Дельцы.Том I. Книги I-III - Петр Дмитриевич Боборыкин

изображались болѣе или менѣе раздѣтыя красавицы. Передъ каждою придѣлана была, для вечерняго освѣщенія, особая лампа.

— Вкусите, вкусите, — говорилъ Саламатовъ, тыча Прядильникову въ руку большущую сигару. — Одинъ ароматъ настроитъ васъ отличнѣйшимъ манеромъ; а вы, кажется, нынче что-то хохлитесь. Мнѣ даже и совѣстно, что я послалъ за вами.

— Я ничего-съ, — бормоталъ Прядильниковъ.

— Вы, должно быть, всю ночь просидѣли за работой?

— Такъ, немножко.

— Часиковъ, поди, до пяти? Преклоняюсь предъ вами, дорогой Петръ Николаевичъ, преклоняюсь. Я, кажется, имѣю репутацію дѣятельнаго человѣка и всегда ее поддерживалъ; но ночная работа начинаетъ ускользать отъ меня. Разумѣется, когда надо, я просижу сорокъ часовъ, не разгибая спины; но въ обыкновенное время я по этой части — французъ. Мнѣ подавай вечеръ. Онъ долженъ мнѣ придавать денную энергію. А то совсѣмъ надорвешься. Вы, я вижу, какой-то схимникъ, подвижничествомъ занимаетесь; а вамъ-бы надо хоть изрѣдка пожуировать.

— Благодарю покорно.

Прядильниковъ началъ ежиться.

— Такъ, не теряя времени, дорогой Петръ Николаевичъ, обсудимте ближайшій планъ нашей кампаніи. Изъ того, что я вамъ сегодня прислалъ съ курьеромъ, вы уже видите, куда наши враги пробираются.

— Мерзавцы, мерзавцы! — шепотомъ воскликнулъ Прядильниковъ.

— Чистой воды мерзавцы; вотъ поэтому-то и надо дѣйствовать какъ можно быстрѣе. Вы знаете, что я прежде всего земецъ. Какъ ни широка была моя дѣятельность по части центральной администраціи разныхъ предпріятій, земскіе интересы одни трогаютъ меня глубоко.

— Да, да, — бормоталъ, опустивши глаза, Прядильниковъ.

— Надо вызвать сюда мѣстныхъ представителей. Съ предсѣдателемъ губернской управы я въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ. Я готовъ хоть сейчасъ же ему телеграфировать.

— Надо, надо земцевъ, — вырвалось у Нрядильни-кова.

— А къ пріѣзду его мы все какъ слѣдуетъ подготовимъ. И тутъ, добрѣйшій Петръ Николаевичъ, надо будетъ запустить брандера. Ту изобличительную статейку, которую вы, вѣроятно, уже составили…

— Простите великодушно, я забылъ ее захватить.

— Время терпитъ. Я пришлю къ вамъ курьера. Къ этой статейкѣ надо будетъ придѣлать новый хвостъ.

— Въ какомъ же вкусѣ?

— Въ смѣхотворномъ-съ, если возможно, подпустивши сколько слѣдуетъ перцу.

— Подпустимъ.

— Я вамъ сообщилъ только самый главный документъ; а здѣсь вотъ у меня собраны и другіе матеріалы. Пожалуйста, захватите ихъ. Только я, право, боюсь, что вы совсѣмъ надорветесь надъ этою работой.

— Сдѣлаю, сдѣлаю.

Прядильниковъ совсѣмъ не смотрѣлъ на своего собесѣдника, а только выпускалъ дымъ и нервно сдувалъ пепелъ съ кончика сигары.

— Это дѣло, — заговорилъ Саламатовъ, всколыхнувши своимъ брюхомъ: — громаднѣйшей важности, что, разумѣется, и не ускользаетъ отъ васъ.

— Еще бы, еще бы!

— Если тутъ потерпѣть пораженіе, то мы тогда не отстоимъ ни одной линіи. Надо же, наконецъ, дать отпоръ всѣмъ этимъ піявкамъ, всей этой презрѣнной жидовѣ. Что же послѣ того мы, настоящія дѣти нашей родины, имѣющія связь съ почвой, истинные земцы, хотя и принужденные барахтаться здѣсь, въ Петербургѣ.

Прядильниковъ только мычалъ и кивалъ головой.

— Мы имъ утремъ носъ! Они думаютъ, что русскій человѣкъ сплошаетъ передъ ихъ ерусалимскою лавочкой. Нѣтъ-съ. Мы дѣти всероссійскаго кряжа. Воображенія у насъ не меньше ихняго, работать мы можемъ, коли на то пошло, дьявольски. У васъ, добрѣйшій Петръ Николаевичъ, когда вы хотите, есть особенная ѣдкость въ статейкахъ, точно нарочно для этихъ разбойниковъ. Такъ, пожалуйста, батюшка, пустите вы должную порцію ехидства.

— Хорошо, хорошо, — картавилъ Прядильниковъ.

— Вы завтракали?

— Нѣтъ, я немного поздно проснулся.

— Откушайте. У меня рѣдиска — нѣчто сверхъестественное!

И Саламатовъ, отдуваясь и прищуривая глазки, откинулся на спинку кресла, послѣ чего поднялся и позвонилъ.

Завтракъ принесли совсѣмъ готовый и поставили между двумя креслами. Пикантность и разнообразіе закусокъ показывали, какого происхожденія брюхо Саламатова. Онъ сталъ по порядку отвѣдывать отъ каждой закуски, причмокивать толстыми и влажными губами, при чемъ щекп его тряслись и сластолюбиво вздрагивали. Прядильниковъ ничего этого не видалъ, углубившись въ очищеніе рѣдиски, что у него шло крайне плохо.

— Вы какой водочки? — спросилъ Саламатовъ.

— Не употребляю, — кинулъ Петръ Николаевичъ.

— Напрасно, напрасно. Смотрите-ка, какъ холера-то-начала забирать. Такой англійской горькой вы нигдѣ не получите, кромѣ меня, и такого виски: самъ привезъ на компанейскомъ пароходѣ изъ Лондона. А коли спиртныхъ не употребляете, позвольте пугнуть красненькимъ. Рекомендую вамъ этотъ кортонъ. Такого нѣтъ и у Маньи въ Парижѣ, а у него первый кортонъ. У Рауля всего какихъ-нибудь дюжины двѣ бутылокъ осталось. Да вы посмакуйте хорошенько. Букетъ-то, букетъ-то — духи малиновые, легкость и сочность вина…

Поднося рюмку изъ тонкаго хрусталя къ своимъ лоснящимся губамъ, Саламатовъ совсѣмъ закатилъ глаза и вся утроба его получила волнообразное движеніе. Прядильниковъ тоже уткнулъ носъ въ рюмку и началъ торопливо прихлебывать, слегка поморщпваясь, какъ-будто вино было кислятина.

— Ха, ха, ха!… — разразился Саламатовъ: — да вы его глотаете, точно касторовое масло.

— Доброе вино, — заторопился выговорить Прядильниковъ.

— Малиновые духи.

Саламатовъ пропускалъ рюмку послѣ бараньей котлетки, за которою послѣдовали почки въ мадерѣ, маседуанъ изъ легюмовъ и гурьевская каша.

Прядильниковъ только тыкалъ вилкой, а ничего путемъ не ѣлъ.

— Одно мы можемъ сказать, — вскричалъ Са^лама-товъ: — что нигдѣ нельзя такъ поѣсть, какъ на святой Руси! Конечно, Парижъ по этой части первое мѣсто: Филипъ, Биньонъ, Бребанъ, Café Anglais, все это — маги и волшебники по части разныхъ сюпремовъ, въ особенности Филипъ. Тонкость, сервировка и комфортъ превыше всякаго описанія. Вы ему говорите: мнѣ нужно обѣдъ, насъ будетъ человѣкъ семь, восемь. Онъ отвѣчаетъ: прекрасно, я сервирую большой обѣдъ, un grand diner, такъ-сказать по первому разряду; стоитъ это триста франковъ, и для него все равно: будетъ-ли васъ восемь человѣкъ, десять и даже двѣнадцать. Ну, предположите, что васъ десять человѣкъ., Выходитъ по тридцати франковъ на рыло. Ну, что такое тридцать франковъ, какихъ-нибудь десять рублишекъ? Что можно имѣть за эти деньги въ богоспасаемомъ градѣ Петербургѣ? а Филипъ отведетъ подъ васъ три комнаты: столовую со всѣми принадлежностями, салонъ и курильную комнату, un fumoir. Обѣдъ въ шесть сервизовъ, не считая оръ девръ’овъ, лафитъ, бургонское и шампанея. Ну, разумѣется, для русскихъ шампанеи недостаточно; но по остальному верхъ комфорта и шика. И знаютъ они свое дѣло, какъ геніальнѣйшіе артисты. Да вотъ хоть бы тотъ же Маньи. Помню, пригласилъ меня обѣдать одинъ французъ, родомъ изъ Бургундіи, говоритъ мнѣ: «я васъ повезу къ Маньи, гдѣ, какъ парижане увѣряютъ, самое лучшее бургонское». Дорогой онъ разошелся на тотъ сюжетъ, что всѣ вообще парижане въ красномъ винѣ, особенно въ бургонскомъ, ни чорта не смыслятъ. Я ему поддакиваю. Ѣхалъ я въ первый разъ къ этому Маньи. Забираетесь вы въ какую-то трущобу. Ресторанчикъ — въ антресоляхъ, низенькій, духота смертельная. Помѣстились мы въ общей залѣ. Угощалъ меня бургундецъ; они на этотъ счетъ въ родѣ русскихъ, — какъ-разъ вломятся въ амбицію, если вы предложите