Зал ожидания (сборник) - Юрий Гельман

– Я говорю: ещё совсем далеко до настоящей весны, – сказал он с явным намерением подключить тень к разговору. – Вы не находите?

– Дядя, вали куда шёл! Поял? – неожиданно грубо выбросила тень, обнажая нотки родного южного диалекта.

– Да нет, никуда я не уйду, – с удивительной твердостью ответил Павел Игнатьич. – Я, собственно говоря, по делу. Вы ведь Валера, не так ли?

Тень насторожилась, прижимаясь к стволу дерева.

– Ты чё, мент? – спросила она. – Так я тут пацана жду, ща подойдёт.

– Я не мент, – ответил Павел Игнатьич. – Меня не нужно бояться.

– А кто тебя ссыт? – возмутилась тень.

– Простите, вы действительно Валера? – повторил Павел Игнатьич, не обращая внимания на интонации тени. – Это очень важно для меня.

– Ну… – ответила тень. – Толкай дальше, чё надо.

– Валера, повторяю, меня не нужно бояться, – ещё раз, более убедительно, сказал Павел Игнатьич. – Мне просто нужна одна девочка.

– Так бы сразу и сказал, – облегчёно ответила тень. – А то крутишь вокруг да около. Вон, иди выбирай любую.

– Нет, вы не поняли, – досадливо поморщившись, сказал Павел Игнатьич. – Мне нужна девочка, но… не просто, в смысле, не для этого…

– А что, носки постирать? – хохотнула тень.

– Да нет же. Я ищу Катю.

Повисла пауза, покачалась на разлапистых ветвях дерева и шлепнулась, как оплеуха, к ногам Павла Игнатьича.

– А-а! Так ты, наверное, тот пидор, который Катюху у себя в каморе ютил? – спросила тень, выходя на свет и приближаясь к Павлу Игнатьичу. – Это ты, что ли, крыса конторская, писатель долбаный, да?

От подобной грубости Павлу Игнатьичу стало не по себе, простая человеческая, да и мужская гордость уже вскипала в нем, но он сдержался, прекрасно понимая, что если войдет в конфликт с этим наглым блондином в черной болоньевой куртке, повздорит с ним, пусть даже подерется, – то ни к чему хорошему это не приведёт, а главное, лишит его возможности разыскать Катю. Вот почему он проглотил оскорбления и сказал тихо и кротко:

– Валера, я не знаю, что вам обо мне рассказывала Катя, это не имеет значения. Я готов снести любые ваши оскорбления. Помогите мне, очень прошу. Поверьте, мне крайне важно разыскать Катю. Так случилось, что она не оставила мне своего адреса, a вы, может быть, как раз его знаете, или кто-нибудь из ваших девочек…

– Я не горсправка, поял! – заявил Валера.

– Я понимаю, и всё же… – с надеждой в голосе продолжал Павел Игнатьич.

Валера посмотрел на него с явным пренебрежением, поежился, медленно достал из кармана сигареты, закурил, выдерживая мучительно долгую паузу.

– Катюха давно уже не работает, – сказал он, наконец. – Завязала.

– Вот как! – воскликнул Павел Игнатьич. – Знаете, я очень рад!

– Заглохни, ты! – рявкнул Валера. – Чё ты гонишь, падаль? Ты знаешь, какие клиенты, на нее западали? Ты знаешь, сколько бабок я потерял?

Павел Игнатьич молчал, опасаясь спугнуть откровения сутенёра. Тот ещё выплёвывал какие-то обидные фразы, помогая себе каруселью фрайерских жестов, от чего огонек его сигареты плясал в вечернем воздухе, описывая замысловатые фигуры. Наконец, Валера умолк, удивляясь тому, как спокойно и выдержанно ведёт себя Павел Игнатьич.

– Ну, чё увял, ты, лоханка? – спросил он после паузы. – Зачем тебе Катя? Ты ж её прогнал когда-то.

– Видишь ли, Валера, – проникновенно оказал Павел Игнатьич, – в жизни случается, так, что мы совершаем ошибки, очень поздно это понимая.

– Опа, заговорил, – снова хохотнул Валера.

– Помоги мне, очень прошу, – гнул своё Павел Игнатьич.

– Да… – протянул Валера и помялся. – Ладно, достал ты меня своими соплями, козлина. Пошли, отведу тебя к Людке, она адрес знает. Только учти, мы разошлись, и ты меня забыл, поял?

– Разумеется, – облегченно вздохнул Павел Игнатьич.

Дворик был похож на сотни других, оставленных в историческом центре города догнивать свой и без того затянувшийся век. Два-три домишки буквой «П», старая, заляпанная голубятня, палисадничек под окнами, ржавый кузов от «Запорожца» на кирпичах, ещё какой-то хлам в углу, перекошенная стойка с почтовыми ящиками, перевисевшее до желтизны белье на верёвке, подпертой посередине древком от бывшего флага…

Катина дверь, почему-то черная, как старая школьная доска из воспоминаний Павла Игнатьича, оказалась в дальнем углу двора, где обрывалась вручную закатанная асфальтированная дорожка, и начинался нестройный ряд хозяйских сараюшек, пронумерованных жирной белой краской с завидной тщательностью.

Когда он еще собирался идти по добытому адресу, Павлу Игнатьичу представлялось, как округлятся, вспыхнут бенгальским огнем Катины глаза, как потом, после каких-то его слов, примирительных и нежных, улыбка тронет её слегка припухлые губы.

Но на деликатный стук Павла Игнатьича никто не отозвался. Еще бы, прошло так много времени со дня их печального расставания, целая череда наполненных новым содержанием месяцев, просто какой-то калейдоскоп событий.

«Смешно было предполагать, что Катя именно в это время окажется дома, – подумал Павел Игнатьич, переминаясь у двери. – Она ведь могла и на работу устроиться, и учиться куда-нибудь поступить. Впрочем, какая там учеба? Наверняка концы с концами еле сводит…»

– Вы кого ищете? – услышал Павел Игнатьич за спиной и оглянулся.

В нескольких шагах от него, заслоняя своей дебелой фигурой выход со двора, стояла тетка лет шестидесяти пяти, широкая, как футбольные ворота.

– Если Катюшу, так она к двум прибегает пообедать, а если Шурика, так дверь не заперта, он сам не выходит.

– Здравствуйте, – слегка кивнув, будто стесняясь своего разоблачения, произнес Павел Игнатьич. – Мне, в общем-то, Катя нужна.

– Так проходите, – уверенно предложила необъятная соседка, – у них дверь не закрывается. А Катюша, должно быть, скоро будет.

– А… – протянул Павел Игнатьич, – а Шурик, это кто?

Соседка посмотрела на него с некоторым недоверием, придирчиво оценила фигуру и качество одежды незнакомца, затем поставила у ног ведро с мусором, которое до того держала в руке.

– Так вы не от Общества инвалидов? – спросила она разочарованно. – Мы ведь Катеньку научили обратиться к ним за помощью, а то ведь крутится одна, бедненькая, а те хоть бы на Шурика пособие какое выписали.

– А Шурик этот кто? – уже более уверенно переспросил Павел Игнатьич.

– Ну, как же кто? Отец Катин, вот кто.

– Отец?

– Ну да. Зимой, в январе, что ли, из тюрьмы пришел, или из зоны, как у них там называется. Ну, инвалидом вернулся, ничего делать не может, вот Катя за ним и смотрит теперь. Он ведь, когда сел, она совсем малая была, лет десять, а то и меньше. Тетка ее забрала, шалава бешеная. Потом, через насколько лет Катя тут объявилась, уже барышня, самостоятельная. Квартира-то за ней сохранилась, вот. Да вы сами кто будете? – спохватилась вдруг она. – А-то я рассказываю тут…

– Не пугайтесь, – спокойно ответил Павел Игнатьич. – Я директор Клуба железнодорожников. Недавно с Катей познакомился, вот она меня к себе и пригласила. Только про отца не рассказывала.

– Ну, как же! – воспрянула словоохотливая соседка. – Известное дело, стыдно ей про такое вам говорить. Только вот приглашала вас чего, если стыдно? Отец ее, Шурик, стало быть, ну, Александр Иванович, за убийство жены сидел, Катюшиной мамки. Их две сестры было, Верка да Любка, беспутные обе, тьфу! И как он, такой интеллигент, на Верку позарился, ума не приложу. Он ведь музыкантом был, пианины настраивал разным людям, да. А Верка, царство ей небесное, вдруг водить стала в дом, кого ни попадя. Терпел он, горемыка, дочь ведь росла, а потом однажды не выдержал, да и бахнул ее по голове, застукавши. А тот, ейный хахаль, аж два квартала в одних трусах потом бежал, выскочить успел, гад. Шурику тогда десять лет дали. На суде весь наш двор был, а как же, такое дело! Говорили, «в состоянии дефекта» совершил преступление, вот почему, мол, только десять, а не целых пятнадцать. Конечно, мы все и так понимали, что от такого у кого угодно в мозгах дефект может образоваться, да. – Она сделала паузу, ища в глазах Павла Игнатьича сочувствия. Тот понимающе кивнул, и соседка продолжила. – А теперь Шурик вернулся. Года два не досидел, что ли. Травму какую получил там, или другое что, не знаю, только стал он совсем слепой, да. По квартире и то неуверенно ходит, не то что по улице. Вы зайдите, не стесняйтесь. Если спросит, мол, «кто?» – скажите, так, мол, и так, а Катя вот-вот подойдет, ей самой покушать, да отца покормить надо. Она почтальоном работает по нашему району.

– Спасибо вам, – выдавил из себя Павел Игнатьич, – спасибо, Так я… зайду?

– Ну! Сказали же вам.

Из светлого весеннего двора, омытого вчерашним дождем, Павел Игнатьич нырнул в полумрак незнакомой прихожей, зацепил что-то левым боком, от чего это «что-то» звякнуло велосипедным звонком, и направился по коридору направо, откуда падал рассеянный уличный свет. Через несколько шагов он оказался между двумя дверями, одна из которых была распахнута, и глазам Павла Игнатьича открывалось нехитрое кухонное хозяйство, а другая, по всей вероятности, вела в комнату.