Тело в плюще - Кэтрин Пейдж

Рэчел могла бы поспорить, что большинство этих девиц, радостно уплетавших на пикнике бургеры, откидывавших гордо лоснящиеся волосы и демонстрировавших гладкую, загорелую — но не слишком темную — кожу под «оксфордскими» блузками-безрукавками, твердо верят в то, что Бог принадлежит к епископальной церкви, а евреи, при всем их уме и хитрости, нагрешили на вечные времена, когда убили Христа. Аминь.

Депрессия накрыла ее будто прокисшее посудное полотенце. Она скучала по своей комнате в квартире на Верхнем Уэст-сайде с видом на высотные здания, улицы, крыши и водонапорные башни. По ночам она всегда поднимала жалюзи, выключала свет и смотрела, как зачарованная, на Млечный Путь — картина неизменно пленяла ее воображение. Рэчел так до сих и не поняла, почему родители отказались отпустить ее в Джуллиард или, если уж на то пошло, в любую другую музыкальную школу. Ее преподаватель просила их, даже умоляла, но они упрямо стояли на своем. Мать сама училась в Пелэме, и ее лучшими приятельницами оставались подружки по колледжу. Все они хотели, чтобы Рэчел получила «нормальный опыт студенческой жизни». Времени на музыку будет много и потом, к тому же в Пелэме прекрасное музыкальное отделение, только вот специализироваться в этой области нельзя. «Нормальный опыт!» — кричала им Рэчел. Как может быть нормальным учебное заведение, в котором музыка не может быть профилирующим предметом? Что нормального в колледже, где нет мужчин? И можно ли считать нормальной жизнь в кампусе, который находится чуть ли не посреди пустыни? Да, из городка ходит автобус до Бостона и Кэмбриджа, но он тащится целый час. Автомобиль разрешается иметь только со второго семестра четвертого курса. Последнее, впрочем, ее мало трогало. У Рэчел даже не было водительских прав. Как и у ее брата, Макса. А вот у ребят из пригорода водительские права есть. И не только права, но и машины. Она никогда бы не согласилась жить в пригороде. Снова, горько поправила себя Рэчел, глядя в окно на зеленые стены, окружавшие поросший травой прямоугольник внизу.

Макс. Он единственный все понимал. Память унесла ее к последнему вечеру, и глаза наполнились слезами. Он знал, что она не уснет, и проскользнул в комнату — поговорить. Брат не успокаивал, не ободрял ее пустыми заверениями — просто сказал, что знает, каково ей приходится. Ему и самому через год предстояло то же самое. Макс был даже талантливее, чем она. С раннего возраста брат демонстрировал необычайные дарования: прекрасный слух и способность практически мгновенно определять любой инструмент. Некоторое время он занимался преимущественно скрипкой, но к десяти годам стало ясно, что его истинный талант — пианино. У него были руки прирожденного пианиста — с длинными, сильными пальцами. Когда он играл, они словно летали по клавишам, становясь продолжениями раскачивающего в такт мелодии тела. Макс и выглядел, как положено музыканту-романтику — длинные, темные, слегка вьющиеся и немного слишком длинные волосы.

Но если Макс и был вундеркиндом, то вел он себя как самый обычный подросток, да и родители никогда его не выделяли. Он занимался спортом и особенно преуспел в баскетболе — к огорчению преподавателей музыки. Однажды Макс сломал ногу — сошел с тротуара на Амстердам-авеню и угодил в рытвину, — но руки сохранил в целости. Как и сестра, он шатался с друзьями по городу, пропадал в Гринич-виллидж, встречал воскресный рассвет в Чайнатауне и посещал едва ли все музыкальные фестивали, независимо от того, какую музыку на них исполняли. Они оба, брат и сестра, ходили в одну из специализированных нью-йоркских школ, Школу музыки и искусств. Хотя их и разделяли один год и один класс, друзья у них были общие, все будущие музыканты. В шутку их называли близнецами. У них даже сложился собственный язык, сократившийся со временем до нескольких слов и фраз. Ссоры их были жестоки, горячи и коротки, извинения — продолжительны и многословны.

Когда Макс сказал, что его через год ждет то же, что и ее, Рэчел разбудила родителей и заявила, что пойдет в Пелэм только при условии, что Макса не станут понуждать к поступлению в один из колледжей «Лиги плюща». Злость в ней кипела и бурлила. Четыре года! Потерять впустую четыре года! Макма уже провозгласили одним из самых многообещающих музыкантов своего поколения. В прошлом году, после школьного концерта в Карнеги-холл, о нем написала «Таймс». Заголовок гласил: «Юному Максу Гоулду не нужно практиковаться, чтобы попасть в Карнеги-холл». Автор статьи имел в виду старую шутку: «Как вы попадаете в Карнеги-холл? — Практика».

В ответ на ее ультиматум родители повторили те же аргументы, что использовали, убеждая дочь. «Тебе необходимо получить качественное, разностороннее образование. Образование — это на всю жизнь. Ты же не хочешь быть невежей?» Рэчел предложила, чтобы они с Максом посещали занятия в Нью-йоркском университете или Новой школе, но отец и мать настаивали на необходимости «отведать жизни в кампусе». «Город никуда не денется, пока вас не будет», — сказал отец. «Студенческая жизнь» — когда родители произносили эти слова, Рэчел представляла шляпу с круглой плоской тульей и загнутыми кверху полями, енотовое пальто, пьяных первокурсников и походы за трусиками. Нет уж, спасибо.

И все-таки она здесь, а через год за ней проследует и Макс. Не в Пелэм, конечно. Подаст заявление в Гарвард. В том, что его примут, Рэчел не сомневалась — Макс дважды набирал 800 баллов по САТ, имел средний балл 4,5, работал в центре социальной помощи и посещал курсы АП — и это, не считая музыки. Ей самой Пелэм достался как бы по наследству — у нее оценки были ниже, хотя и вполне приличные. Рэчел никогда не придавала им большого значения. Главное — музыка. Она протянет год, а потом Макс поступит в Гарвард или куда-то еще, но в любом случае неподалеку от Бостона. Они что-нибудь придумают. Может быть, Брандейс[11]. Только это ее и утешало: Макс будет рядом, а с ним, может быть, и машина. Она скажет родителям, что не останется в Пелэме, если они не купят брату машину. Ему придется получить права, но это не трудно. Достаточно посмотреть, какие идиоты успешно проходят все испытания. Машина — это свобода. А потом они избавятся от нее, когда он закончит колледж и вернется в город.

Рэчел достала из футляра гитару. В комнатах не было замков — возможно, на случай пожара. Но вероятнее, чтобы легче проверять спальни. Мужчинам разрешалось находиться в комнате по воскресеньям с 2:00 до 4:00 пополудни — дверь приоткрыта на десять дюймов, три ноги на полу постоянно. Когда она прочитала некоторые из правил Максу и друзьям, они долго думали, что такое можно изобрести, не выходя при этом за жесткие рамки инструкций. «Лучше возьми с собой «твистер», — посоветовала Сэлли, отправлявшаяся в Филадельфию, в Школу музыки Кертиса.

Рэчел поймала себя на том, что наигрывает мелодию, сочиненную для школьного выпускного. Что будет, если пропустить собрание? За ней обязательно кто-то придет. Скорее всего, Старшая Сестра, девушка из Скарсдейла, уже обрученная с парнем из Дартмута. Больной притворяться нельзя. Слишком рано. Это она прибережет для случая похуже. Рэчел убрала гитару в футляр. Завтра надо сходить в город. Найти скобяной или заглянуть в магазин, где продаются велосипеды, и купить замок для шкафчика. Серьезного вора он, конечно, не остановит, но по крайней мере убережет драгоценный инструмент от какого-нибудь самоучки, которому вздумается сбацать пару куплетов «Майкл к берегу гребет».

В дверь постучали. Рэчел посмотрела в зеркало — бледное овальное лицо выглядело бледнее обычного, — убрала назад прямые черные волосы и перехватила их заколкой.

— Иду, — отозвалась она тоном отправляющейся на плаху Марии-Антуанетты.

Гостиная воспитательницы общежития Фелтон представляла собой эклектическое смешение чиппенделя и неоготики, разбавленного стараниями самой миссис Макинтайр обтянутыми чинтсом пухлыми креслами, вполне подходящими для ее пышных форм. Восседая в одном из них, она и приветствовала притихших как мыши новичков, робко входящих в комнату с Уставом, блокнотом и ручкой. Собравшиеся группой Старшие Сестры из числа третьекурсниц шумно болтали в углу. Освещение, как и определялось нормами того времени, оставляло желать лучшего, и по обитым деревянными панелями стенам двигались длинные тени. Окна частично скрывались за тяжелыми красно-коричневыми бархатными шторами, так что лучи заката почти не проникали в святая святых Пелэма.

— Итак, леди, полагаю, все здесь, так что начнем. О, подождите, там кто-то еще. — Внимание миссис Макинтайр, от которого не ускользало почти ничего, привлекла повернувшаяся дверная ручка.

Мэгги Хоуорд сидела на полу у камина, лицом к двери, с ручкой наготове и открытой на первой странице Синей книгой. Она уже подчеркнула некоторые, наиболее важные, по ее мнению, пункты, причем, «Кодекс чести» на странице 1 был подчеркнут дважды. Когда дверь открылась, Мэгги подняла голову, взглянула на опоздавшую и вздрогнула. Такой красивой девушки, если не считать звезд экрана, видеть ей еще не приходилось, и с ней, похоже, готовы были согласиться все остальные.