Творцы и памятники - Ромэн Яров

В лаборатории было холодно — лопнули трубы, Михаил Александрович сидел в пальто, шапке и сосредоточенно думал. Для решения поставленной задачи нужна мощная лампа. Во время работы она будет сильно нагреваться. Как справиться с этим «паразитным» теплом? На Западе в конструкции ламп используют тугоплавкие металлы — тантал и молибден. Но в России и до войны эти металлы не выплавлялись и не прокатывались, а сейчас, в условиях блокады и разрухи, их и вовсе немыслимо получить. Да и все равно принципиального решения они не дают, ибо мощность ламп даже с анодом из тугоплавкого металла можно повышать ограниченно. Нужен иной путь.

Вечерами все погружается в темноту. Не то что тантала и молибдена — топлива и хлеба нет. Из промышленных предприятий работает лишь радиолаборатория и Сормовский завод. Но ведь надо! В самой глухой деревне крестьяне должны слышать голос Москвы.

Предложенное решение было простым.

Вместо тантала анод был сделан из меди — в форме трубки. К трубке присоединялся шланг, идущий от водопроводного крана. Во время работы анод охлаждался водой. Как будто бы несложно, но до Бонч-Бруевича это в голову не приходило никому.

Теперь работа пошла быстрее. Бонч-Бруевич собрал у себя в лаборатории первый мощный радиопередатчик. 11 января 1920 года в маленьком одноэтажном домике нижегородской приемной станции собрались несколько человек. Включили приемник. Ровно в десять часов вечера зазвучал мерный и внятный человеческий голос, читающий текст из какой-то книги. Потом собравшиеся услышали пение, потом свист, за ним какие-то странные слова, состоящие из шипящих звуков, которые при разговоре по проволочному телефону всегда очень трудно разобрать. На этот раз все было слышно великолепно. Несколько мгновений люди ошеломленно глядели друг на друга. Они первые услышали человеческий голос, идущий из эфира. Председатель комиссии наконец опомнился, схватил телефонную трубку.

— Михаил Александрович? Поздравляю вас! Все слышно великолепно, даже лучше, чем по проводам. Успех, полный успех…

— За поздравления спасибо, — усталым голосом отвечал Бонч-Бруевич. — Что же касается полного успеха, то до него еще далеко. То, что вы слышали сегодня, — всего лишь эксперимент, одно звено длинной цепи. Следующее — передача из Нижнего в Москву.

Теперь — километры

В феврале 1920 года Бонч-Бруевич сказал инженеру Листову:

— Владимир Николаевич, настало время попробовать провести передачу на Москву. Сперва у нас было сорок метров, потом четыре километра, теперь будем пробовать на пятьсот километров. Поезжайте в Москву, будете оценивать слышимость. Вот письмо к Николаеву; он в курсе всех наших дел.

Листов вошел к Николаеву, подал письмо; заметив, что тот не один, сказал: «Я выйду, подожду, пока вы освободитесь». — «Постойте», — поднял руку Николаев, углубился в письмо.

— Ай да молодцы нижегородцы! На Москву, Феликс Эдмундович, собираются голос передавать.

Листов понял, что перед ним Дзержинский.

— Очень хорошо, — спокойно сказал Дзержинский. — Надо сообщить об этом Владимиру Ильичу, обрадовать. Где вы будете принимать передачу?

— На ходынской радиостанции, — быстро сказал Николаев.

Дзержинский снял телефонную трубку.

Дзержинский, Николаев и Листов ехали к глухой московской окраине долго — через Пресню, мимо Ваганьковского кладбища, где из сугробов торчали кресты, мимо ветвящихся железнодорожных линий, мимо деревенских домиков. Хорошевское шоссе, вымощенное булыжником, было узким, пустынным. Наконец вдали показались верхушки антенн. Машина, свернула, подъехала к красному кирпичному зданию радиостанции.

Листов распаковал привезенную из Нижнего аппаратуру, подключил к антенне. Прошло всего лишь минут десять с момента их приезда, но вот уже дверь радиостанции открылась и вошел Владимир Ильич Ленин. «Насколько же велик его интерес к нашим работам, — подумал Листов, — если он оставляет все дела, которых у него должно быть великое множество, и срочно прибывает сюда, чтоб самому присутствовать при первом опыте междугородной радиотелефонной передачи!»

Листов включил телефон приемника, и все услышали голос Бонч-Бруевича, произносящий отчетливо: «Раз, два, три, четыре». Ни одно слово из того, что произносилось за сотни километров отсюда, не осталось неразобранным. Слышимость была отличная.

Воодушевление овладело всеми, уезжать не хотелось. Осмотрели внимательно все станционное хозяйство. Уехали, когда было уже очень поздно. Листова подвезли на машине к дому, где тот должен был остановиться.

— Передайте Бонч-Бруевичу, — сказал Ленин на прощание, — что работа его очень нужна. При малейших затруднениях пусть обращается прямо ко мне.

Полная поддержка

Трудностей у Бонч-Бруевича хватало. Об одной из них он и написал Ленину. Через два дня Бонч-Бруевич получил ответное письмо, которое хранил, как величайшую ценность, до конца жизни.

«5/11 1920 г.

Михаил Александрович!

Тов. Николаев передал мне Ваше письмо и рассказал суть дела. Я навел справки у Дзержинского и тотчас же отправил обе просимые Вами телеграммы.

Пользуюсь случаем, чтобы выразить Вам глубокую благодарность и сочувствие по поводу большой работы радиоизобретений, которую Вы делаете. Газета без бумаги и «без расстояний», которую Вы создаете, будет великим делом. Всяческое и всемерное содействие обещаю Вам оказывать этой и подобным работам. С лучшими пожеланиями.

В. Ульянов (Ленин)»

Бонч-Бруевич прекрасно понимал: помощь, поддержка основана на вере в то, что он может выполнить порученное задание. А оно уже приняло форму правительственного постановления. 17 марта 1920 года Владимир Ильич подписал «Декрет о строительстве Центральной радиотелефонной станции».

«1) Поручить Нижегородской радиолаборатории Наркомпочтеля изготовить в самом срочном порядке не позднее двух с половиной месяцев Центральную радиотелефонную станцию с радиусом действия 2000 верст.

2) Местом установки назначить Москву и к подготовительным работам приступить немедленно».

— Две тысячи верст, — говорил Бонч-Бруевич Лебединскому, — расстояние огромное. Вы в курсе всех заграничных работ, там есть что-нибудь подобное?

— Отрывочные и редкие сообщения о передаче через Атлантический океан есть, — отвечал Лебединский, — но, в общем, вряд ли там ушли далеко вперед по сравнению с нами, несмотря на нашу разруху. Если б было иначе, мы бы принимали передачи, слышали голоса или музыку. Но эфир пуст.