Призраки Иеронима Босха - Сарториус Топфер

– Веселит сердце.

– Питает душу.

– Играет во чреве.

– Весьма играет во чреве, – вздохнул аббат. – Но в вашем возрасте, друг мой, это еще не так критично.

– Жабу еще вижу, – сказал вдруг Йоссе.

Аббат даже подпрыгнул.

– Видите? Видите ее?

– Конечно, вижу…

– Почему же сразу не сказали?

– Ну жаба и жаба, – зевнул Йоссе. – Что в этом интересного? Я вам этих жаб могу на лугу сотню наловить, хотите? Хоть весь стол ими покройте в три ряда.

– Я хотел узнать, зрима ли эта жаба для постороннего ока, – пояснил аббат. – Ибо именно этот вопрос меня занимал в первую очередь. Поэтому я и не стал спрашивать вас напрямую, – не видите ли вы здесь жабу, но задавал вопросы обиняками.

– Ясно, – кивнул Йоссе. – Но обладает ли эта жаба какой-либо философской ценностью? И для чего она обернута в лист, вырванный из книги?

– Я одел ее в это платье, чтобы она не смущала взоры своей непристойной наготой, – объяснил аббат, – но более всего меня удивило появление этой жабы. Она возникла из тела, которое подвергалось очередной Стирке, разбив при этом колбу отменного прозрачного стекла, закаленного по всем правилам и специально доставленного из Хертогенбоса лично мастером Кобусом ван Гаальфе.

– В этом нет ничего удивительного, – возразил Йоссе. И, поскольку долго сидеть скрючившись было ему неудобно, он потихоньку начал выпрямлять свои длинные ноги, протягивая их под креслом, сначала правую, потом левую. – Подобно тому как птенец, вылупляясь из яйца, разбивает скорлупу, ибо перестает в ней помещаться, и эта алхимическая жаба родилась из колбы и разнесла ее на мелкие осколки при своем переходе из потенциального состояния в активное.

– Не очень-то она активна, сидит тут целый день и даже почти не моргает, – заметил аббат.

В эту секунду жаба высунула длинный язык и смахнула из воздуха муху. Затем все опять замерло.

– И вы будете утверждать, что в этом нет никакого чуда? – воскликнул аббат.

– Все вокруг, на что ни посмотришь, содержит в себе элементы чуда, – сказал Йоссе. – Подобно тому как все минералы содержат в себе элементы золота. И коль скоро золото рождает золото, то и чудо рождает чудо, и эта жаба, взломавшая при своем появлении колбу из самого лучшего закаленного стекла, тоже, несомненно, является свидетельством или, точнее сказать, телом чуда. Правда, золота означенная жаба породить не может.

– В таком случае, как нам поступить? – Аббат смотрел на Йоссе как больной, ожидающий получить от доктора точный рецепт с указанием всех необходимых процедур и препаратов.

– Пожалуй, я заберу это создание с собой да наведаюсь в Хертогенбос, – решил Йоссе.

Он сунул жабу в карман и откланялся.

Когда Йоссе находился на половине пути от Бреды в Хертогенбос, а случилось это на второй день после того, как он вычел старый пень из небольшого холмика, из-под которого бил родничок, а затем занялся усердным вычитанием хлебцев, полученных в дорогу от аббата, какой-то человек появился на дороге и уставился на Йоссе голодными глазами.

– Ступай себе, – сказал Йоссе и помахал в его сторону палкой, которую всегда брал с собой, чтобы отгонять собак, отпихивать змей или проверять, не топко ли болото.

– Я не могу уйти, – ответил незнакомец, и в его глазах загорелись тихие красные огоньки. – Я очень голоден.

– Меня-то это как касается? – возмутился Йоссе.

– Ты можешь поделиться со мной тем, что у тебя есть, – предложил незнакомец.

– У меня есть только моя плоть, вот эта, одетая в лист, вырванный из книги, жаба и несколько хлебцев, – сказал Йоссе.

– Этого достаточно, – отвечал незнакомец.

– Ладно, отдам тебе мизинец с левой руки, – решил Йоссе.

– Этого недостаточно, – сказал незнакомец. – Дай мне лучше хлебцы.

– Скажи, – после некоторого молчания спросил Йоссе, – какое арифметическое действие ты сейчас предполагаешь применить?

– Деление, – отвечал незнакомец.

– Стало быть, тебе не чужда философия, – обрадовался Йоссе. – Я занимаюсь только вычитанием, поэтому если тебе известно деление, мы можем составить неплохую пару.

– Лучше бы нам составить тривиум, добавив к нашему союзу Сложение, а еще лучше – квадривиум, увенчанный Умножением, – сказал незнакомец. Он уселся рядом с Йоссе, взял с его ладони несколько хлебцев и принялся жадно их жевать. Красноватый огонек в его глазах погас, и Йоссе понял, что это был не упырь, промышляющий поеданием прохожих, а просто очень голодный человек.

– Меня зовут Петер Схейве, – представился он. – Я иду из Маастрихта, а это очень далеко, и иду я очень долго, поэтому так ужасно проголодался.

– А меня зовут Йоссе ван Уккле, и я жизнь положил на то, чтобы все отрицать, почему и пробавляюсь исключительно Вычитанием, – представился бродячий философ. – А это философская жаба, я называю ее Фромма, потому что она весьма благочестива.

Жаба высунулась из его кармана и с важностью моргнула два раза.

– Каким образом жаба может быть благочестива? – удивился Петер Схейве.

– Это характеризует не всякую жабу, как, впрочем, и не всякого человека, – отвечал Йоссе, – но в случае с Фроммой можно даже и не сомневаться, поскольку она зародилась в колбе на столе у самого аббата ван дер Лаана из Бреды, а это что-нибудь да значит!

– Да уж наверняка, – согласился Петер Схейве. – Что-нибудь это да значит.

– У него там благочестие по всему дому ведрами расплескано, – сказал Йоссе. – Пока я сидел на его стуле, скорчившись шарообразно, и глазел на его стол, заваленный всякими дорогущими диковинами, это самое благочестие так и сыпалось, так и валилось на меня отовсюду! Толстым слоем, как жир, намазано было на книги, уподобляя их кускам хлеба. Густым вином оседало на дно всех сосудов, особенно одного шарообразного. Даже в воздухе висело взвесью, так что я дышал, можно сказать, одним благочестием. И все, что исходило из нас с аббатом через естественные отверстия во время нашей ученой беседы – а предметом беседы была вот эта самая жаба, – также имело в себе дух благочестия.

– Да, – согласился, выслушав этот рассказ, Петер Схейве, – теперь я понимаю, отчего эта жаба зовется Фромма.

Жаба поймала и проглотила очередную мушку, Йоссе снова восхитился ее умом, жаба моргнула ему несколько раз и поправила лапками бумажное платьице.

– Возможно, эту жабу стоит считать Сложением, – заметил тут Петер Схейве, – потому что она очень удачно сложила меня и твои дорожные хлебцы, а также сложила и наши с тобой дороги. И если она и дальше будет складывать между собой предметы, ранее бывшие на прискорбном расстоянии друг от друга, то может получиться нечто очень хорошее, округлое и наполненное.

– В таком случае, – подхватил Йоссе, – предлагаю основать наше Братство Арифметиков и торжественно принять в него нас самих и