Мир не меч - Татьяна Апраксина

Было время злой луны и смерти цветов, время, когда Идущему нельзя оглядываться и поднимать глаза к небу и нельзя прислушиваться к шелесту палой листвы под ногами, ибо заворожит его луна, заманят сладкой песней опавшие листья, и уйдет он в Пустоту, и вернется уже не собой, а воином ее, могучим и страшным в силе своей. Кто тогда устоит перед ним, если возьмет он в руки меч Пустоты и поднимет руку в сияющей латной перчатке, призывая себе на службу легионы тварей? Вот потому-то и смотрит Идущий только вперед, что бы ни увидел он, чего бы ни возжелали глаза его. И поет он песню Дороги, но никто не слышал ее, а тот, кто слышал, не может рассказать, ибо сам становится Идущим, и удел его – странствия. А Идущие не рассказывают о пройденном пути.

И взглянули они в глаза друг другу, и, обменявшись поклонами, прошли мимо друг друга, и у каждого в сердце были боль и печаль. И покрылись поволокой слез глаза Смерти, ибо не хотела она ничего больше, только перестать быть собой, измениться, стать смертной женщиной и уйти вослед Идущему. И упали под ноги Идущему две тяжелые слезы, ибо готов он был отдать и путь, и песню за возможность стать спутником Смерти или предстоятелем ее, чтобы хоть иногда видеть свою богиню и возлюбленную. Но закон был против них, и, расточая влагу слез, пошли они своими путями, ибо судьба превыше чувств, а долг превыше боли. И хватило им сил не оглянуться друг на друга.

Но видели их небо, и луна, и звезды, и стены домов, и стали говорить друг другу, звезды – башням, луна – каменным мостовым, а небо – каплям росы: для чего эти двое делают себя несчастными? Есть ли в жизни что-то превыше любви? Что такое судьба – лишь исполнение предначертанного, сказала луна, следуя своим путем по небу, и не зависит от нас оно, и сбудется только то, чему быть. Что такое долг – ответили звезды, сияя холодными осколками хрусталя, лишь то, что называем мы им, и кто знает, не ошибаемся ли мы, отказываясь во имя этого пустого слова от счастья и радости.

Из капель росы, лунного света и сияния звезд, инея на стенах домов и усмешки неба встали перед Идущим и Смертью два зеркала. Взглянули они в зеркала, но увидели там не только себя, но и друг друга, ибо волшебством были созданы те зеркала. И вышло так, что оглянулся Идущий, и увидел в зеркале не только возлюбленную свою, но и луну, и заворожила его луна, ибо в том была его судьба. И разверзлась перед ним пропасть Пустоты, и клубящийся мрак объял его, а в руку лег клинок Бездны. Легионы тварей, ждущих приказов, встали за его спиной, а Идущий протянул другую руку к Смерти, ибо хотел видеть ее рядом с собой, спутницей и помощницей в грядущей битве живого и мертвого.

Взглянула в зеркало и Смерть, увидев там страшное, и подняла голову в тоске, и отерла слезы с глаз, и хотя сердце ее разрывалось от боли, взглянула в глаза возлюбленному, и долог был тот взгляд, дольше всех тех, что дарила она приходящим из-за Дверей, ибо в том был ее долг. И отшатнулся Идущий, не выдержав того взгляда, и выронил клинок, и закрылась жадная пасть бездны, поглотив его, но не коснувшись Города.

Подняла Смерть голову и скользнула взглядом по луне и звездам, по небу и домам, но не было в ее взгляде упрека, ибо что проку говорить с теми, кто забыл о судьбе и долге? Но не задерживала она взгляд ни на глупой луне, ни на наивных звездах, ибо тот, кто знает судьбу и долг, следует своему предназначению и не таит в сердце ненависти к тем, кто лишен этого дара. И пошла Смерть дальше, ведь у нее было так много забот – забрать души цветов и трав-однолеток, приласкать палую листву и утешить ветви, лишившиеся потомства. А слезы сохнут на ветру и не способны остановить того, кто следует своим путем…

Это был намек, понимаю я. Это был большой и важный намек для нас всех – стоит ли устраивать судилище над Альдо после зачистки? Нет, не стоит. Он ни в чем не виноват, он только исполнитель чужой воли, а заказчик даже не поинтересовался, хочет ли тот ее исполнять. Его даже не просили – его сделали инструментом.

Ребята выходят в коридор. Мы с Кирой на минуту остаемся вдвоем на кухне.

– Ты запомнил его рассказ?

– Да, – кивает тенник.

– А след взять сможешь?

Кира еще раз кивает, стучит когтем по черному прямоугольнику марочки.

– Я знаю, что нужно сделать, чтобы эта дрянь начала говорить.

– Значит, после зачистки Альдо можно отпустить?

– Разумеется. То есть, если хочешь, можешь набить ему морду. Но к интересам следствия это отношения иметь не будет, – подмигивает мне Кира.

5

Веткой метро этот длиннющий тоннель называется только в шутку, никаких поездов здесь нет, и даже рельсы не проложены. И это хорошо – я смутно представляю себе длину тоннеля хотя бы на нижних завесах. Километров сорок? Шестьдесят? В общем, такую ветку мы бы не вычистили в один прием никогда. А здесь – часа на три работы, если не подвернется какой-нибудь особо грязный участок.

На самом деле это даже не тоннель, а основной ход лабиринта шириной метров восемь. Потолок метров пять. Через каждые два-три шага – боковые ходы, а то и просто проломы в бетоне стены. Куда они ведут, знают только нижние тенники, те, что похрабрее. В этих тоннелях постоянно заводится такая дрянь, что соваться сюда ни в одиночку, ни компанией не рекомендовано. Воздух сырой и плотный, дышать им неприятно – припахивает гнилью и разлагающимся белком. Под ногами журчит вода, и я радуюсь, что на мне тяжелые армейские ботинки с высокими берцами.

Мы идем в две шеренги – впереди Хайо с Альдо, сзади остальные. Я напряжен до спазмов в шее. Мое дело – чувствовать каждого из четырех спутников как себя, и если один не успеет сказать что-то вслух, передать остальным, не пользуясь медлительной речью вслух. С каждого я считываю очень многое и большую часть отбрасываю – дурное настроение Хайо, азарт Альдо, настороженность Киры, брезгливое отвращение к окружающему, исходящее от Лаана. Пока что мне нечего делать.

Альдо вычищает стены тоннеля. Плесень и мхи сами по себе безопасны, но служат источником питания для более опасных тварей, а те – для крупных хищников. Кормовую базу нужно уничтожать на корню, а Альдо это почти ничего не стоит. Он просто смотрит на заросли, и они, треща и поскрипывая, выгорают, распространяя резкий запах. На сей раз наш красавчик настолько сконфужен недавним происшествием, что обходится без спецэффектов. Когда он в ударе, по тоннелям льются потоки бледно-голубого света, а нечисть сгорает, разбрасывая цветные искры, как фейерверк. Такая – тихая и спокойная – работа мне куда больше по вкусу. Я выжигаю те участки, что Альдо не заметил. Это очень просто – достаточно представить себе ореол пламени вокруг плесени, захотеть, чтобы она загорелась. На самом деле я даже и не задумываюсь, как у меня это получается, – привык.

Так мы проходим километра три или четыре, потом тоннель резко ныряет вниз. Это один из самых противных участков синей ветки. Дальше придется идти в лучшем случае по колено в мутной грязной воде. Или по пояс – как повезет. Везет редкостно – воды едва по щиколотку.

– Мы осушали на прошлой неделе, – говорит Кира, чувствуя мое удивление.

– Здорово. Всегда бы так…

В отводках тоннеля, где воды поглубже, плещется какая-то мелочь. Прислушиваюсь. Парочка «пираний» – тварюшек размером с ладонь, и как раз на длину пальцев – зубастая пасть. Почти безобидная дрянь, если не ходить босиком. В принципе они даже полезны – жрут личинки ползунов; но Альдо экологические концепции не волнуют, и «пираньи» отправляются в свой рай.

– Впереди стая ползунов, – говорит Кира, и я делаю его негромкий голос слышимым для остальных.

– Сколько? – не поворачиваясь, спрашивает Альдо.

– Восемь.

Я роняю челюсть – до сих пор мы видели стаи в три-четыре штуки. Это неприятно, но не смертельно – парочку взял бы на себя белобрысый, по штуке Хайо и Лаану. А восемь – это уже серьезная потасовка.

Ползуны – этакие тритоны-переростки, но зубы и когти у этих «тритонов» скорее львиные, а хвостом полутораметровая тварь запросто сбивает с ног взрослого человека. Может, Лаана и не собьет, и меня сейчас – а остальных запросто. Вдобавок плевок ползуна может ослепить на несколько часов, и боль адская. Мне раз довелось попробовать.

– Троих я сделаю, – цедит сквозь зубы Альдо. – Если напролом не пойдут, добью и остальных.

Лаан вздыхает.

– Не выкладывайся. Еще будет оглоед. Этих мы сами успокоим.

В руке у меня – пистолет незнакомой марки, здоровенный. «Беретта»? «Глок»? Не знаю, никогда не был силен в оружии. Отличу только «макаров». Это не мешает мне попадать в цель при наличии желания. Какой калибр у пистолета – я не представляю, но есть ощущение, что пуля размажет мозги ползуна по стене. Одна досада – у них, как у древних динозавров, два мозга. Один в голове, другой где-то в пояснице, и попадание в голову не гарантирует неподвижности жертвы. Мы догоняем первую пару, и Кира, положив руку нашему вечному герою на плечо, отводит его за мою спину. В рукопашную Альдо не ходит, а сжигать ползунов может и из-за наших спин, лишь бы видел объект. А я ему покажу, даже если кто-то загородит собой.