Статуи никогда не смеются - Франчиск Мунтяну

— Ливия…

— Да.

— Иди, покарауль у входа… Я поищу, где бы его спрятать.

Он забрался с динамитом на хоры, оттуда по винтовой лестнице на чердак. Спрятал взрывчатку за рваные хоругви и спустился вниз.

Товарищи, ждавшие его в доме у Суру, очень беспокоились.

Герасим рассказал им о случившемся, и Хорват рассмеялся.

— Пожалуй, это единственное место, где немцы не станут искать. Хорошо, что и товарищ Ливия пришла. Она нам поможет.

— Сообщим об этом Ружу? — спросил Бэрбуц.

— Мне не нравится, что он так скор на решения. В полиции во время чистки он прибег к оружию. Погибли двое, а им бы жить да жить…

— И все-таки это испытанный товарищ, — настаивал Бэрбуц.

— Да, конечно, сообщим и ему, — уступил Хорват. — Ты знаешь, где он живет? — обратился он к Ливии.

— Да. На бульваре Десятого мая.

— Тогда, — вступил в разговор Вику, — хорошо бы нам разделиться… С товарищем Герасимом пойду я… Встретимся в соборе, на чердаке. Мы возьмем на себя мост через Муреш, а вы займитесь тем мостом, что у депо…

Выходили по очереди: сначала Ливия, потом Герасим, последним Вику.

Хорват подождал, пока за ними закрылась дверь, потом достал бумаги и сел за стол.

Глава III

Квартира учителя Ружи на бульваре Десятого мая была довольно большой: четыре комнаты, богато обставленные массивной дубовой мебелью. Не спрашивая разрешения, Вику расположился в ванной, взял бритвенный прибор учителя и начал бриться. Несколько раз он входил в комнату, оставляя на персидских коврах следы мыльной пены. Учитель терпеливо переносил это, но, всякий раз как Вику снова исчезал в ванной, вставал с кожаного кресла и вытирал ковер кончиком ботинка. Герасиму учитель показался педантом. Он недоумевал, откуда у этого хилого человека в черном аккуратном костюме столько энергии. Он оглядел комнату. Стены были украшены семейными фотографиями: вот учитель еще совсем маленький, в коротких штанишках и матросской шапочке; затем постарше, зимой, в белой меховой шубке с большими пушистыми, как снежки, пуговицами. На письменном столе в серебряной рамке стоит фотография, на которой учитель снят в день получения степени бакалавра. Он одет в смокинг, видимо взятый напрокат, в петлице у него белый цветок.

— Вы были красивый в молодости, — заметил Герасим и сразу же понял, что опять сказал глупость.

Учитель кашлянул, сделал вид, что ничего не заметил, потом проговорил:

— На этой фотографии я очень худой… у меня тогда были больные легкие.

Он поднялся и вышел в соседнюю комнату. Герасим посмотрел на Ливию, которая устроилась в кресле у окна и, не шевелясь, наблюдала за тем, что делалось на улице. «В профиль она даже красивая», — подумал он. Некоторое время Герасим сидел неподвижно, но вдруг ему показалось, что учитель слишком уж долго не возвращается. Он направился к двери, за которой исчез Ружа. Однако в соседней комнате никого не оказалось. Герасим прошел через комнату и заглянул в приоткрытую дверь. Вдруг он вздрогнул. Раздался голос Вику:

— В чем дело, господин учитель?..

Герасим просунул в дверь голову и увидел Вику с наполовину выбритым лицом, который смотрел на учителя, державшего в руках, телефонную трубку. Учитель спокойно поднял глаза.

— Я хотел проверить, работает ли он.

Вику подошел к телефону и выдернул шнур из розетки.

— Лучше, чтобы он не работал.

Учитель в упор посмотрел на Вику, а Герасим, стараясь остаться незамеченным, возвратился в комнату, где сидела Ливия, и принялся изучать фотографии, развешенные по стенам, будто только сейчас заметил их.

— О чем ты думаешь, Ливия?

— Ни о чем, товарищ Герасим… Скажите, немцы долго пробудут в городе?

— Думаю, что нет… Насколько мне известно, русские находятся под Радной… Там они соединятся с нашими войсками.

В комнату вошел Ружа. Он принес целую кучу фотографий.

— Вот эти фотографии сделаны до того, как я заболел… Правда я здесь гораздо полнее?

— Да, — согласился Герасим, и ему стало смешно.

Он протянул фотографии Ливии. Она рассматривала их одну за другой, но выражение ее лица не менялось.

Вику свежевыбритый казался совсем другим человеком. Он был в хорошем настроении. Усевшись верхом на стул, он потушил сигарету о вазу для фруктов. Он явно испытывал удовлетворение, наблюдая, как учитель, переложив окурок в пепельницу, вытирал вазу.

— Вы учитель химии?..

— Да, органической химии…

— Это и видно. Вы очень скрупулезны…

— Вы, господин лейтенант, путаете скрупулезность с порядком. Это разные вещи…

— Да, да, вы правы, — сказал Вику, и Герасиму показалось, что лейтенант думает совсем о другом.

Завязался ничего не значащий разговор. Вику интересовался, сколько стоит персидский ковер или дубовый шкаф вроде того, что стоял в соседней комнате; спрашивал Ружу о том, как он выставляет оценки ученикам лицея, ставит ли он шесть с минусом или семь с плюсом. Учитель стал подробно излагать свои педагогические методы.

— Если ученик разбирается в основных формулах, ему можно поставить переходный балл вне зависимости от знания того или иного частного вопроса…

— Вы, господин учитель, никогда не взрывали мосты?

— Нет, — ответил Ружа испуганно.

— Ночью мы взорвем один из них. Тот, что через Муреш. Сейчас я пойду на разведку и вернусь, когда стемнеет. Прошу вас не покидать помещения. Ни под каким предлогом. Товарищ Герасим, ты за это отвечаешь. Я подчеркиваю, чтобы всем было ясно: ни под каким предлогом. Если я не вернусь, свяжитесь с товарищем Хорватом… Вот и все. Вы не знаете, господин учитель, в этом доме есть другой выход?

— Нет. Только парадная дверь, на бульвар.

— Благодарю. Я так и думал. Черного хода я что-то не заметил.

Лейтенант Вику вернулся в девять часов вечера. Он казался недовольным.

— Мост хорошо охраняется… Будет трудно, но нужно все же попытаться… Нет ли у вас чего-нибудь поесть, господин учитель?..

В кладовке нашлось несколько яиц, Ливия поджарила лук. Герасим отметил, что Ливия положила ему самую большую порцию. Он хотел ее поблагодарить, но Ливия избегала его взгляда.

— Теперь отправляемся в собор, на чердак, — отдал приказ Вику. — Выходить по одному. Сначала Ливия, потом ты, — он показал на Герасима. — Мы с учителем вслед за вами.

Учитель попросил разрешения выйти последним, чтобы запереть квартиру, и, к удивлению Герасима, Вику согласился. Когда Ружа выпускал Ливию, Вику шепнул Герасиму, чтобы тот не уходил, а поднялся этажом выше и ждал его. Герасим пожал плечами: он ничего не понимал.

Они выждали пять минут, потом учитель открыл дверь Герасиму.

Герасим спустился на несколько ступенек, подождал, пока не закрылась дверь в квартиру учителя, и быстро поднялся на третий этаж. За поворотом лестницы сел на ступеньку. Спустя пять минут появился Вику. Точно сговорившись с Герасимом, он тоже спустился на две-три ступеньки и, когда учитель закрыл дверь, крадучись поднялся к Герасиму.

— К чему все это? — спросил Герасим.

— Я хочу проверить его.

— Учителя?

— Да.

— Ты думаешь, что…

— Не знаю… Хочу убедиться.

Учитель задержался больше чем на четверть часа, хотя они условились, что он выйдет сразу же вслед за Вику. Наконец Ружа появился: он внимательно осмотрел лестницу, запер дверь и спрятал ключ под половик. Вышел на улицу. Вику подождал несколько минут и, убедившись, что учитель действительно ушел, спустился, взял ключ и открыл дверь. Герасим вошел как раз в тот момент, когда Вику поднимал с пола карточку.

— Что это?

— Смотри! — Он протянул карточку Герасиму. Это была фотография, сделанная в день присуждения учителю степени бакалавра. На обороте красным карандашом было написано:

Г-н Томеску, мы на чердаке католического собора.

— Но, значит…

— Да, значит… — Вику сунул фотографию в карман, запер дверь и пошел вниз по лестнице; вслед за ним спустился и Герасим.

Чердак католического собора, освещенный луной, — ее лучи проникали сюда сквозь маленькие оконца — казался гигантским склепом. С балок свисали старые хоругви, повсюду валялись разбитые головы святых, покрывшиеся ржавчиной кадила, картины с изображением пречистой девы. По стенам метались фантастические тени, а запах ладана и затхлый воздух делали чердак еще таинственнее. Хорват стукнулся о гипсовую статую святого Антония и выругался. Голос его прозвучал гулко, как эхо. Бэрбуц закурил сигарету. Вспышка, показавшаяся невероятно яркой, осветила его лицо: оно казалось восковым.

Некоторое время все молчали. Только ветер завывал, пробираясь под черепицу. Вдруг в дальнем углу скрипнула доска, словно кто-то попытался встать.