Песок - Хауи Хью

В тот год Коннер проснулся рано, еще до того, как взошло солнце, и, обнаружив, что матери нет, подумал, что она оставила их так же, как до этого отец, но она сидела снаружи в свете звезд, раскачиваясь и рыдая, свесив ноги в Бычью рану, прижимая к груди маленького Роба и издавая жалобные стоны в ритме звучавших на востоке барабанов.

Коннер помнил все это, но сейчас его рассказ был иным.

— Вот что я помню об отце, — сказал он и начал нашептывать избранные воспоминания, только самые лучшие, поскольку предназначались они лишь его брату, и никому другому.

10. Сизиф

Издав пронзительный вопль, приглушенный потрепанным брезентом, чудовище наклонило длинную шею, погрузив стальной клюв глубоко в песок. Так повторялось раз за разом, будто обезумевший от жажды колибри пытался отыскать в иссохшем пустынном цветке каплю нектара.

Коннер наблюдал за этими движениями, пока ведра наполнялись песком. Ветер приподнял болтавшийся край защитной завесы, и за ней мелькнули очертания мощного водяного насоса. Усеянная ржавыми заклепками металлическая головка ритмично поднималась и опускалась, покрытый потеками смазки поршень ходил туда-сюда, вода текла по трубам, будто сыплющиеся в карманы монеты.

— Чего уставился, парень? Все готово. Пошел!

Коннер перевел взгляд на бригадира Блая, который стоял, опершись на лопату и перебрасывая из одного угла рта в другой длинную щепку. Коннер знал, что лучше промолчать, чем получить еще одну обязательную порцию груза. К тому же это была уже сороковая его ходка за день — вполне достаточно, чтобы выполнить норму трудовой повинности после школы, и, вполне возможно, последние ведра, которые ему придется тащить в этой жизни.

— Так точно, сэр! — рявкнул он, и бригадир Блай ухмыльнулся, показав щербатые зубы.

Коннер наклонился, поднимая ведра, в которых мелкий песок образовал осыпавшиеся конусы. Уравновесив на плечах коромысло с покачивавшимися на обоих концах ведрами, он заставил себя распрямить натруженные ноги, повернулся к выходному туннелю и, пошатываясь, двинулся по длинному склону. Программы, подобные этой новой трудовой повинности, вызывали у него нестерпимое желание уйти и никогда больше не возвращаться. Именно из-за подобных программ он нисколько не жалел боссов, когда в Спрингстоне взорвались бомбы мятежников и кое-кто насильственно лишился своей должности.

Далее по пологому песчаному склону, возвышавшемуся со всех сторон от единственного водяного насоса в Шентитауне, он мог видеть объем работы на завтра — песок, который задувало ветром через край. То, что он уносил в ведрах, в течение нескольких минут сменялось новым. Песчинки накатывались друг на друга, будто стеклянные шарики, и казалось, что они готовы наброситься на насос, словно исстрадавшиеся от жажды маленькие разбойники ради глотка воды.

Поднимаясь по склону, Коннер миновал нескольких сизифов. На их коромыслах покачивались пустые ведра, по лицам стекал грязный пот, как и по лицу самого Коннера. Девушка из его класса, Глоралай, улыбнулась, проходя мимо со своими ведрами. Коннер улыбнулся в ответ и кивнул, но слишком поздно понял, что она смеялась над какими-то словами Райдера, парня постарше, который шел следом за ней, балансируя коромыслом на широких плечах. Он смеялся, флиртовал и вообще вел себя так, будто они проводили день в куполе, но все же нашел момент, чтобы зацепить на ходу ведро Коннера, отчего просыпалась горсть песка и опасно покачнулось коромысло.

Поправив коромысло, Коннер взглянул, как драгоценный песок из его ведра сыпется обратно, туда, откуда пришел. Вряд ли это помешало бы выполнить норму. И говорить Райдеру, чтобы проваливал ко всем чертям, тоже не стоило. Была пятница, завтра ему предстоял поход с палаткой, и вся эта чушь не имела никакого значения.

Коннер продолжал подниматься по цепочке досок, шедших зигзагом по склону из рыхлого песка. Несколько ребятишек из младших классов топтались по обе стороны от досок, вытаскивая их с помощью веревок из песка, когда на них никого не было, чтобы их совсем не засыпало. Программа труда после школы обеспечивала передышку для двух смен взрослых, работавших утром и ночью. Ветер и песок не знали выходных — и, соответственно, не знал их и никто другой. Все они трудились в этой яме, не давая песку засыпать колодец, хотя все знали, что рано или поздно это так или иначе случится.

«Но не сегодня», — говорили они себе, таская песок по раскачивавшимся доскам. «Не сегодня», — говорили они. И насос за завесой согласно кивал.

Коннер подошел к выходному туннелю, ведшему через край воронки на другую сторону. То был проект общественных работ десятилетней давности, видимое признание того факта, что песок однажды победит, что им не выкопать больше, что путь вовне слишком крут. В туннеле эхом отдавался смех нескольких ровесников Коннера, возвращавшихся за очередным грузом. Большинство не спешили, волоча ноги вплоть до захода солнца. Коннер же предпочитал побыстрее разделаться с работой и покончить с этим.

Войдя в прохладную тень туннеля, он молча прошел мимо друзей, жуя песок во рту, который в свое время настолько его раздражал, что он тратил время впустую, отчищая язык и сплевывая драгоценную слюну, но наконец научился перетирать песок зубами и глотать. Тот же самый песок пытался погрести под собой его поселок, пробраться в поршни и рычаги, пока все не развалится, и оплачивал дневную норму воды для Коннера, если он вытаскивал достаточное количество песка из ямы в дюны, где назавтра ветер уносил его на запад, а с востока прилетал новый, занимая его место. Песчинка за песчинку. Равноценный обмен.

Войдя в находившуюся сразу за туннелем весовую, Коннер согнул колени, ставя коромысло на весы. Оценщик подвинул гири на длинном стержне.

— Не опирайся о коромысло, — велел он.

— Я вовсе не опираюсь, — возразил Коннер, показывая ладони.

Нахмурившись, оценщик что-то записал у себя в гроссбухе.

— Ты выполнил норму, — почти разочарованно сказал он.

У Коннера едва не подкосились ноги от облегчения. Он снова поднял коромысло, радуясь, что на сегодня работа закончена, и поспешил к краю крутой возвышенности, известной как Насосный гребень, — новой образовывавшейся здесь рукотворной дюны с подветренной стороны насоса, который, в свою очередь, находился с подветренной стороны Шентитауна, пригорода Спрингстона. Добравшись до края, Коннер опорожнил ведро, глядя, как плоды его тяжкого труда, будто вращающийся шлейф, уносятся к далеким горам за дюнами. «Улетай, — обратился он к песку. — Улетай и никогда больше не возвращайся».

Глядя, как его последний груз уносит ветром, он подумал о том, что общего между песком и человеком. И тот и другой навсегда исчезали за горизонтом: песок — на западе, а человек — на востоке. В последние годы люди исчезали все чаще и чаще, целыми семьями. Он видел с гребня, как они уходят в сторону Ничейной земли с пожитками на спинах, убегая от бомб и насилия, войн между соседями и неопределенности. Именно неопределенность гнала людей прочь. Коннер теперь это знал. Когда-то он воспринимал внешний мир как некую великую неизвестность, но переменчивая и мучительная жизнь среди дюн была куда хуже. Определенно можно было сказать одно — в других местах все иначе. То был несомненный факт. И он увлекал людские души на восток столь же быстро, как Спрингстон успевал их порождать.

Порыв ветра взлохматил волосы, рванув за платок. Повернувшись, Коннер увидел Глоралай, поднимавшуюся наверх с провисшим коромыслом. Он помог ей опорожнить ведра.

— Спасибо, — сказала она, утирая лоб. — Закончил на сегодня?

Он кивнул:

— А ты?

Глоралай рассмеялась. Волосы падали на ее веснушчатое лицо слипшимися от пота прядями. Развязав остатки своего «конского хвоста», она убрала волосы с лица и снова принялась их завязывать.

— Мне, похоже, осталось еще две ходки. Смотря сколько я просыплю. Не знаю, как у тебя получается таскать так быстро.