Реальный репортер. Почему нас этому не учат на журфаке?! - Дмитрий Соколов-Митрич

Четвертое сентября

Опознание трупов. Их выложили во дворе Бюро судмедэкспертизы во Владикавказе, за воротами огромная толпа, пускают по одному. Этот двор превратился в аквариум со смертью. Журналистов, которым удается перелезть через забор, не трогают, но через пять минут они уже сами карабкаются обратно с такой быстротой, как будто по ним стреляют. Я стою у забора зажмурившись и пытаюсь дышать через ворот куртки. Не помогает. Затыкаю нос и дышу ртом. Вечером очень сильно об этом жалею, потому что мясо есть не могу. Видеть свое тело тоже не могу. Очень странно, что оно шевелится. Зачем я спрыгнул сегодня с забора в этот аквариум – все равно описать, что там видел, невозможно. Чтобы справиться со страшным привкусом во рту, напиваюсь водки и засыпаю. Ничего не снится.

Третье сентября

До часу дня все относительно спокойно. Утром в Доме культуры перед родственниками заложников выступил доктор Рошаль, чуть раньше осколком от подствольной гранаты ранило в ногу милиционера, и заграждения отодвинули от школы еще метров на сто.

В час дня в городе вдруг нажали какую-то кнопку. Толпы женщин хлынули от центральной площади, толпы мужчин ринулись к ней. Первые несколько минут было даже непонятно, чего это все вдруг всполошились: звуки взрывов и пулеметных очередей заглушали клаксоны машин, которые на бешеной скорости рванули к центру. Через двадцать минут, когда на площадь начали выносить первых освобожденных заложников, толпа мужчин стала буквально сметать неудачно припаркованные автомобили, чтобы дать проехать «скорой помощи». Машины переворачивали, не разбирая, что это – «БМВ Х5» или «Запорожец». Никто потом не предъявлял никому никаких претензий. Владельцы покореженных авто тут же садились за руль, чтобы отвезти с больницу раненых детей. Вся площадь стала местом какой-то организованной мужской силы. Одни, не обращая внимания на кордоны и блокпосты, бежали к школе, забирали раненых и несли их к площади; другие подхватывали освобожденных, сажали в машину и мчались в больницу; третьи уже сооружали искусственную переправу через железнодорожные пути, чтобы машины с ранеными не делали крюк и быстрее добрались до врачей. Выпадали из общего движения только те, кто уже увидел своих детей мертвыми. Глаза у них были стеклянные, ноги ватные, а кулаки в крови. Кулаками они в ярости били об стены домов.

По площади пронесся слух: поймали боевика. Толпа куда-то побежала, увлекая меня как в воронку. Очередь из автомата, и толпа расходится. Оказывается, никакого боевика не было. Произошло следующее. В Беслане есть один глухонемой. У него борода. Он, как и все мужчины, тоже пришел на площадь. Вид у глухонемого уж больно ваххабитский, поэтому его окликнул милиционер, чтобы проверить документы. Глухонемой не слышит, идет дальше. Милиционер кричит: «Стоять!» и бежит за ним. Толпа отреагировала: видит – идет бородач, за ним бежит милиционер. Значит, боевик. Все побежали на помощь милиционеру. Глухонемой увидел погоню и побежал. Толпа уже нависла над ним, чтобы разорвать на части, когда наперерез выбежал другой милиционер, дал залп в воздух и повел глухонемого для выяснения в штаб.

Примерно в это же время из окна школы выпал настоящий раненый боевик. Об этом мне рассказал фотограф Миша Климентьев. Миша не успел прицелиться из фотоаппарата, как боевика не стало. Толпа, бросившаяся на него, просто втоптала его в землю. Люди прыгали у него на голове, у боевика хрустели кости. Если бы под ним была не земля, а асфальт, его просто растерли бы по асфальту. Миша говорит, что в этот момент не испытывал к нему ни малейшей жалости.

Второе сентября

В городе для журналистов большая проблема – негде пожрать. Все кафе и рестораны открыты, в них сидят работники и хозяева, но нигде не кормят.

– Мы сами уже второй день не едим и не можем смотреть, как другие едят, – объяснил повар кафе «Хаш» Аслан Дударов.

– А зачем тогда на работу выходите?

– Положено – выходим. Но работать мы не можем, и хозяин нас понимает. У него у самого племянник там.

Вообще город разделился на «там» и «здесь». И все, что «здесь», не имеет ни малейшего значения. Когда третьего сентября начался штурм, Аслан побежал к школе, даже не заперев кафе. Никто ничего не украл.

Для сравнения, «Курск». В августе 2000 года Мурманск живо откликнулся на гибель моряков-подводников. К приезду небедных журналистов со всего мира таксисты подняли цены втрое, менялы установили грабительский курс валюты, местное телевидение резко пересмотрело тарифы на перегон картинки. Когда я открыл дверь номера в гостинице «Арктика», первое, что увидел – россыпь визиток на полу. Силуэт женского тела, телефон и надпись: «А мы уже здесь».

В Беслане мне в первый же день стало стыдно за русских. По сравнению с осетинами мы во время терактов выглядим бледно. На площади Дома культуры ни одного пьяного. Местные жители пускают журналистов на ночлег бесплатно. Улыбка воспринимается как оскорбление, смех – как пособничество террористам.

Для сравнения, «Норд-Ост». В ноябре 2002 года окрестности ДК Шарикоподшипникового завода превратились в место массовых гуляний. Люди приходили глотнуть воздуха исторического события. Сфотографироваться на фоне кордонов. Смех и улыбки. Молодежь заставила все окрестные дворы пустыми бутылками из-под пива. Если бы события развивались так же, как в Беслане, никто спасать заложников не побежал бы.

Первое сентября, 9 утра

Я нахожусь возле школы на празднике начала учебного года. Перед школьным крыльцом куча детей и родителей, выступление первоклашек, первый звонок и все такое. Номер школы – 157, и находится она не в Северной Осетии, а в Киеве. Я приехал сюда сделать смешной репортаж о том, как мастер косноязычия Виктор Степанович Черномырдин дает украинским детям первый в этом году урок. Про Беслан я знаю только то, что это город, в котором делают средней паршивости водку и шампанское.

Тема черномырдинского урока звучит так: «Человеческая жизнь – это высшая ценность».

Я уже было совсем поверил, что так оно и есть, когда позвонили из редакции и сказали, что нужно ехать в Осетию.

Вместо урока Черномырдина я получил урок Беслана. Теперь я точно знаю, что человеческая жизнь вовсе не высшая ценность. Теперь я знаю, что европейский постулат о человеческой жизни как высшей ценности и есть та зараза, которая разъедает и Европу, и Россию. Если высшая ценность – твоя собственная жизнь, то единственный смысл этой жизни – получить от нее максимальную дозу удовольствия. А человек, получающий удовольствие, – это слабый человек. Очень слабый.

Теперь я точно знаю, что высшая ценность – человеческая смерть. И смысл жизни – в смерти. Не в том, чтобы срочно умереть, а в том, чтобы знать, за что эту свою жизнь можно отдать не задумываясь. Смысл любого действия в том, что заставляет отказаться от бездействия. Формула поступка – отказ. Чтобы встать, нужно отказаться от состояния покоя. Чтобы прыгнуть с парашютом, нужно отказаться от состояния безопасности на борту самолета. Чтобы жить полнокровной жизнью, нужно изначально отказаться от нее, отдать ее в заложники высшей воле и жить по этой воле и умереть по ней, если потребуется.

Я вспомнил, что мне приснилось той ночью, когда я смеялся. Мне приснилось, что человек на самом деле сам себе не нужен. Абсолютно. Всю жизнь он мается одной заботой – кому бы подарить свою собственную жизнь. Он и хочет этого, и боится. Это очень смешно.

Умеющих убивать могут победить лишь умеющие умирать. Террористы научились убивать. Мы не умеем ни того ни другого. Поэтому мы проигрываем.

После Беслана я почувствовал смертельную усталость от той системы равновесных ценностей, в которой мы живем. В которой грех не грешнее святости, а святость не круче греха. Впервые пожалел, что не родился веке в шестнадцатом или пятнадцатом. Когда мир был строгим, жизнь не кончалась смертью и люди боялись только Бога – живого и настоящего.

Я ни к чему не призываю. Я просто описываю состояние человека после Беслана. Возможно, это скоро пройдет. Склероз умеет.

Профессиональные соображения

Репортер – профессия алкогольно уязвимая.

Есть в профессиональной среде живучая иллюзия, что без водки репортеру никак. Что это «эликсир правды». Что у трезвенников получается гундосые и скучные репортажи и только хоть раз крепко выпивший со своими героями человек сможет написать о них что-то действительно глубокое.

В этой иллюзии есть доза правды, но очень маленькая. Без «эликсира» в некоторых случаях действительно никак. В России очень много людей, которые без водки умеют только уходить от ответа. Например, военные. Да и вообще, чтобы адекватно понимать происходящее в нашей стране, нужно иметь хотя бы минимальный алкогольный опыт. Но…

Сначала вы будете выпивать со своим собеседником, чтобы его разговорить, потому что иначе он не разговаривает.