Здесь водятся драконы (СИ) - Батыршин Борис Борисович

V

Египет,

Александрия.

Барон Греве всегда пользовался репутацией человека вспыльчивого, но отходчивого и в общем, не злого. Слуги, как и те, кому пришлось в разное время служить под его началом, барона не боялись, зная, что если он и обматерит кого в запале, то будет это за дело, и тем кара и ограничится.После чего обруганный мог рассчитывать если не на прямое извинение, то на некий знак внимания, выполняющий негласно роль такового.

Но сегодня все — может, за исключением капитана и старшего помощника «Луизы-Марии», быстроходного грузопассажирского судна, использовавшегося четой Греве в качестве роскошной яхты, старались держаться от судовладельца подальше. Среди команды ползли шепотки — конечно, скрыть такое происшествие, как похищение супруги барона, случившееся в Александрии, было немыслимо. Рассказывали о трупах, оставленных налётчиками, о зарезанной служанке баронессы. По счастью, это была не горничная-мулатка, повсюду сопровождавшая баронессу ещё со времён её первого замужества — в вечер перед нападением на особняк, снятый Греве в европейском квартале Александрии, мадам Камилла отправила Лиззи на «Луизу-Марию», чтобы отобрать для хозяйки кое-что из обширного гардероба, хранившегося на яхте, и при госпоже оставалась лишь служанка-арабка, нанятая на время, для ухода за жилищем. Она-то и пала жертвой убийц — как и сторож, нанятый здесь же, по рекомендации сотрудников бельгийского консульства.

Сам барон категорически отказывался говорить на тему этого ужасного происшествия, сделав исключение лишь для секретаря бельгийского консула, доставившего на борт «Луизы-Марии» записку с выражением сочувствия от своего патрона, да троих чинов александрийской полиции, проводящих расследование этого прискорбного происшествия — этих барон едва не скомандовал выбросить за борт, когда один из незваных гостей задал неделикатный вопрос касательно частной жизни супружеской четы. Тем контакты с внешним миром и ограничились — если не считать маленького конверта, доставленного на борт с ежедневной почтой на следующий день после прибытия на судно самого барона. Вскрыв конверт, Греве потемнел лицом, длинно, непечатно выругался по-русски и заперся у себя в каюте, куда вызвал вахтенного матроса и приказал тому отнести в российское консульство депешу — причём адреса на конверте указано не было, и передать его было велено лично в руки консулу, коллежскому советнику по Министерству Иностранных дел Ахтиярову или, буде того не будет на месте, его доверенному секретарю, титулярному советнику Полоскову, непременно истребовав при этом расписку в получении. А всего через час после его возвращения мсье Бувилль, бессменный шкипер «Луизы-Марии» приказал поднимать якоря. Судно проследовало к выходу из гавани, обменялась прощальными гудками со старым клипером «Всадник», оставленным от активной службы и несущим здесь, в Александрии, стационерную службу при русском консульстве. На вопросы о курсе и месте назначения мсье Бувилль молчал, недовольно поджимая тонкие губы. Матрос-вестовой, прибиравшийся в каюте старшего помощника, по совместительству выполнявшего обязанности штурмана, сообщил по секрету всей команде, что видел на столе в каюте карты с курсом Норд-Вест, к архипелагу Южные Спорады, и далее, через Ионическое и Адриатическое моря в крупнейший на Адриатике австро-венгерский порт Триест. Что понадобилось барону во владениях императора Франца-Иосифа, и почему он счёл возможным отправиться туда, не предприняв ничего для поисков похищенной супруги — эти вопросы не давали покоя всем, на борту «Луизы-Марии», от шкипера Бувилля до последнего трюмного матроса. Что касается Греве, то он за время перехода так ни разу не показался на палубе. И только вахтенные матросы, несущие службу на полуюте (на яхте были заведены строгие порядки, позаимствованные из корабельного устава Российского императорского Флота) Видели, как открывалась время от времени крышка иллюминатора баронской каюты и оттуда вылетала бутылка, чтобы кануть бесследно в ультрамариновых волнах Средиземного моря.

* * *

— Из-за вас, дорогой барон, мне пришлось проделать изрядный крюк, причём под чужим именем и по чужим документам! — проворчал Остелецкий. — И что же — в Парижеменя уже дожидалось ваше письмо: «так мол, и так, планы изменились, встречаемся в Вене», А это, между прочим, тысяча с гаком вёрст с теми же, заметь, липовыми бумагами! Кстати, ну и местечко вы выбрали для встречи — не могли отыскать что-нибудь поскромнее? Впрочем, извините, у вас, аристократов свои причуды…

Остелецкий имел все основания для недовольства: получив первую, мало что объяснившую телеграмму из Александрии, он немедленно отправился во Францию, в Париж, где и остановился в заранее оговоренном месте — в частном пансионе, в предместье Понтуаз.

Но на этот раз посещение Парижа не затянулось — не успев толком окунуться в неповторимую атмосферу столицы «ля белль Франс» уже на следующий день он получил на почтамте письмо «до востребования». Штемпель указывал на то, что депеша была брошена в почтовый ящик в Триесте, всего два дня назад — почта в старушке Европе работала отменно, и автор письма поостерегся на этот раз доверяться телеграфу. Вскрыв письмо, Остелецкий замысловато выругался по-французски и принялся собирать свой невеликий багаж. Не прошло и часа, как он катил на фиакре к Лионскому вокзалу, откуда отправлялся поезд до Мюнхена. Там он сделал пересадку на экспресс, следующий в Вену, и вскоре уже входил в роскошно отделанный вестибюль отеля «Стефания», одного из самых фешенебельных в столице Австро-Венгерской Империи.

Греве не принял предложенного шутливого тона — он был непривычно сосредоточен, не осталось и следа от его обычной весёлости и жизнерадостной манеры держаться, и если бы Остелецкий не подозревал, что случилось нечто очень скверное — полученная корреспонденция ясно на это указывала, обходя, однако, подробности, — он решил бы, что барона подменили.

В номере Греве, где, собственно, и состоялась встреча, они не задержались — спустились в вестибюль, барон велел портье вызвать экипаж, и два приятеля четверть часа колесили по венским бульварам, пока не остановились перед ажурными воротами парка Фольксгартен. По-имперски солидный служитель в расшитой ливрее — в парк, несмотря на название, «Народный сад», пускали далеко не всякого — почтительно склонился перед посетителями и сделал приглашающий жест рукой. Друзья неспешно проследовали по центральной аллее, свернули на одно из боковых ответвлений, где в этот час не было посетителей, и только там барон заговорил о том, ради чего так спешно вызвал собеседника в Вену.

Рассказ занял не менее получаса, и всё это время Остелецкий слушал, не перебивая. Греве в деталях описал, как прибыл на «Луизе-Марии» в Триест, как остановился в гостинице, указанной в письме. Как прожил там три дня, терзаемый самыми чёрными подозрениями, пока, наконец, посыльный не принёс к нему в номер конверт. В содержащейся в конверте записке ему предлагалось вечером того же дня прогуливаться по набережной — непременно в одиночестве, иначе встреча, в которой она сам заинтересован, не состоится.

(16)

Барону оставалось только выполнить требования, изложенные в послании. В назначенный час он прогуливался по набережной. Он был один, как и требовал анонимный автор, но отнюдь не с пустыми руками — в элегантной трости (чёрного африканского дерева с набалдашником из слоновой кости) скрывался острый, как бритва, дамасский клинок длиной в два с половиной фута. Кроме того, в протезе левой кисти (свою барон потерял несколько лет назад, во время морского бой у берегов Занзибара) пряталось хитроумное стреляющее приспособление вроде миниатюрной митральезы, с несколькими стволами, заряженными револьверными пулями — подарок супруги, однажды спасшие ему жизнь. Но интуиция подсказывала Греве, что эти меры предосторожности излишни и служат, скорее, для собственного успокоения — его вызвали сюда отнюдь не ради покушения на его жизнь.