Читатель на кушетке. Мании, причуды и слабости любителей читать книги - Гвидо Витиелло

за свою читательскую жизнь: учебники, пользовательские инструкции для техники, как правило, уже десятки лет как вышедшей из обихода, разнообразные бесплатные приложения к газетам – например, первые выпуски энциклопедий (теперь я знаю всех людей, чьи фамилии начинаются на букву «А»), книги в двух или даже трех экземплярах… Эти и другие простейшие организмы плодятся на чердаке в родительском доме, они словно зависли в промежуточном пространстве – где-то между вечностью и исчезновением. Думаю, описать это место можно только образными выражениями из «Тибетской книги мертвых».

В романе «Загубленная чтением» американская писательница Линн Шарон Шварц рассказывает о мучениях, которые ей довелось пережить, будучи невротической читательницей. Она приговорила всего одну из своих книг – «слишком ужасную, чтобы жить на свете» – к изгнанию в мусорное ведро. Лучше бы она этого не делала. «Весь день меня мучила мысль о том, как это книга лежит посреди куриных объедков и косточек от оливок. Я пять или шесть раз вытащила ее и положила обратно, как палач, которому совесть не позволяет привести в действие смертный приговор. В конце концов я поставила ее на полку где-то на верхотуре, чтобы больше ее не видеть». Ничего себе сцена – прямо как в рассказе Эдгара По «Сердце-обличитель». В нем убийце кажется, будто он слышит сердцебиение своей жертвы: звук исходит из-под половиц, оттуда, где он спрятал труп, – и несчастный в итоге сходит с ума.

Сознаюсь, я сам всего раз в жизни смог воспротивиться этой отжившей традиции и по-настоящему нарушил запрет. Я выбросил в мусорку книгу какого-то телевизионного деятеля, на которого мне было искренне наплевать, – настолько отвратительное чтиво, что и сам автор (а он, скорее всего, даже не писал ее!) не решился бы ее прочесть. И все же… все же воспоминание о совершенном преступлении годами преследует меня. Думаю, однажды я снова куплю эту книгу – два или три экземпляра, – чтобы усмирить гнев священного параллелепипеда.

Вторая заповедь: «Не забрасывай». Некоторые невротичные читатели никак не могут избавиться от влияния этой заповеди, и если уж они решаются бросить чтение на середине, то их захлестывает чувство вины. По отношению к автору, к себе самим, но в первую очередь – к великому предмету поклонения. Салман Рушди рассказывал о парне, который завел привычку целовать каждую книгу, которую он решался бросить, чтобы тем самым попросить прощения за свой неуважительный поступок. Конечно, это звучит крайне поэтично. Но если же мы захотим рассмотреть его поведение с эволюционистской точки зрения, расположить его на лестнице прогресса, вроде той, что предлагает Тайлор, оно отнюдь не отвечает привычкам нашего времени. Скорее, такое под стать охотникам эпохи палеолита, которые, убив зубра, со всех ног бежали вымаливать прощение у богини-покровительницы животных. Однако это проявление невроза, связанное с завершением процесса чтения, до сих пор довольно сильно распространено.

Анни Франсуа, редактор одного парижского издательства, провела всю жизнь среди книг. И только подойдя к пятидесятилетнему рубежу, она почувствовала себя достаточно свободной, чтобы позволить себе бросить и не дочитать плохое произведение. До того, как она обрела это право, пишет женщина в так называемой «автобиобиблиографии» под названием «Читательница», ее преследовал «древний порок, присущий иудаистам и христианам: гипотетическое возмездие заставляло меня терпеть и мучаться до конца».

Читатель, о милый читатель, на что ты меня покинул?.. Очевидно, этот жалобный стон принесенной в жертву книги резал ей уши, прямо как блеяние агнцев казалось невыносимым доктору Кларисе Старлинг из «Молчания ягнят». Даже самым презренным рукописям, присланным в ее редакцию, Анни Франсуа отдавала дань уважения и изучала их полностью. И с книгами, которые она читала ради удовольствия у себя дома, дело обстояло не лучше: «Когда случалось, что меня с первых же строк одолевала смертельная тоска, я все равно доходила до конца. В этом плане я тоже стала вести себя смелее: если книга не захватила меня спустя тридцать страниц, я ее бросаю». И сделав это, Анни с удивлением понимает, что мир, как ни странно, не рушится. Даже более того, признается она: «Меня охватывает своего рода безграничное ликование. Чувство освобождения – куда более сильное, чем то, какое можно испытать, закрыв ту или иную великую книгу». Да-да, мы это усвоили еще в старшей школе, благодаря Леопарди и Шопенгауэру: наслаждение – это конец страданий. Но восторг, описанный Анни Франсуа, слишком уж преувеличен, чтобы психоаналитик не заподозрил неладное. Она освободилась не только от дрянной книжонки, но и от внушенного ей неврозом поклонения священному томику.

Для объяснения этого табу люди находят множество рациональных причин. Зачем вообще упираться и обязательно дочитывать книгу? Одни приводят доводы, отдающие одновременно соображениями о бережливости и правильном пищевом поведении у детей. Это такие внутренние отзвуки материнского голоса, который говорит тебе: не встанешь из-за стола, пока не доешь. Со стороны это звучит примерно как: «Я только что начал читать первый том одной трилогии, это дистопия, смешанная с детективом, научной фантастикой и политическими отсылками, всего 2200 страниц, весит она 4,8 килограмма, тягомотина жуткая, помереть и то приятнее, но я ведь потратил 18 евро и 50 центов, так что должен дочитать до конца – все три книги!» Если присмотреться, это рассуждение кажется результатом удивительных арифметических вычислений, которые можно интерпретировать следующим образом: «Я потратил деньги впустую, а теперь, чтобы сравнять счет, я должен еще и впустую потратить время». Если это не рассуждения человека с неврозом, я даже не знаю, что это.

Другие люди придаются более изощренным попыткам найти в этом рациональное зерно: они тщетно хотят приписать свои странности Плинию Старшему. Все из-за одного несчастного высказывания, которое он вбил в голову Плинию Младшему, тот передал Бебию Макру, а благодаря ему оно перешло к потомкам. Nullus est liber tam malus, ut non aliqua parte prosit – «Ни одна книга не плоха настолько, чтобы ты не мог частично извлечь из нее пользу». Во-первых, мне кажется неосмотрительным умалчивать о том, что в I веке нашей эры в мире было несколько меньше книг, чем сейчас. Никто не мог предугадать, что на нас обрушится печатное извержение гораздо большей мощи, чем то, которое устроил Везувий и в котором погиб сам Плиний. Я в разумной мере убежден, что если бы старшего из этой династии эрудитов посетило бы пророческое виде́ние и он бы узрел лавовые потоки бумаги и чернил, которые каждую неделю заливают прилавки наших книжных магазинов, то спешно отрекся бы от своего неосторожного высказывания, оспорил бы его или даже обругал.

Третья заповедь: «Не зевай».