себя с прошлым или соотносящихся с ним, не обращая внимания на то, что не только условия их существования, но и их восприятие этих условий и самих себя, весь код поведения и оценок уже изменились и они уже – субъекты этих изменений.) В этом смысле ни закрывание глаз на изменившихся себя, ни попытки заклясть понимание этого обстоятельства призывами к «сохранению» себя прежних либо «лучших сторон» или «вековых традиций» (и всегда без уточнения, в чем эти традиции заключены и чего эти стороны касаются) не кажутся продуктивной позицией для тех, чья задача – понимать происходящее и находить способы воплотить и донести до других это понимание. Воля к самоосуществлению и воля к реальности здесь равнозначны и в конечном счете означают волю к культуре, то есть – к многообразию и форме (но не к идеологии культуры, чья задача – навязывание единообразия диффузной «массе»).

Попытки как-то зафиксировать изменения вокруг и в себе в отдельных толстых журналах в последние месяцы время от времени предпринимаются как внутри редакций (структурные преобразования, кадровые перемены), так и на их страницах (открытие новых рубрик, имен и др.). Характерно, однако, что последние не вызывают откликов, полемики, продолжения развития и т. д. – всего, что характерно для развитой журнальной системы, – и в совокупности с первыми пока мало что меняют. Из перемен, которые внятны для внешнего, неангажированного читателя, наиболее явны в сегодняшней журнальной жизни, кроме утраты тиражей, пожалуй, следующие. Во-первых, это утрата регулярности («Звезда», «Юность», «Дружба народов» и др.) – важнейшей характеристики именно журнала, группа инициаторов которого сама членит и наделяет смыслом текущее время, поддерживая неотрывное к нему внимание. Можно назвать это потерей чувства времени – своего и общего. Во-вторых, это резкое снижение рецензионной работы и сокращение отделов рецензий и библиографирования. Здесь скрывается, конечно, и распад временных рамок идентификации (о чем говорилось), но и сужение общего поля действия и внимания, возможности сопоставления и анализа в каких-то твердых и понятных категориях. Можно назвать это потерей общего пространства (экономические аспекты происходящего здесь заслуживают отдельного разговора, но ситуацию не исчерпывают: она – более глубокая, смысловая). В-третьих, утрачивается структура журнала как целого, как воплощения единого замысла, программы, образа мира. Можно назвать это утратой формы и чувства формы. Все перечисленное вместе говорит, что журнал теряет собственно журнальные черты, сближаясь с альманахом, сборником, то есть книгой, и с книгами же на их, книжном, рынке для читателей и сопоставляясь, конкурируя (по насыщенности информацией, занимательности, цене и проч.). Выбор, как видим, чаще всего не в пользу журнала. Ссылка на трудности издания сегодня книг (и потому необходимости журналов для новых авторов, с одной стороны, армии писателей, которым грозит безработица, с другой, и публикации наследия «высокой», некоммерческой литературы, исторических материалов, с третьей), по сути дела, отношения к судьбе журналов не имеет, поскольку журнал при этом понимается лишь как технический способ донесения некоего печатного содержания, а не как культурная форма, именно этим и значимая; иначе говоря, смысл журнала утрачивается здесь даже его защитниками. Идет же защита собственного статуса, привычного существования и т. п.