Слева по борту-рай - Арне Фальк-Рённе

Как-то вечером я отправился на берег, чтобы навестить Вилли в его простеньком домишке близ деревеньки Махарепа. Шел дождь, теплый и ароматный. Домик насквозь промок, картонные стены и двери наполовину прогнили. Вилли с трудом зажег шипящую керосиновую лампу и сдвинул с кровати кастрюлю и тарелку.

— Я как раз ужинал, — сказал он. — Еду готовлю утром и оставляю ее на весь день.

Единственным украшением комнаты служили наклеенные на стену журнальные вырезки кинозвезд мира. В неверном свете керосиновой лампы искаженное лицо Мэрилин Монро смахивало на припудренную детскую попку. Снаружи ветер раскачивал кроны хлебных деревьев, и струйки воды, журча, стекали с листьев пальм.

Постепенно завязалась беседа.

— Это Хенрик Кавлинг виноват, что я сижу тут, — говорит Вилли с улыбкой. — В молодости я не мог оторваться от его книги об Америке, она так меня потрясла, что я отправился взглянуть на мир. Особенно врезались мне в память три рассказа. Кавлинг писал о том, что в штате Айова можно слышать, как растут хлеба, рассказывал о переселенцах Калифорнии, а также о том незабываемом моменте в жизни скандинавских эмигрантов, когда они впервые вонзают плуг в американскую целину. Все это я стремился увидеть собственными глазами. Мне это удалось, и я убедился, что Кавлинг ничего не выдумал. Но, путешествуя, я потерял контакт со своим прошлым, с семьей, родиной. Когда ты молод и тебя все интересует, это не так страшно, но когда становишься стариком, как я, то порой испытываешь горечь от того, что у тебя нет твердой почвы под ногами. Если бы еще на склоне лет рядом с тобой была верная спутница, то многое, наверное, было бы по-иному. Полинезийская вахина — совсем не то. У меня есть дети и внуки, столько, что я затрудняюсь даже назвать их число. Они приходят ко мне в гости, и все равно для меня они как чужие. Они называют дедушкой всех пожилых людей деревни. Так здесь принято, но меня это нередко раздражает. Ведь это я их дед; они же этого не понимают. «Все старики Махарепы наши деды», — говорят они. Так ли уж приятно делить честь родства со всей деревней? Вот почему я все чаще вспоминаю Рандерс, где прошло мое детство. И хотя я не был там со времен юности, он кажется мне удивительно близким.

Дождь усилился, крыша из пальмовых листьев набухла, стала протекать. Под носом Брижит Бардо образовалась клякса.

— Да, в моей жизни было много вахин, — после некоторого молчания продолжает Вилли. — Когда я, молодой и неженатый, приехал на эти острова, мужчине задавали тут лишь два вопроса: есть у тебя женщина за океаном? Ты мормон? На оба вопроса я с полным правом мог ответить отрицательно, так что за мной принялись охотиться, как за диким зверем.

Но к тому времени я успел повидать немало. Увидел, как растет хлеб на Среднем Западе. Был ковбоем в прериях Аргентины, сборщиком апельсинов в долинах Калифорнии, взбирался на снежные вершины Новой Зеландии, а потом был самым богатым человеком на Моореа… И вот теперь сижу здесь и тоскую по Рандерсу, который и не знаю вовсе.

Прощаясь, Вилли Лёвгрен жмет мою руку и говорит:

— Моореа нередко называют островами любвеобильных женщин. Нет, друг мой, им гораздо больше подходит название «Острова детей, не имеющих родителей» (Fig_5.jpg).

В одно прекрасное утро мы оставляем за кормой бухту Кука на Моореа и, обогнув рифы, берем курс в открытое море, к месту, где некогда произошел мятеж на «Баунти». Дует свежий ветер, и волны становятся все круче. Наш парус еще трепещет, когда «Мейлис», окруженная, словно голыми скалами, массой бурлящей воды, скользит вниз, и надувается до предела, едва смелый корабль начинает скакать по пенистым гребням волн. Резкие порывы бьют парусину, кажется, будто стреляют из револьвера. Громко скрипят снасти. Шквал за шквалом проносится над палубой. Бóльшую часть дня горизонт закрыт черно-серыми занавесями туч, но стоит прорваться лучам солнца, как жара мгновенно становится тяжкой, как свинец.

Настроение на судне подавленное, но ведь я никого не соблазнял плыть с нами. На борту находятся Аад, Уолтер и Эритапета, вахина Уолтера по прозвищу Серебряный Доллар, им хотелось немного развлечься. И хотя они знали, на что шли, все же я испытываю большие угрызения совести из-за Эритапеты: она прижимается к койке и громко кричит всякий раз, когда «Мейлис» скользит вниз.

Справа по борту лежит коралловый остров, и я приказываю капитану Рене Кимитете укрыться на ночь в лагуне, если это возможно. Мы скользим сквозь проход в рифе, спускаем ялик и гребем к берегу. С одурманенными головами едва бредем по песку в тени кокосовых пальм, ветви которых овевает слабый ветер. Глаза щиплет морская соль. Едва дойдя до низкого кустарника, мы в изнеможении валимся в тень, спугнув сотни крабов, которые врассыпную уползают в укрытия. В голове все еще ходит ходуном палуба, зато под ногами уже твердая почва. Волны лижут берег всего в нескольких метрах отсюда, но достать нас они бессильны. Земля возвращает всем хорошее настроение, и Эритапета принимается танцевать под пальмами. Правда, не исключено, что танец вызван песчинкой, попавшей девушке под кожу ноги. Небо прояснилось. Взору открываются синее полотно небес и бурлящая пена там, где риф преломляет горизонт.

Коралловый островок носит название Тетиароа. С ним связана удивительная история. В былые времена женщина благородного происхождения на Таити или Моореа не могла выйти замуж, если не достигала веса, по нашей весовой системе, равного 80 килограммов. Чем она была толще, тем больше знатных женихов вертелось вокруг нее, а если ей так уж везло, что удавалось поднять вес свыше 100 килограммов, то у нее появлялись шансы стать женой вождя. На танцевальных праздниках — хейвах — распевали о молодых, тучных красавицах, чья грудь была тяжелее отборных кокосовых орехов, а бедра такие толстые, что мешали ходить. Девушки, достигшие брачного возраста, отправлялись на Тетиароа, где их прежде всего хорошенько откармливали, словно страсбургских гусынь, а затем пожилые матроны из окружения вождей обучали искусству любви. Для них забивали бесчисленное множество черных свиней, мясо шпиговали и поглощали с кокосовой мукой и густой кашей из плодов хлебного дерева.

На острове Тетиароа — своеобразном «пансионате» для благородных девиц, дочерей местной знати, — находилось несколько хижин. Там девушки, готовившие себя к замужеству, были заняты тем, что старались придать своей коже бледный оттенок: это считалось особо привлекательным. Стены хижин были покрыты полосками тапы и сплетенными листьями, чтобы лучи солнца не проникали внутрь, а на пол стелили циновки из листьев, политые кокосовым маслом. Долгие месяцы благородные девицы сидели в этих душных печках и были заняты только тем, что бесконечно ели. Прежде чем отправить их ко двору вождей на Таити, им украшали волосы цветами и давали возможность полюбоваться собой в зеркале из половинки кокосового ореха, заполненной водой. Последние дни пребывания на острове девушки занимались массажем тела. Только после этого они были готовы к тому, чтобы сделать хорошую партию.