Песок - Хауи Хью

Убедившись, что оголовье сухое, Коннер уже собрался прижать его к своему лбу и освободить брата, но вдруг подумал о сестре и о том, как поступила бы она.

— Сиди спокойно, — сказал он. Стянув через голову рубашку, он нашел сухой ее участок и досуха вытер лоб брата.

— Я не плачу, — тихо проговорил Роб, пока Коннер промокал ему голову.

— Я знаю, что ты не плачешь. Я высушиваю тебе виски.

Брат замер. Проверив оголовье, Коннер помедлил, любуясь крошечными следами пайки, которую сделал Роб.

— Да ты настоящий мастер. — Он опустил оголовье на голову брата. — Теперь слушай. Я хочу, чтобы ты не просто разрыхлил песок, понял?

Роб кивнул.

— Мне нужно, чтобы ты заставил его обтекать твои ноги, ясно? Почувствуй его движение. Направляй его. А потом пусть он надавит снизу на твои подошвы. Представь, будто под тобой две руки, которые поднимают тебя вверх. Две руки, которые крепко держат тебя за ботинки, ясно? Чувствуешь пальцы? Ладони?

— Думаю, да. — Роб закусил губу.

— Хорошо. Попробуй. Быстрее, пока не вспотел.

— Не помогает, — пробормотал Роб.

Прищурившись, он изо всех сил сосредоточился. Коннер почувствовал, как под ним шевелится и разрыхляется песок.

— Хорошо, — сказал он. — Теперь вверх.

Роб вскрикнул, когда его резко дернуло вверх, и голова его едва не ударилась о стропила. Песок вынес его через дыру в старой ванной, пока его ботинки не оказались сверху на груде наноса.

Рассмеявшись, Коннер смахнул просыпь[10] с коленей. Роб радостно заорал, сжимая и разжимая кулаки.

— Отличная работа, — сказал Коннер. — А теперь снимай ботинки. Будешь сидеть дома, черт бы тебя побрал.

13. Сын шлюхи

Коннер в ту ночь долго не ложился, дожидаясь возвращения Палмера. Наконец он вырубился рядом с Робом на крошечной койке и, проснувшись утром, обнаружил собственную постель нетронутой. Он оставил ее для Палмера, но его брат, вероятно, развлекался с какой-нибудь девушкой, вновь полностью позабыв о них в этом году, даже после того, как обещал. Всерьез обещал. И теперь Коннеру приходилось понапрасну страдать из-за затекшей шеи.

Он встал и потянулся. Роб ухватился за край одеяла и завернулся в него, будто в кокон. Взяв белую рубашку с открытым передом, плотно завязывавшуюся на поясе, Коннер шагнул в ванную и потер песком лицо и руки, избавляясь от пота, грязи и вони. Насыпав немного песка под рубашку, он почистил ткань кулаками. От песка в раковине еще пахло старыми высушенными цветами, которые туда накрошили, хотя и чертовски слабо.

Вытряхнув песок обратно в раковину, он оделся, оставив на себе шорты и завязав рубашку. Выйдя в утреннюю прохладу, он помочился возле ближайшего отхожего места, глядя, как на легком ветру поднимается пар. Забросав светлым песком темный, он поспешно вернулся в дом.

— Эй, Роб, я сбегаю за водой и поищу Палма. Проветри палатку, ладно? И черт возьми, чтобы мне больше без фокусов!

Из спальни донеслось неразборчивое ворчание, и очертания Роба слегка пошевелились под одеялом. Коннер собрал все фляжки: ту, что висела на крючке у двери, старую помятую фляжку Вик, стоявшую на окне, будто некая реликвия или украшение, и третью фляжку, которую он прятал на шкафу в кухне. Повесив все три на шею, он забрал все наличные деньги — они легко помещались на ладони — и снова крикнул в сторону спальни:

— Ладно, я скоро вернусь. Только не спи до полудня, братишка. Хочу выйти пораньше, чтобы не пришлось ставить палатку в темноте, как в прошлом году.

Присев на один из старых стульев сестры, Коннер взял свои ботинки, но заметил ботинки отца там, где он бросил их прошлой ночью, и решил надеть их. Возможно, он уже думал о предстоящем путешествии и хотел, чтобы с ним было что-то напоминавшее об отце, а может, просто подумал о Робе, чтобы тот в его отсутствие вновь не нарвался на неприятности.

Оголовье и сооруженная братом путаница проводов болтались внутри правого ботинка. Коннер попробовал разобраться, как их отсоединить. Он заглянул в спальню, но кокон по имени Роб так и не раскрылся, не выпустил из себя драгоценную бабочку, так что спрашивать он не стал. Поняв, каким образом оголовье разнимается на две половинки, Коннер протащил их через штанины шортов, снова соединил вместе и сунул оголовье в карман. Ему показалось странным, насколько удобны были ботинки. Почувствовав себя немного старше, он взял платок, вышел наружу и вытряхнул взвесь. Дверь он оставил открытой, чтобы свет падал внутрь, не давая Робу чересчур заспаться, и направился в сторону Спрингстона.

Первым делом он собирался заглянуть в «Медовую нору». Палмер наверняка заходил к матери попросить денег. А потом — в дайверскую школу. Как бы ни неприятен ему был визит в «Медовую нору», утро было самым безопасным для этого временем. Не потому, что его как-то волновали посетители бара, драки и льющееся рекой пиво, но потому, что утром вероятнее всего было застать мать не на работе.

«Нора» находилась на окраине Спрингстона, между городом и беспорядочно разбросанными лачугами и лавками Шентитауна. С одной стороны, это позволяло держать за пределами города работавший и пьянствовавший там сброд, а с другой — соблазнительные плоды на втором этаже находились в пределах досягаемости боссов и богачей. Никому не хотелось пересекать пешком Шентитаун, чтобы развлечься, за время утомительного пути домой выветрился бы весь эффект от пережитых плотских утех.

За Спрингстоном высилась громадная стена, где родился Коннер. Величественное бетонное сооружение, возвышавшееся почти на сто метров над песком, было возведено много поколений назад усилиями некоего редкостного союза боссов как самый выдающийся из всех проектов общественных работ. Говорили, будто эта стена выше любой другой и простоит до скончания времен. Сейчас она заметно накренилась на запад в сторону Спрингстона, нависая над лучшими районами города. Стоило Коннеру взглянуть на стену, и он вспоминал первые шесть лет своей жизни. Лучшие годы. Там были ванны, в которые он мог погрузиться всем телом и даже с головой, электричество и туалеты со смывом — не нужно было испражняться в песок и выкапывать для себя яму лишь затем, чтобы обнаружить уже погребенные там два куска чужого дерьма. Для Роба подобная роскошь казалась чем-то непостижимым, и Коннеру приходилось рассказывать о ней брату так же, как и истории об их отце. То были туманные детские воспоминания о временах, в которых удобства воспринимались как должное.

Чуть ближе, между двумя пескоскребами, виднелся столб черного дыма, который поднимался выше края стены, и его уносило ветром. Коннеру казалось, будто посреди ночи он слышал какой-то грохот. Очередная бомба. Интересно, кто, черт побери, на этот раз? Самозваные боссы Лоу-Пэба? Бандиты с севера? Местные несогласные? «Свободные Шенти» из живущих по соседству? Проблема с бомбами заключалась в том, что, когда их мог сделать каждый, они переставали что-либо значить. Все попросту забывали, какого черта их вообще взрывают.

Обогнув пологую дюну, Коннер подошел к «Медовой норе» — зданию, которое миллион лет никто не бомбил. Всевозможные бордели по периметру Спрингстона считались самыми безопасными местами на протяжении тысяч дюн. Коннер усмехнулся себе под нос. «Вероятно, именно потому боссы проводят в них столько времени», — подумал он.

Сбив налипь с ботинок, он потянул на себя дверь и вошел внутрь. За стойкой стояла Хезер, протирая тряпкой кружку. На табурете перед ней одинокий мужчина храпел, опустив голову на руки. Улыбнувшись Коннеру, Хезер бросила взгляд на шедший вдоль второго этажа балкон.

— Она уже наверняка встала, — во весь голос сообщила Хезер. Мужчина перед ней не пошевелился.

— Спасибо, — ответил Коннер.

Именно такой ему и нравилось видеть маму — в положении стоя. Направившись к лестнице, он едва не споткнулся о спавшего на полу пьяного. Бригадир Блай. Подавив десяток злорадных позывов, Коннер перешагнул через него. Легко было обвинять во всех тяготах жизни людей, а не песок. Кричать на песок лишено всякого смысла. Люди, по крайней мере, кричали в ответ. Хуже всего, когда тебя подвергают мучениям и вместе с тем игнорируют.