Квинт Лициний 2 - Михаил Королюк

Михаил Королюк

Квинт Лициний 2

Пролог

Лето выгибалось золотистой дугой, поначалу невероятно длинное, достигнув же середины, вдруг принялось укорачиваться все быстрее и быстрее.

Запертый в глуши, на хуторе взморья, более чем в ста километрах от Риги, где не было не только телевизора, но и газет, я мог просто жить. Начав утро с литра парного молока и нескольких густо присыпанных крупной солью ломтей ржаного хлеба, я шел бродить по знакомым лесным тропинкам, где из утоптанной земли, расталкивая порыжевшую хвою к краям, венами проступали переплетения корней. Качались лиловые метелки приземистого вереска, а сквозь строй коренастых стволов доносился убаюкивающий шум волн - и все, больше никаких звуков. Линия пляжа была чиста от людей до горизонта в обе стороны, лишь дважды в день мимо неторопливо прогуливался пограничный наряд, но ветер быстро затирал его следы.

Жарким днем, закончив упражнения, я падал спиной на разогретый песок между невысокими дюнами. Расслабив противно дрожащие мышцы, разметывался витрувианским человеком и грезил, глядя вверх. Оттуда, сквозь легкомысленную синеву и причудливые башни облаков, на меня выжидающе поглядывала Вечность.

Как-то очень постепенно, но неотвратимо, пожилой циник растворился в теле подростка, оставив от себя лишь муть послезнания да горечь катастрофы.

Изменилось все. Мысли перестали сбиваться на вялое движение по затхлому кругу, а неслись упругим потоком в будоражащее воображение будущее. Мир вновь стал восприниматься выпукло и ярко. Неожиданный восторг мог накатить от любой мелочи: доносящегося с полей запаха скошенного и уже чуть подвялившегося на солнце разноцветья, беззастенчивого стрекота кузнечика от обочины или разбега прожилок на слюдяных крыльях присевшей на запястье стрекозы. Вернулась и порывистость движений. Сучковатое дерево стало вызовом, преодолеть который можно только взметнувшись вверх до самой последней, опасно раскачивающейся развилки. Я вцеплялся в нее перемазанными душистой смолой ладонями и, запалено дыша, окидывал победным взором открывающуюся ширь.

А еще до потемнения в глазах хотелось быть рядом с Томой, и я чуть ли не ежедневно придумывал нашу случайную летнюю встречу. Да, я наизусть, до дня знал ее планы: сначала к бабушке под Винницу, на парное молоко, черешню, прыгать с Чертова моста в Южный Буг и пугаться бодливых коров, а потом на два месяца с родителями под Феодосию, к вареной кукурузе и свежему бризу.

"Но ведь это только планы! Они же могут и измениться, разве нет? А коли так, - грезил я, - то нельзя исключать вероятности того, что они поедут не в Крым, а куда-нибудь в другое место. Что Крым, да Крым, они там уже сто раз были... В Прибалтике летом чудо как хорошо. И если вдруг они поедут в Прибалтику, то, в конце концов, Тома знает, что я в Латвии... Поэтому нельзя исключить, - вводил я логичное допущение, - и того, что они будут проезжать как-нибудь мимо меня, на поезде или автобусе".

Поэтому, оказываясь по какой-нибудь надобности на дороге или у железнодорожных путей, я с надеждой вглядывался в проплывающие мимо лица.

Ах, эти расцветившие лето неумеренные мечты! Лишь иногда мне в голову тайком проскальзывала мысль: "а ведь этого не случится", - и становилось очень не по себе.

Но вот теперь все это уже позади. Конец августа, и я еду убивать.

Глава 1

­­

Понедельник, 22 августа 1977 года, день

Полустанок Ерзовка, Валдайская возвышенность

- До школы! - выкрикнул снизу печальный Паштет.

Тепловоз в ответ сначала энергично свистнул, а затем лязгнул сцепками и резко рванул, словно пытаясь выдернуть из-под меня старенький скрипучий вагон. Я покрепче вцепился в облупившийся поручень и высунулся из густо пропахшего куревом тамбура наружу. Поезд "Малая Вишера - Бологое" постепенно разгонялся, и встречный поток воздуха принялся перебирать отросшие за лето вихры. Я поежился от щекотки, еще раз махнул на прощанье уплывающей назад фигурке и с пробуждающимся рыбачьим азартом вгляделся в темные воды тянущегося вдоль железки озера со звучным, отдающим дремучей архаикой названием Зван.

В этот раз ничего не удалось. Ни в лес сходить, ни на зорьке потягать окушков с шаткого самодельного мостка. Только с завистью посмотрел на Пашкину добычу - здоровую корзину, доверху заполненную бравыми подосиновиками, да с каким-то просто зверским аппетитом торопливо выхлебал на ужин целый горшок плотной ухи. Горбатые, почти черные окуни и четвертинки брызжущего при резке соком картофеля час томились на бульоне, оставшемся от варки раков, а в самом конце, уже сняв огромную стальную кастрюлю с огня, Пашкин дед всыпал туда крупно рубленых стрелок чеснока. Перед таким невозможно устоять. Да я и не пытался.

Ну, ничего. В следующий раз - обязательно все сделаю сам, и порыбачу, и в лес схожу. Но сейчас - труба зовет.

Пашка, конечно, был не на шутку раздосадован. Он-то раскатал губу, что Дюха приехал на всю последнюю неделю, и начал оживленно расписывать ожидающие нас радости, как только я спрыгнул с высокой подножки. Здесь было все, вплоть до баньки по-черному и удививших меня своей раскрепощенностью планов на местных девчонок, однако я его жестоко обломал.

­Паштет был заинтригован не на шутку, Пашка вился вокруг меня назойливой мухой, но я лишь мычал невнятно "надо, очень надо". Он, похоже, в итоге заподозрил меня в страданиях по случившейся летом новой любови. Я не стал его разубеждать, лишь договорился об алиби для родителей.

Вагон качнуло сильней. Я в последний раз с удовольствием втянул пахнущий разогретыми шпалами воздух, захлопнул дверь и, подняв с пола свой багаж, пошел внутрь. Коричневый дерматиновый чехол с разборным луком и стрелами аккуратно уложил на полку - не дай бог повредится что-то, запасного плана у меня нет. Спортивную сумку, в которой под слоем запасной одежды и пакета с едой скрывались пистолет и кинжал, поставил на жесткое сидение рядом с собой, на всякий случай перекинув ремень через плечо.

Достал яблоко и вдумчиво захрустел. До Москвы с пересадками трястись до самого вечера, планы обеих операций выверены сто раз, остается только мозг качать... Поэтому открыл "Введение в теорию множеств и общую топологию" Александрова ближе к середине и попытался самостоятельно вникнуть в очередную метризационную теорему. Увы, как всегда, безнадежно, только голова налилась тяжестью в затылке.

Кто, ну кто все эти люди, способные понять фразы: "спектром коммутативного кольца называется множество всех простых идеалов этого кольца. Обычно спектр снабжается топологией Зарисского и пучком коммутативных колец, что делает его локально окольцованным пространством?!" И ведь это - еще только учебник для студентов...

Обреченно зажмурился, готовясь, и подтянул понимание. Сначала в виски привычно включилось басовито нарастающее гуденье, какое бывает у закипающей воды, а затем вкрутило по остренькому шурупу. Переждал с минуту, бездумно глядя в окно, пока острота боли не сменилась неприятной, но терпимой ноющей нотой, и вновь начал вчитываться.

Так... "В нормальном пространстве всякие два дизъюнктные замкнутые множества функционально отделимы". Ну, для евклидова пространства это понятно даже на интуитивном уровне... Действительно, для любых двух замкнутых не пересекающихся множеств существует поверхность, разделяющая пространство на две не пересекающиеся части так, что каждое множество целиком принадлежит одной из этих частей. А вот в функциональных пространствах, банаховом или Гилберта, гарантировать отделимость произвольных множеств нельзя, надо разбираться в каждом частном случае...

Хватило меня минут на двадцать пять, за которые я успел понять доказательство леммы Урысона и восхититься изяществом логики, а затем пришла расплата. Сначала по восходящей заныло в висках, потом как будто плеснули кипятком на теменные доли, под кость, прямо на серое вещество, и из левой ноздри закапала кровь.

- Да чтоб тебя... - пробормотал я расстроено, успев, однако, подставить предусмотрительно вынутый из кармана носовой платок.

Опыт - великое дело. За лето я приноровился и теперь обычно могу вовремя остановиться, до наступления расплаты, но уж больно красивые перспективы приоткрылись мне с этой индуктивной размерностью... Не удержался, теперь опять хлюпай носом.

Я запрокинул голову, старательно не встречаясь взглядом с обеспокоенной старушкой напротив:

- Все в порядке... У меня так иногда бывает, сейчас пройдет.

Бывает, да, бывает... Да почти каждый раз так.

Барьер оказался неожиданно высок, и уровни абстракций, на которые выходят даже студенты матмеха, даются тяжело. Хорошо, что я предусмотрительно начал подтягивать понимания постепенно, начиная с крепких старшекурсников. И даже это оказалось далеко не просто. А попробуй я накинуть на себя кальку с какого-нибудь современного математического гения, то, возможно, уже пускал бы слюни в специализированном заведении. И вдвойне хорошо, что прокачка моих способностей все-таки идет.