Журнал «Вокруг Света» №05 за 1980 год - Вокруг Света

Вспомнив прошлое, я спросил Ивана Григорьевича: как же он, такой молодой, и капитан, да еще ледовый капитан?

Как я понял из разговора, молодой капитан прежде всего полагался на знания и приборы. Безопасные курсы и скорости движения во время шторма можно выбрать не только на основании опыта, но и руководствуясь расчетами. Современные навигационные приборы таковы, что можно ходить с зашторенными иллюминаторами, только по приборам... Передо мной был представитель нового поколения капитанов — современная техника, которой они умело пользовались, и знания давали им такую же уверенность, какая приходит с практическим опытом. С командой Иван Григорьевич был подчеркнуто корректен. Если он делал замечания, то в шутку и всерьез одновременно, от «лица службы», напоминая, что на судне все, в первую очередь он сам, подчиняются общим правилам, соблюдение которых на море освящено традицией. На теплоходе у Гнездилова был идеальный порядок. К лоцману на мостик капитан выходил только в форме, в мундире, как он говорил.

Из Тикси мы самостоятельно дошли до пролива Вилькицкого. Пролив действительно был забит тяжелыми льдами. Ледоколы находились где-то в самом проливе, вели суда с запада. У восточной кромки в ожидании ледоколов сформировался небольшой караван. Лидером стал танкер — по своим размерам он превышал все остальные суда. Набрав инерцию, танкер пошел ломать лед. Останавливаться было нельзя: терялась сила инерции, судно увязало в ледяной каше. За танкером, также не сбавляя скорости, но выдерживая необходимую дистанцию, двигались остальные суда: среди них был и «Гулбене». Но постепенно все, в том числе и танкер, застряли, необходима была помощь ледоколов. Они были видны в бинокль. Стояли недалеко один от другого, как белые призраки: высокие надстройки, словно многоэтажные дома, на ледяном фоне казались прозрачными, нереальным.

Никто не двигался с места. Ледоколы могли работать все вместе, а один из самых мощных, «Ермак», был занят — на нем оперировали человека. «Ермак» не мог запускать главных двигателей, создающих вибрацию. Перед этим шли переговоры по радио: больной был на ледоколе «Мурманск». Операцию решили делать на «Ермаке», на нем была лучше операционная. Больного вертолетом переправили на «Ермак», туда же доставили врача с другого судна, взявшегося за операцию. Стояли ледоколы, стояли суда. Через час двадцать минут по радио сообщили, что операция закончилась благополучно.

Задвигались караваны, расходясь в разные стороны, кто на запад, кто на восток, суда желали друг другу счастливого пути, прощались до возможной встречи в будущем году.

«Гулбене» еще предстояла погрузка в Игарке, путь через Карское море, которое в конце навигации становится трудным для плавания. Подолгу бушуют осенние штормы. Проливы у Новой Земли часто закрывает лед, и, чтобы попасть в Баренцево море, Новую Землю иногда приходится огибать с севера. После мелководий, ледяных барьеров, упорных, неделями не меняющих направления ветров Баренцево море кажется приветливым. Оно глубокое, намного теплее. Над ним влажный воздух и летают птицы...

А. Фролов, наш спец. корр. Фото автора

Мой народ камба

У деда в хижине

Мои детство и юность прошли деревне Тулиа. Впрочем, Тулиа можно назвать культурным, торговым и административным центром района Мутонгуни. Два раза в неделю сюда съезжаются люди сбывать свои продукты на базаре. Здесь же находятся школы, магазины.

Тулиа расположена на плоскогорье у подножия холмов Китуи. Живет там народ камба — земледельцы и охотники. Места эти засушливые, но мои соплеменники — усердные крестьяне. Неумелый и ленивый земледелец в Камбаленде просто бы не выжил.

Родился я в одной деревушке возле Тулиа. В то время в наших краях не было родильных домов . А если были, старейшина семьи не согласился бы, чтобы мою маму туда повезли. С первых же дней за мной ухаживала мама, и только она. Отец был на заработках в Найроби. Матери было тяжело, а что оставалось делать? У отца были три сестры и два младших брата, а все равно маме приходилось ходить за дровами и водой, когда мне была всего недель от роду. Через несколько месяцев она стала носить меня на спине, когда нужно было работать, молоть просо, мотыжить поле, готовить еду на всю семью. Молодая жена должна доказать свое трудолюбие. Иногда ей помогала молодая жена одного из многочисленных двоюродных братьев отца. Но той хватало и своих забот.

Однако стоило мне заболеть, как за дело брался дед. Сидя на трехногом табурете посреди хижины, окруженный всей семьей, дед перечислял всех наших покойных предков по старшинству, обещая принести им в жертву быка. При этом он лил на землю воду. Затем, устремив взор в одну точку, перечислял имена покойных врагов рода. Они-то чаще всего и насылали болезни. Дед умолял их оставить больного в покое. Потом брал в рот последние капли воды и брызгал мне на грудь. Этого я особенно боялся и, закрыв глаза, цеплялся за маму.

Потом мама поила меня отваром целебных трав.

Иногда по вечерам в нашу с мамой хижину приходила ее подруга. У нее муж тоже был на заработках у белых поселенцев. Мужчины-камба тогда чаще всего нанимались на плантации в Кабете, Кинагоп, Найроби и другие места.

Судача о том о сем, они изъяснялись намеками, пословицами, чтобы я ничего не понял. Негоже мальчику разбираться в таких делах ибо все женское считалось неполноценным для нас, будущих хранителей семьи. Воспитывали сыновей исключительно мужчины. И в отсутствие отца любая мать старалась привить сыну мужественность. Главным предметом обучения была история рода. Первое слово, которое узнавали мальчики, было «папа». А чуть погодя его учили говорить: «я сын того-то, мой отец сын того-то, сына того-то, сына...» Так дети зазубривали до двадцатого поколения, а то и дальше. Для пятилетнего мальчика считалось позорным не знать свою генеалогию. В невоспитанности сына люди винили мать, и ни одна мать-камба этого бы не допустила.

С пяти лет мальчика воспитывал дедушка вместе со старшими братьями и младшими дядьями. По вечерам у очага собирались все мужчины рода —- от мала до велика. Обсуждали проблемы, до которых женщинам не должно быть дела.

Отец редко приезжал домой. Ему очень нужны были деньги, чтобы заплатить налоги. Да еще отец должен был заработать на покупку своего скота. Мой дедушка был состоятельным человеком — у него насчитывалось больше двухсот коров. Моя бабушка — самая младшая жена деда, а большую часть скота привели в приданое старшие жены, и дети бабушки не могли трогать его. Потому мой отец должен был приобрести скот сам, сам и с тестем расплачивался.

Отец привозил домой конфеты, печенье, фрукты, странные европейские кушанья. Когда я подрос, получал книжки с картинками. Я, конечно, обожал эти книжки, но дед был недоволен: он опасался, что меня пошлют в школу. Школа — это чужое, считал дед. Мужчине-камба все это ни к чему.

И в шесть лет я начал пасти дедово стадо.

Меня хотят женить

Мне исполнилось девять лет, когда дед захотел сосватать за меня семнадцатилетнюю дочку своего близкого друга.

Чтобы увеличить благосостояние семьи, взрослую девушку порой выдавали замуж за мальчишку. Жениха с невестой даже не спрашивали...

Взрослая жена обязана была уважать его и во всем повиноваться. А следил за ней кто-нибудь из старших братьев ребенка-мужа. Мальчик привыкал к супруге, но когда вырастал, брал другую жену, свою ровесницу. В большинстве семей мужчины были многоженцами. Получалось даже выгодно: чем больше людей, тем больше земли можно обработать. Но сколько же судеб было разбито...

Осенним вечером мы сидели вдвоем с дедом у очага. Пришел отец. Постлав белый платок на обрубок дерева, уселся поудобнее и спросил меня, как дела на пастбище. Я ответил, что все в порядке, и встал, чтобы пойти спать. Но дедушка велел мне остаться. Они молча сидели друг против друга, а я между ними.

Дедушка откашлялся, как всегда делал, когда хотел начать важный разговор. Потом объявил, что договорился с отцом моей будущей жены, неким Э-з-Кико. Поутру они с отцом пойдут к этому почтенному человеку. Их будут ждать.

Дед закурил трубку, которую все это время набивал. Он долго втягивал дым, медленно выпускал его и ждал. Дед сидел с важным видом, на одно плечо накинуто было легкое одеяло, и второе плечо — голое — мерзло. Дед слегка ежился. Он не привык, чтобы ему возражали.

Когда дедушка объявил свою волю, отец долго сидел неподвижно и смотрел в одну точку.

Услышав дедушкино решение, я чуть не расхохотался, но опомнился: в присутствии отца я не смел вымолвить ни слова. Уставившись взглядом в очаг, я так и просидел часа полтора. Все вокруг уже давно спали, и тишину прерывали лишь вздохи коров в загоне за тоненькой стенкой.