Я не боюсь - Никколо Амманити

class="p1">Я встал. Никому не нравилось быть вратарем. А мне нравилось. Может, потому что руки у меня были более ловкие, чем ноги. Мне нравилось прыгать, падать, вертеться в пыли. Отбивать штрафные.

Другим нравилось только забивать голы.

В это утро я напропускал их множество. То мяч вылетал у меня из рук, то я опаздывал с броском. Я не мог сосредоточиться.

Сальваторе подошел ко мне:

— Микеле, что с тобой?

— А что такое?

— Очень плохо играешь.

Я поплевал на ладони, вытянул руки и ноги и прищурился, как Дзофф[6].

— Готов. Ни одного гола больше.

Череп отобрал мяч у Ремо и сильно пробил. Мяч был легким, из тех, что можно запросто отбить кулаком или же поймать на грудь. Я попытался сделать это, но мяч выскользнул у меня из рук.

— Гол! — заорал Череп и поднял кулак, как будто забил его «Ювентусу».

Меня влек холм. И я мог пойти туда. Отца и мамы не было. Главное, вернуться до обеда.

— Я не хочу играть, — сказал я и пошел к дому. Сальваторе догнал меня:

— Ты куда?

— Так, пройдусь немного.

— Прокатимся кружок?

— После. Сейчас у меня есть дело.

Я сбежал, оставив все в беспорядке, — лист сдвинут в сторону вместе с матрасом, яма открыта, веревка свисает вниз.

Если бы пришли те, кто охранял яму, сразу бы увидели, что их тайна открыта, и мне пришлось бы дорого заплатить за это.

А если там уже никого нет?

Я должен набраться храбрости и посмотреть.

Я заглянул.

Он лежал, завернувшись в покрывало.

Я прочистил горло.

— Привет… привет… здравствуй… Я тот, кто был вчера. Который спустился, помнишь?

Никакого ответа.

— Ты себя плохо чувствуешь? Ты жив?

Он согнул руку, потом поднял ее и что-то пробормотал.

— Что? Я не понял.

— Воды.

— Воды? Хочешь пить?

Он протянул руку.

— Подожди.

Где я ему найду воду? Я увидел две банки из-под краски, но они были пусты. В ванне было немного воды, но она была зеленой, вся в комариных личинках.

Я вспомнил, что в комнате рядом с конюшней видел бидон, полный воды.

— Сейчас принесу, — сказал я ему и полез в оконце над дверью.

Бидон был налит наполовину, вода была чистой и не пахла.

В темном углу на деревянной полке стояли банки, свечные огарки, кастрюля и пустые бутылки. Я взял одну, сделал пару шагов и остановился. Вернулся назад и взял в руки кастрюлю.

Это была маленькая эмалированная кастрюлька со стенками, расписанными красными яблоками, она очень походила на ту, что была у нас дома. Нашу мама купила на рынке в Лучиньяно, ее выбрала Мария из множества кастрюль на прилавке, потому что ей нравились яблоки.

Эта казалась более старой. Была плохо вымыта, на дне оставалось немного прилипшей пищи. Я провел по ней пальцем и понюхал.

Помидорный соус.

Я поставил кастрюльку на место, взял ведро и вылез на улицу.

Привязал веревку к ведру и поставил в него бутылку.

— Спускаю! — крикнул я. — Бери ее.

Не снимая покрывала, ощупью, он поискал бутылку в ведре, схватил и вылил в кастрюльку, не дав пролиться ни одной капле, потом вернул ее обратно в ведро и дернул веревку.

Как будто делал такое всегда, каждый день.

Так как я не поднимал, он дернул еще раз и что-то раздраженно проворчал.

Едва я вытащил ведро, он наклонил голову и, не поднимая кастрюльки, начал лакать воду, стоя на четвереньках, словно собака. Когда закончил, отвалился к стене и замер.

Было уже поздно.

— Тогда… пока.

Я накрыл яму и ушел.

Пока я катил в сторону Акуа Траверсе, я все время думал о кастрюле, которую нашел.

Мне казалось странным, что она была так похожа на нашу. Не знаю, может, потому, что Мария выбрала именно такую из множества других. Как будто специально расписанную яблоками и самую красивую из всех.

Я вернулся домой точно к обеду.

— Скорее иди мой руки, — сказал папа.

Он сидел за столом рядом с сестрой.

Все ждали, когда мама откинет макароны.

Я сбегал в ванную, вымыл руки с мылом и уселся за стол именно в тот момент, когда мама раскладывала макароны по тарелкам.

Кастрюля с макаронами была без яблок. Я посмотрел на посуду, сохнущую в мойке, но и там ее не увидел. Должно быть, стоит в буфете.

— Через пару дней к нам приедет один человек, — сказал папа с полным ртом. — Вы должны вести себя хорошо. Никаких капризов и криков. Не выставляйте меня дураком.

Я спросил:

— Кто этот человек?

Он налил себе вина.

— Мой друг.

— Как его зовут?

— Серджо.

— Серджо! — воскликнула Мария. — Какое смешное имя.

Впервые кто-то собирался к нам приехать.

Иногда на Рождество приезжали дяди и тети, но никогда не оставались на ночь. Негде было. Я спросил:

— Надолго он приедет?

Папа вновь наполнил стакан.

— Не очень.

Мама поставила передо мной тарелку с куском мяса.

Была среда — день, когда готовили мясо.

У меня и моей сестры оно вызывало отвращение. Я, прилагая огромные усилия, проглатывал твердую пресную подошву, а моя сестра не могла. Мария могла жевать ее часами, пока мясо не превращалось в белый волокнистый окатыш, раздувавший щеку. И, когда оно достигало такого состояния, она приклеивала его снизу стола. Там оно и тухло. Мама недоумевала:

— Откуда эта вонь? Что это пахнет?

До тех пор, пока однажды не выдвинула ящик с вилками и ложками и не обнаружила эти ужасные лепешки.

Так фокус и открылся.

Мария начала жаловаться:

— Я не хочу мяса! Мне не нравится! Мама рассердилась:

— Мария, ешь!

— Не могу. У меня разболелась голова, — сказала моя сестра, словно ей предложили яду.

Мама дала ей подзатыльник, и та захныкала. Сейчас погонит ее в постель, подумал я. Но папа взял тарелку и, глядя маме в глаза, сказал:

— Оставь ее в покое, Тереза. Не будет она есть. Успокойся. Убери.

После обеда мои родители легли отдохнуть. Дом был раскален, словно печка, но им все равно удалось уснуть.

Это был удачный момент для поиска кастрюли. Я открыл буфет и стал перебирать посуду. Кастрюлька отсутствовала. Я посмотрел в ящике, где хранились вещи, которыми редко пользовались. И там ее не было. Я вышел на улицу и заглянул за дом, где находилась большая мойка, огород и веревки с сохнущими тряпками. Иногда мама мыла посуду здесь и оставляла ее сохнуть на солнце.

Никаких следов кастрюли в яблоках. Испарилась.

Мы сидели под перголой и в ожидании, когда солнце опустится пониже и можно будет играть