Иероним - Виктор Шайди

Настал долгожданный день, когда я, послушник Алфений, удостоился великой чести написать первый лист. Пять лет учился при Северной обители выводить буквы на табличках песка и показал себя грамотным, открыв талант прилежания в написании слов. За что отцом настоятелем был определен в послушники отца летописца Фабия.

Промучившись целую зиму и изломав об мою крепкую спину изрядное количество палок, отец летописец для развития словонаписания и вдумчивости удостоил выдачей одного листа пергамента для описания жизни ордена.

Сей листок велел по окончании дать ему на проверку. Взяв заостренную палочку и плошку чернил, приступил к описанию занятнейшего случая, происшедшего сей ночью.

Когда братья послушники крепко спали и на обитель опустилась тьма, в Смотровой башне раздался страшный продолжительный вой и грохот. Повыскакивав на двор с факелами, мы с ужасом услыхали, как, нечеловечески воя, что-то катилось по стопятидесятитрехступенчатой лестнице Смотровой башни. Старшие послушники вооружились колами и ожидали прихода подмоги в лице просыпавшихся в левом крыле пастырей. Смотровая башня находилась во владении отца астронома, на крыше которой он светлыми ночами наблюдал за раскиданными по небосводу Великим Провидением небесными телами. И вот, когда воющий и визжащий звук стих, что-то сильно ударило в дверь башни, сорвав с петель.

Послушники прыснули в стороны, и к моим ногам выкатился в клубе пыли мертвый дородный отец астроном. Длинное рубище, испачканное в крови, скрутилось на его тучном теле в тугой комок. Ничего страшнее до этого дня не видевший, я замер, постыдно тряся перед собой руками. Говорят, крик мой разбудил отца настоятеля, а его келья находится в самом дальнем углу обители. В таком состоянии и был обнаружен главой пастырей. Набежавшие старшие братья разогнали нас по кельям, ускоряя нерасторопных ударами сучковатых посохов. Получив один такой ниже спины, запутавшись в подоле рубища, распластался на вымощенном камнями дворе. Возопив от боли, поднял лицо к темному небу и увидел странное явление – треххвостую комету, пересекающую темное небо. Рога огненного трезубца устремились на север, в сторону вечных снегов. Рассмотреть подробно сие чудо не дал болезненный пинок старшего брата, поднявший меня с земли и отправивший бегом по коридору.

Помучившись в догадках и бдениях всю оставшуюся ночь, уставшим вышел в трапезную и, зазевавшись во время раздачи снеди, получил затрещину от отца эконома. Статуя Основателя была подпоясана черной тканью в знак скорби по умершему отцу астроному. Случай сей объяснился устами отца Фабия: «Дородный отец астроном, увидев сие чудо, поспешил сообщить о знаке отцу настоятелю и, запутавшись о рубище, споткнулся, пересчитав телесами все сто пятьдесят три ступени башенной лестницы, и от полученных увечий скончался, не успев докатиться до дубовой двери». О летящем треххвостом знаке доходчиво объяснили – «забыть», и на мой вопрос, что сие явление означает, добрый отец летописец вытянул меня вдоль спины посохом, тем самым проучив любопытство.

Выходя после обедни во двор, видел, как суетились послушники отца астронома, тягая отцу настоятелю тяжеленные книги.

Знак, показавшийся в небе, явно встревожил его.

Тело отца астронома было по вечеру под общее пение предано священному огню, и сия чудная комета записала на свой счет первую жертву.

После вечери поднимаясь в келью, увидел, что в крыле пастырей не гасят факелы.

Видать, небесный знак не к добру.

Засим описание заканчиваю в связи с окончанием оного листа.

Послушник Северной обители Алфений.

5

Спасибо пронизывающему холоду, стальными безжалостными щупальцами сковавшему тело. Сознание, вздрагивая от вспышек боли и судорог, возвращалось. Мышцы задеревенели. Лицо стянула застывшая маска боли, намертво запечатав глаза. Невыносимый, жестокий холод пробирал до костей, выворачивая каждый сустав, заставляя одеревенеть тело, удерживая цепкими пальцами ниточку сознания. Разум балансировал на грани беспамятства и реальности. Судороги надежными оковами скрутили в позу эмбриона, припечатав колени к груди и заставив намертво прижать к бокам руки. Скрюченные болью пальцы вонзились в стеклянную от холода голову. Воздух сиплыми короткими глотками врывался через рот, прокалывался по замороженной гортани, коликами отдаваясь в легких. Во всем теле не ощущалось ни частички тепла. Сердце комком гулко стучало в холодной клетке ребер. Неимоверными усилиями разлепил веки. Перед глазами плыл и подскакивал постамент с деревянной чашей, освещаемый валяющимся рядом фонариком.

Рюкзак, бесформенной кляксой размазанный по полу, манил горлышком заветной фляжки со спасительным спиртом. Разделяющее расстояние казалось непреодолимым. С трудом оторвав от головы сведенные судорогой руки, вцепился одеревеневшими пальцами в каменный пол и медленно подтягивал к заветной цели скованное холодом тело. Вспышки боли сопровождали каждое движение, дыхание не восстанавливалось, еле успевая проникать в легкие между короткими паузами приступов. От недостатка кислорода мир кружился со скоростью обезумевшей карусели. Расстояние между мной и спасением неумолимо сокращалось. Время застыло. Кошмар крепко держал в своих холодных оковах. Наконец бесчувственные пальцы коснулись металла фляжки, но соскользнули, деревяшками стукнув по полу.

Беспомощность обидой ударила по сознанию, заставляя застрять в горле неродившийся крик отчаяния. Каждая новая попытка схватить вожделенный предмет наказывалась жестокой болью и новой волной мучительных судорог. Пальцы отказывались повиноваться, но, пользуясь ими как неподвижными железными граблями, я все же смог подтянуть к себе упрямую фляжку. На помощь пришла вторая рука, и неимоверные усилия увенчались открытием крышки. Зубы намертво сцепило болью, и тогда одеревеневшие холодные губы, растянутые в оскале судорог, пересиливая напряжение стянутых мышц, обхватили металлическое горлышко. Прерывистое дыхание втянуло первый глоток, оказавшийся абсолютно безвкусным и жестоко студеным. Ком жидкости, по ощущениям превратившийся в колючий снежок, скатился по гортани, болью пнув желудок. Вожделенного тепла не наблюдалось.

«Неужели не спирт?!» – гулко ударила по сознанию болезненная мысль.

Прерывистое дыхание продолжало втягивать безвкусную жидкость, глотками пропихивая внутрь. Маленькая искорка тепла вспыхнула и тут же погасла, задавленная холодом бьющегося в судорогах тела.

«Спирт!» – радостно уловило сознание, удвоив усилия по поглощению спасительной влаги.

Наконец в желудке началась революция и борьба с холодом. Одеревеневшие губы отпустили металлическое горлышко фляжки, и непослушные пальцы с трудом закрутили крышку. Руки, отказываясь повиноваться, медлительно вытаскивали привязанный к рюкзаку спальник, и только сейчас я начал осознавать, что лежу абсолютно голый на шершавом каменном полу. Куда делась одежда, меня пока не интересовало, хотелось лишь одного – согреться.

Искорки тепла объединялись и продолжали бороться с неумолимым холодом. Застывшее тело бил озноб. Спальник все же был отсоединен, и неимоверными усилиями, помогая трясущемуся, одеревеневшему телу непокорными руками, я закутался в плотную ткань. Искорки наконец разожгли маленький костер в желудке, заставив отступить холод. Пламя еле теплилось и требовало нового топлива. Спасительная фляжка лежала недалеко. Наученный горьким опытом предыдущих попыток, я, изловчившись, быстро открутил пробку, и оскаленные губы вновь сомкнулись на металле горлышка. Безвкусная жидкость прерывистыми глотками проваливалась внутрь, а маленькое пламя тепла разгоралось в костер, согревая тело и успокаивая судороги. Аккуратно отставив полупустую фляжку, наконец ощутил в полной мере происходившие перемены. Сердце застучало быстрее, разгоняя едва успевшую согреться кровь. Разжались сведенные зубы и громко залязгали. Тело бил озноб, и пронизывающий холод боролся с нарастающим в желудке пожаром. Тепло пробежало по гортани, и огонь вспыхнул во рту, даря непередаваемый обжигающий вкус чистого спирта. Дыхание сперло, и я закашлялся, сбросив с легких оковы судорог. Так желаемое тепло прокатывалось по венам, добивая остатки холода. Сознание заволокло приятной расслабленностью и погрузило в истому. Ноги наконец отлипли от груди и вытянулись. Приходило успокоение, я перестал трястись, и припадок закончился.

«Вот кошмар!» Первые мысли оттаяли, заставив пробудиться яркие воспоминания.

Перед глазами застыл постамент с деревянной чашей, освещаемый светом фонарика. Судя по тому, что батарея не успела сесть, наваждение продлилось недолго.

Интересно, что хлебнул из деревянного кубка?

Придерживаясь за постамент, поднялся, продолжая плотно кутаться в спальник. То, что увидел, заставило мозг завопить от осознания реальности происходившего.