Энциклопедия долголетия Ольги Мясниковой - Ольга Александровна Мясникова

С тех пор я регулярно приходила к ним, они же «за визиты» давали мне кипу книг, от которых я не могла отказаться!

Деньги я с больных никогда не брала, но цветы, духи, конфеты, книги принимала, считая некрасивым жеманничать в ответ на порыв души пациентов при расставании.

Мои посещения со временем превратились в дружбу, мне было очень интересно слушать их, проникаться их мудростью. Там я познакомилась с интересными людьми из литературного мира, раньше мне мало знакомого изнутри.

А. П. с мужем ежегодно в феврале — марте уезжали на юг в Дом творчества писателей в Ялту. И на этот раз она стала меня уговаривать разрешить ей эту поездку, говоря: «Милая Ольга Халиловна, я знаю, что могу умереть в любую минуту: тут меня поместят в камеру с серыми стенками, в сером пасмурном климате, а там я буду среди чудесной весенней природы, пахучих цветов, чистого воздуха, буду любоваться на мои любимые горы, кипарисы, море! Не отнимайте у меня это в мои последние дни! Прошу вас, дорогая Олечка!»

Как я могла ей отказать! Хотя понимала все безумие такой затеи, но взяла ответственность на себя: написала подробно, какие лекарства принимать, какого режима придерживаться, как питаться, а врачам — отдельную инструкцию. Все три недели они хорошо отдыхали, наслаждались солнцем, воздухом, цветами. А. П. даже ходила в город делать маникюр и педикюр.

Заказали обратные билеты, Иван Васильевич мне уже позвонил, что скоро приезжают и вдруг… у нее начались прежние приступы: временами они затихали, почти не дышала. Сердце почти замирало. Иван Васильевич караулил ее все ночи. Чтоб не заснуть, пил кофе и коньяк. Делал ей массаж сердца, как я его учила, а она просыпалась, ничего не помня.

Забрали ее в больницу в Ливадии. И. В. мне позвонил, и я разговаривала с заведующим реанимацией: перечислила все противопоказанные ей лекарства Он слушал, слушал и проговорил равнодушно: «Ну что вы, доктор, какие лекарства? Ей ведь 80 лет!»

Я, конечно, возмутилась: «Как вы можете? А если бы это была ваша мать?» Но, увы, у многих врачей такое отношение к старикам — пожили, мол.

Она умерла там 13 мая 1977 года. Похоронили на кладбище в Ялте, где она сама выбрала при жизни, там лежат ее друзья. Очень красивое место — на горке, среди роскошных деревьев. Провожали ее торжественно в помещении театра: речи произносили местная власть и представители московской писательской организации.

Иван Васильевич вернулся совсем больной: кожа висела, с язвами (бессонные ночи, коньяк, кофе!), худой, бледный, его под руки вели.

Мне было его жаль до слез: я сидела на поминках рядом с ним и слезы не могла удержать. Я стала его лечить. Через месяц вылечила, он повеселел, поправился, язвы зажили, стал ходить сам. Но за это время мы очень привязались друг к другу. Я увидела, какая красивая у него душа! Как он образован, начитан, мог часами наизусть декламировать стихи, рассказывал мне про свои встречи с интереснейшими и известными людьми. А я его покорила добротой, вниманием, сочувствием и интересом к его жизни.

Так родилась ЛЮБОВЬ.

Я не видела его старости, он для меня был молодой, красивый!

И когда он приехал ко мне домой с ультиматумом «или вы переезжаете ко мне, или я уезжаю куда глаза глядят и пропадаю», мне ничего не оставалось, как согласиться, но я попросила время, чтобы проводить гостившую у меня подругу с сестрой. Но И. В. не дал мне и этого времени и перевез нас троих к себе! Вот это натиск! А 12 августа 1977 года мы расписались!

Наша семейная жизнь потекла чудесно: полное взаимопонимание, уважение, любовь, встречи с интересными людьми, поездки в дома творчества в Ялту, Пицунду, иногда по два раза в год. Я получила то, чего была лишена с детства: литературного образования, кругозора, высокой культуры.

Мы вместе читали все новинки, исторические книги, и муж мне многое объяснял, ведь он видел и царя, и царевича, читал запрещенную у нас литературу, общался с Врангелем, Игнатьевым, Казем-Беком, Рощиным, не говоря о Пастернаке, Лунберге, Лацисе, Гамсахурдиями, С. С. Смирновым, семьей Тициана Табидзе, украинцами — Скляренко, Яновским, книги которых он переводил, и дружил с ними.

И самое неожиданное — необыкновенно красивая сексуальная жизнь. Сколько ласки, нежности и страсти было в этом человеке! Я ходила как в тумане любовном: все ночи он меня любил, запивали испанским вином «Кампо Вего» с фруктами… Такие чувства я испытывала впервые! В 50 лет я познала истинную страсть и удовлетворение!

Быт тоже не отягощал: для любимого все готова была делать играючи! Я убедилась, что воспоминания Жорж Санд мне близки:

«Старый человек любит сильнее, чем молодой, и невозможно не любить того, кто любит вас так преданно. Он был красив, элегантен, изящен, весел, приятен, привлекателен и неизменно в ровном расположении духа. В молодости он был слишком очарователен и не мог бы вести тихую семейную жизнь… Быть может, я не была бы столь счастливой, живя с ним, у меня было бы слишком много соперниц. Я убеждена, что мне достался лучший период его жизни и что никакой молодой человек не сумел бы дать столько счастья, сколько он давал мне. Я никогда около него не испытывала чувства скуки».

Все, все полностью относится к моему мужу и ко мне! Мы с ним прожили двадцать счастливых лет. Муж посвятил мне стихи.

Гордой, прекрасной Фее любви и страсти нежной

Я влюблен в глаза ваши карие

И в изгиб соболиных бровей,

В голос, звонче гаванской гитары,

Смех грудной — соловьиной трели нежней.

Я люблю ваши быстрые руки,

Жадный рот и упругую грудь.

И божественно-сладкие муки,

Что всю ночь не дают нам уснуть.

В вас так много весеннего яркого —

От усыпанной маком степи,

И от юности пылкой и жаркой,

И от горной прохладной реки.

Я ловлю ваши грезы заветные,

Что летят косяком журавлей,

Подбираю слова искрометные

И шепчу, как в бреду, гордой Фее:

«Вам не чужд тот безумный охотник,

Что, взойдя на нагую скалу,

В пьяном счастье, в тоске безотчетной

Прямо в солнце пускает стрелу!!!»

Моей неповторимой, единственной Татарочке — Путеводной Звездочке — ОЛЕ от безумного Иванушки

Вот