Квинт Лициний 2 - Михаил Королюк

- До завтра, Тома, - бросил в полутемноту.

Каблучки замолкли.

- До завтра, - неуверенно прозвучало в ответ откуда-то сверху.

Я широко улыбнулся и закрыл дверь. До завтра. До завтра, черт побери, до завтра!

Среда, 07 сентября 1977 года, день

Ленинград, Литейный пр.

Покорно похрустывали под ногами желто-бурые листья. Из сквера, что протянулся вдоль куйбышевской больницы, тянуло сырым и горьковатым запахом. Листва, упавшая за ограду, не тревожилась дворниками и укутала на зиму газоны плотным темно-коричневым одеялом.

"Осень. Золотая? Надо бы в Пушкин или в Павловск выбраться, проверить. А, кстати..." - я задумчиво придавил лист, что беззаботно подвернулся под ногу, и притопнул, втирая в асфальт. - "Как бы Томку туда вытянуть? Надо с Ясей посоветоваться, она девочка умная. Хм... Решено. Пора заканчивать этот балаган с шараханьем от меня. Вроде позавчера нормально поговорили, а с утра опять началось: взгляд сквозь меня, наигранно гордый поворот головы и голос с холодком".

От принятого решения полегчало, и холодный сосущий ком, поселившийся у меня подвздохом в первый осенний день, немного затих.

Я шел, пристально вглядываясь в лица и фасады. Казалось бы, что такое треть века для города? Те же улицы, те же дома, и уж, точно, то же небо над головой и тот же воздух струями течет мимо. Но многочисленные мелочи меняют все. Он - другой, этот город. Здесь чаще думают о мире полдня, чем о следующем дне. Здесь зло еще стесняется быть злом. Он добрее. Веселее. Беззаботнее.

Я чуть замедлился, проходя мимо полукруглого садика и вглядываясь в детей, что расселись на стульчиках. Ох, и давно я не видел на улицах детей с мольбертами... На листах прорисовывались классические формы фронтона и чаша со змеей, заменившая когда-то памятник принцу Петру Ольденбургскому.

Кто сейчас о нем помнит, кроме историков?

Мимо вальяжно прокатила горбатая "Победа", и я улыбнулся вслед этому танку во фраке. А ведь сначала машину хотели назвать "Родина". Ровно до того момента, как Сталин, ухмыльнувшись в усы, уточнил у стремительно побледневшего министра: "ну и почем "Родину" продавать будете"? Шутник.

А вот и моя цель, "старкнига" на углу. Конечно, куда ж она денется... Но так приятно убедиться в этой мелочи лично. Сколько ж я тут не был? Похоже, вечность.

Хотя нет, в этот раз я от вечности увернулся и пошел на второй круг. Повезло.

С предвкушением шагнул в зал и вдохнул благородный, полный достоинства запах старых книг. Ох, хорошо-то как! Такой зрелый запах настоящей вещи нечасто встретишь, разве что на заваленном водорослями берегу океана или в сосновом лесу в июле. Или ткнувшись носом в ямку между шеей и плечом у своей женщины, над тонким изгибом ключицы...

Я глупо заулыбался, и волна радостной ностальгии поволокла меня к полкам.

Первым в руки попался темный увесистый том, привлекший взгляд тонким золотистым тиснением готических букв на корешке. Фауст Ленау, тысяча восемьсот шестьдесят четвертого. На форзаце чье-то долетевшее сквозь десятилетия послание. Грустно от мысли о том, что нет уже ни того, кто аккуратно окунал перо в фиолетовые чернила, ни того, о ком он думал, выводя слова... Осталось лишь четыре строчки неторопливого каллиграфического почерка на незнакомом языке. Но тень тех людей легла на книгу, придав ей индивидуальность. Солидные, плотные, чуть неровного окраса листы пахнут временем, взглядами и светом тусклой сороковаттки. А, пожалуй, еще и свечами. Легкий маслянистый отпечаток пальца на потертом уголке страницы... Возможно, ее листали в венском кафе за чашкой в два глотка? Чудится мне от книги тонкий оттенок кофе и ванили.

 Да, это не новый томик, что только что из печати, на котором время еще не проставило свой экслибрис. Те не пахнут, воняют свежей краской и клеем. Разница как между коньячным спиртом и благородным коньяком.

Я еще раз вдохнул уютный запах, угадывая в нем легкую горчинку тоски по ушедшему, и с уважением вернул книгу на место.

Стопка дореволюционных журналов русского географического общества. Гидрологические карты Колчака, сообщение об отплытии экспедиции Русанова...

Минут через двадцать я насильно погнал себя в другой отдел. Я сюда по делу пришел. Надо разумно потратить выклянченные вчера пять рублей. Мотивировка "на книги для подготовки поступления в институт" сработала безотказно, и папа безропотно выдал синенькую бумажку. Теперь надо их с толком потратить. Легенда - это наше все.

Начну с матана, чтоб преобразовывать длинные-предлинные формулы аналитически. Взять тройной интеграл символьно - это звучит гордо! Конечно, совсем скоро, с появлением математических сопроцессоров и переходом на численные методы, практическая значимость всей этой аналитики резко снизится стремиться к нулю. Но так то прикладное значение, а как базис он - ого-го! Без матана ни теорию функционального анализа не потянуть, ни топологию, ни теорию вероятности. Да и в теоретической физике без аналитических преобразований никак - достаточно того же Максвелла вспомнить. Бог был математиком очень высокого уровня.

Выудил из второго ряда трехтомник Фихтенгольца, потертый, с карандашными метками на полях. Пойдет, тем более за такую смешную цену. Перетряхнул полки, добавил сверху Понтрягина с Колмогоровым и поволок находки к кассе. На первое время хватит.

И деньги... Срочно нужна финансовая независимость. Не бегать же каждый раз к папе с протянутой рукой? Надо срочно придумать обоснование для родителей, откуда они могут у меня появляться.

Пятница, 09 сентября 1977, вечер

Ленинград, Измайловский пр.

На ужин была "синяя птица", тушенная в сметане, и картошка. Я дождался момента, когда сытость уже привела родителей в благодушное настроение, и запустил свой стартап, заявив:

- А я решил себе хобби завести.

- Ммм? - папа с интересом обернулся.

- Мам, ты не против, если я твоей швейной машинкой попользуюсь?

- А? - неподдельно изумилась она и поперхнулась чаем.

- Что? - пораженный папа шлепнул ей ладонью промеж лопаток. Она с облегчением вдохнула и стерла выкатившуюся слезу.

- Мне кажется, что шить - не сложно... - с энтузиазмом продолжил я, - хочу попробовать. Я в журнале выкройку рубашки нашел, можно? А, можно?

Этой просьбой я сделал им вечер. Бурный поначалу смех быстро перешел в сдавленные всхлипывания про маленьких портняжек. Ничего, это было ожидаемо. Я невозмутимо допивал чай, отвечая на подковыристые вопросы.

Машинка? Да чего сложного-то? Нитку заправляй, да шей, ты ж неделю назад мне форму подшивала, я наблюдал. Ткань? Да купил метр восемьдесят смесовой. Ой, мам, а сколько там тканей интересных! И дешево-то как! Сколько сшить всего можно!

Последнее было правдой. До-фи-га! Очень, очень много разнообразных и качественных тканей в продаже, аж глаза разбежались. Поле непаханое. Шей - не хочу.

Когда шквал вопросов и подколок сошел на нет, я заставил папу поработать манекеном. Уже на этапе съемки мерок он что-то заподозрил, видимо, слишком уверенно я себя вел, и дальше мама давилась ухмылками в гордом одиночестве. Папа же посматривал скучный ничейный футбол и одним глазом косил в угол, где я, для виду поглядывая в "Работницу", сначала вычерчивал на кальке выкройку, а затем раскатал материал и начал кроить.

- Эк ты ловко ножницами, - заметил он, окончательно отворачиваясь от телевизора.

- Это ж не топор, - откликнулся я, - вот с тем бы намучался.

- Кхе... Причем тут топор? - с недоумением уточнил он.

- А... Ты не знаешь, - сообразил я и, продолжая кроить, пояснил, - слово "рубашка" происходит от "рубище". Ну, это очевидно... Сейчас так называют ветхую одежду. А вот раньше "рубищем" была одежда из грубой толстой ткани, обычно со швами наружу. Кроили кое-как, шили из разновеликих кусков и лоскутков. А вот эти самые куски, в связи с отсутствием ножниц, рубили из ткани топором. Поэтому - "рубище". Сам понимаешь, какого качества выкройка тогда получалась.

Кряхтя от натуги, все-таки пуд веса, поставил машинку на стол и снял деревянный чехол. Под ним был цельнотянутый аналог "Зингера", отличающийся от оригинала лишь расписью под хохлому. Отличный аппарат. Шьет только прямыми швами, но, зато, в умелых руках - высочайшего качества. А с оверлоком и петлепробивочной машинкой я потом что-нибудь решу, когда время придет.

Ножную педаль на пол, шпульку в челнок... Две катушки ниток в гнезда... Нити под лапку. Готово. Сложил лоскуток и прогнал шов. Хм, верхний чуть петляет. Я подрегулировал натяжение нитей и повторил, закончив реверсом.

Мама, услышавшая что-то в уверенном стрекоте машинки, тоже повернулась в мой угол.

- Мам, проверь, - попросил я.

Она придирчиво осмотрела мой шов, подергала.

- А неплохо, Дюш, неплохо. Для первого шва так и вовсе отлично.