Параджанов - Левон Григорян

Получилось так, что еще в годы учебы в Москве у Параджанова выстраивается «украинский след», ставший затем столь судьбоносным в его жизни…

Но давайте кроме этих основных вех маршрута его студенческой жизни попробуем заглянуть в реальные будни тех лет. Если начальные годы жизни Параджанова мало изучены или лежат в области догадок, то дальнейшие события можно проследить, во многом благодаря Коре Церетели, собравшей уникальный сборник воспоминаний о нем. Подобно тому, как небольшой фильм Аллы Барабадзе дал нам возможность увидеть Параджанова в работе, так и в книге Коры Церетели «Коллаж на фоне автопортрета» перед нами предстает наконец живой Параджанов во всей уникальности своего характера, своих неординарных поступков и зигзагов судьбы. Здесь и многие биографические свидетельства, и признания самого Параджанова, и рассказы его друзей. По ходу нашего повествования будем обращаться к этим и другим документальным свидетельствам.

Вот что рассказывает известный режиссер Владимир Наумов:

«В 1948-м году мы: Хуциев, Алов, Озеров, Мелик-Аваков, Параджанов и я работали практикантами у нашего мастера. У Алова был день рождения, и мы решили отметить его всем курсом. Параджанов принес пыльный мешок, достает из него немецкую каску и говорит: „Вот тебе мой подарок“. Мы были разочарованы. Немецкая каска, эка невидаль в те годы. Но, конечно, мы недооценили Сергея…

Когда он перевернул ее — все так и ахнули. Только Параджанов мог найти такую каску. По-моему, другой такой каски и не существовало в мире. Мы увидели потрясающее зрелище. Внутри каска была расписана, как церковный купол. Видимо, солдат, который расписал ее, надеялся, что этот купол защитит его. Но каска была пробита. Саша Алов надел ее на голову, просунул палец в дырку и говорит: „Вот сюда попало!“ Отверстие приходилось как раз на лоб. Впоследствии Саша тяжело болел, и неудивительно ли, что, жалуясь на постоянные боли, показывал именно на то место, куда пришлось пулевое отверстие на каске…

К Параджанову всегда прилипали всякие мистические невероятности. Это был совершенно мистический человек. Он жил в контакте с тенями, невероятностями, с параллельным миром. И из огромного варева серятины и повседневности, в котором мы существовали, непонятно как умудрялся вытягивать нужную ему карту…»

А вот воспоминания режиссера Григория Мелик-Авакова:

«Мы сидим с Сережой в нашей вгиковской столовой и едим мерзкий капустный салат с черным хлебом. Во ВГИКе было удивительное братство в те годы, которое шло от педагогов. На курсе нас было трое армян: Марлен Хуциев, Сережа и я. И вот в эту столовую заходит совсем еще тогда молодой Бондарчук, и Сережа говорит нам: „Смотри-ка, вот вылитый Шевченко“… Мы сделали потрясающую фотопробу Бондарчука, заказали пластический грим. Очень дорогой — восемьдесят рублей стоил. Собирали для этого наши стипендии. И не зря… Савченко был в восторге: „Да-а, это Тарас!..“

Когда Савченко, не докончив картины, внезапно умер, больше всех плакал Сережа. Рыдал в голос. И говорил: „Меня ждет то же самое“…»

Именно в годы учебы во ВГИКе над Параджановым пронеслась первая гроза, а точнее — первый арест…

История эта смутная, почти не оставившая подлинных свидетельств, и одно из них — рассказ Григория Мелик-Авакова. Но прежде чем привести его, скажем, что было это связано с «делом ГОКСа», то есть Грузинским обществом культурных связей. В те годы развернулась широкая кампания борьбы за мир, именно тогда начали проводиться Всемирные фестивали молодежи, был создан знаменитый Гимн демократической молодежи.

Для налаживания культурных связей с зарубежными странами требовалась не партийная, а общественная организация, а чтобы подчеркнуть интернационализм движения за мир, организации такого рода были созданы во всех союзных республиках. Скажем сразу: работали они под строгой опекой КГБ (тогда еще МГБ), но, с другой стороны, в них допускались и многие непривычные вольности — все-таки культурные связи с заграницей. Вот к этим небольшим вольностям и потянулась жадно «продвинутая» молодежь. Здесь можно было послушать джазовые пластинки (невиданная редкость), иногда посмотреть зарубежный фильм, не идущий в прокате, услышать рассказ о зарубежной поездке из первых уст и т. д.

Это было даже не окошечко, а всего лишь крохотная форточка в глухом «железном занавесе», опустившемся на страну. Но из него тянуло «тлетворным влиянием запада» и к нему тянулись все те, кто позже были заклеймены как «отбросы общества», — стиляги, фарцовщики и прочие «чуждые элементы» нашей в целом здоровой молодежи, возжелавшие подражать в одежде и музыкальных пристрастиях классовому врагу. Разумеется, эти «ошибки» в идеологической работе были скоро исправлены и в дальнейшем общества культурных связей с заграницей вели свою работу тихо-мирно, перейдя на строго диетическое меню, но поначалу кое-кто попал под горячую руку. Но давайте послушаем редкое свидетельство очевидца. Вот что рассказывает об этой первой жизненной грозе Параджанова его товарищ по учебе Григорий Мелик-Аваков…

«На съемках „Тараса Шевченко“ с Сережей случилось такое… Снимался эпизод — вечер накануне Ивана Купалы, и Сережа предложил:

— Давайте сделаем тыквы с „глазами“, внутри свечи зажжем!

Идея Савченко понравилась. Но вот беда — ни в одной деревне рядом нет ни одной тыквы, годы послевоенные, голодные — все съели. Сережа говорит: „Давайте поеду в Тбилиси, там достану…“ Послали… Но вот проходит пять дней, две недели, месяц — Сережи нет. Поехал за ним Мераб Шенгелия — художник. Приходит от него телеграмма: „Сережа арестован. Приезжайте спасать“. Был 1950 год. Как телеграф пропустил такую телеграмму, непонятно…

И вот Савченко берет с собой Корнейчука, Ванду Василевскую, Натана Рыбака и едет в Тбилиси. Причина для выезда столь мощной делегации была веская. Оказалось, что Сережа в КГБ… Тень на всю съемочную группу! И вот как все обстояло. Сережа, приехав в Тбилиси и зайдя в ГОКС, предложил разрисовать стены фресками и… изобразил на них святых. И они сидели здесь, как в церкви, и слушали иностранную музыку — вот такие культурные связи с заграницей. Ну, и всех, естественно, забрали…»

Такая мощная и представительная делегация Сергея спасла, и он был выпущен на поруки. Напомним, что Савченко в эпоху «малокартинья» был, наряду с Роммом, Райзманом, Герасимовым и другими, включен в ту самую заветную десятку режиссеров, которым высочайшим указом разрешалось снимать фильмы и развивать «важнейшее из искусств». Здесь хочется обратить внимание, с какой редкой для того времени смелостью Савченко бросился спасать своего «блудного сына». Не отмахнулся от него, не оставил в беде, не дал исковеркать судьбу молодого человека.

Занесенный меч просвистел над самой его головой.

И все же не будем нашего героя записывать в ряды борцов с тоталитаризмом. Это, разумеется, не так… И время, в которое он пришел в кино, было, конечно, сложное, но в то же время не однозначное. Мазать те годы дегтем, что с таким смаком и зачастую весьма невежественно любят сейчас делать многие, будет несправедливо. Не будем забывать, что это были годы великого энтузиазма всего общества и самых радостных надежд. Мы победили в величайшей войне, на наших глазах из пепла и руин поднимались села и города, расцветала новая жизнь… Если еще в 30-е годы мы покупали тракторы за границей, то всего десять лет спустя у нас была своя атомная промышленность, своя реактивная авиация и самая передовая ракетная техника, самые высокие достижения на самых передовых рубежах науки. Тесты по определению коэффициента интеллекта показывали, что у нас самая образованная молодежь и уровень преподавания не уступает лучшим университетам мира. И успехи культуры были тогда не только в области балета, но и на лучших мировых кинофестивалях.

Не случайно вся левая интеллигенция мира так тянулась к нам. Тогда стал коммунистом Пабло Пикассо, а Чарли Чаплин был изгнан из Америки за просоветские взгляды. Тогда советская разведка стала самой успешной, ибо ей готовы были помогать не за деньги, а по убеждениям.

Казалось: «еще немного, еще чуть-чуть…» и завтра наступит рай, он же обещанный коммунизм… До воцарения всеобщего братства, казалось, рукой подать, и студент Параджанов, как и все, гордо выходил Первого мая на пролетарские демонстрации и нес портрет Сталина, о чем сам с улыбкой рассказывал.

Для чего нам эта благостная картина всеобщего счастья? А для того, чтобы лучше передать ту восторженную (и инфантильную) атмосферу, в которой пришла к нему первая любовь.

Но давайте снова дадим слово свидетелю — тогда просто Грише Мелик-Авакову:

«В один прекрасный день Сережа сообщил нам, что женится.

— На ком?

— Пойдем покажу.

И повел меня в ЦУМ, в отдел обуви. Показал издалека. Я посмотрел и обомлел…