Потрясение - Лидия Юкнавич

– Кто рассказывает историю? – Лайсве смотрит сквозь воду. Проще думать о себе как о девочке из морской сказки, чем влачить существование в постоянном страхе – жизнь, которую им выбрал отец.

Бертран слегка втягивает голову и перебирает лапками в воде.

– Я слушаю. И что было дальше?

– Девочка любит своего отца. Она любит его очень сильно, но о такой любви, как у нее, никто никогда не рассказывал ни в сказках, ни в жизни. Она любит отца, как любит историю, животных, растения, окаменелости, потерянные предметы и воду. Она любит отца, потому что понимает, что дочерняя любовь может стать для человека важным смыслом, даже когда остальные смыслы ускользают. Без дочерей жизнь отцов становится бессмысленной. Но дочь не может спасти отца. Все отцы обречены; девочка знает об этом, чувствует это всем телом. Мир – неподходящее для отцов место, поэтому они и кладут свои жизни на алтарь героизма, мужества и войн, стремятся побеждать и обладать. Отчаянное влечение распирает их штаны, и они умирают с жаждой внутри, разросшейся шире их собственного тела.

– Боже, какой ужас, – говорит Бертран. – Черепахи совсем другие. В Африке нас считают самыми умными животными. А в Египте черепах причисляли к существам из загробного мира, и это, в общем, логично. Но вся эта концепция зла… какая чушь!

Он закатывает глаза и продолжает:

– В Древней Греции нас изображали на монетах и печатях. А драматург Эсхил, если верить легенде, погиб оттого, что птица уронила черепаху ему на макушку. Вот умора! В Китае мы священные животные и олицетворяем силу, упорство и долголетие. Китайцы верят, что черепаха помогла Пань-гу[3] сотворить мир. На наших панцирях выгравированы старинные китайские легенды. Нас вписали в свои мифы чиппева, меномини, абенаки, гуроны, шауни и хауденосауни[4]. Взгляни на мой панцирь – даже его форма напоминает Землю, накрытую небесным куполом, видишь? – Он слегка выгибает шею и поворачивается к ней спиной. – Спина черепахи почитается и в Индии. В Японии черепаха считается бессмертной. Могавки верили, что землетрясения случаются, когда Вселенская Черепаха потягивается и шевелится под весом неподъемного груза, который несет на своей спине.

Лайсве слушает Бертрана, пока тот не замолкает. Он вытягивает голову из панциря и спрашивает:

– Так что случилось с той девочкой, с дочерью?

– Дочери умеют приносить в мир новые смыслы. Становиться маяками.

И здесь ее история раскрывается полностью:

Одна девочка жила под водой в брюхе кита.

Ее отец – заряженное ружье. Лайсве знает, что это сравнение верно и неверно. Знает, что он не причинил вреда ее матери и брат исчез не по его вине, но также знает, что отец безнадежно и навечно привязан к их смерти. А ведь волею судеб именно их гибель привела ее, Лайсве, в этот мир и подарила ей жизнь.

Последнее воспоминание о матери живет между мирами. Она видит берег, северо-восточный край земли, укрытой снегом, – отец сотни раз показывал ей эту землю на карте на кухонной стене и говорил – «раньше здесь была Сибирь»; видит борт корабля в Беринговом море и тело матери между землей и кораблем. Отец стоит на борту корабля, которому предстоит отвезти его, ее и маленького братика в безопасное место. Мать шагает, будто хочет взойти на корабль, и в следующий миг ее уже нет; в нее стреляют, она падает в воду в грациозной замедленной съемке, и это самая красивая в мире смерть, ни одна другая смерть с ней красотой не сравнится. Длинная изящная рука тянется к ним, белоснежная рука тянется к дочери, к семье, к чему-то, что осталось там, на корабле. Вытянутая рука и кисть вытягиваются к небу и медленно опускаются под воду. Последнее воспоминание – рука и пальцы матери, скрывающиеся под толщей воды.

Тот, кто стрелял в мать, – узнаем ли мы когда-нибудь его имя? – теперь стреляет в людей на борту корабля, и капитан спешит скорее отчалить. Люди ложатся на палубу, вжимаются в нее – хотя это и не корабль вовсе, так, старое рыболовное суденышко, которое теперь перевозит людей, бегущих от войны, нищеты или наказания, людей, перебегающих с корабля на корабль в необъятном неведомом океане.

Одна девочка жила в брюхе кита, но на самом деле она прижималась к палубе спасительного корабля и смотрела в лицо отца, державшего на руках туго запеленутого младенца – ее маленького братика. Они казались единым организмом, сплоченным общим несчастьем. В тот миг она стала свидетелем того, как тонула любовь и вся жизнь ее отца. На секунду его глаза показались ей глазами мертвого человека; потом звуки выстрелов заставили их вспыхнуть, а когда корабль отчалил, оставляя за собой пенный след, она снова взглянула в них и поняла, что остаток жизни он посвятит тому, чтобы его дети не умерли. Она также поняла, что является частью своей утонувшей матери в гораздо большей степени, чем ее брат.

Тогда ее дочернее тело подскочило и бросилось за борт корабля, в материнские воды, к материнскому языку и материнскому сердцу.

Лайсве закончила рассказ:

– Матросы спасательного корабля могли бы бросить девочку в воде, но они этого не сделали. Один из них всю жизнь рыбачил в море; он среагировал мгновенно и поймал ее в невод. Долгую минуту она плыла в ледяных водах, от которых стучали зубы и немел череп, хватала ртом воздух, когда успевала, и ждала, пока руки и ноги утратят чувствительность и заструятся по бокам, став плавниками. Потом ее затащили наверх и завернули в шерстяные одеяла; кто-то кричал на нее, другие растирали ее тело, а отец, державший на руках ее маленького братика, смотрел на нее, как на опасную рыбу, новый вид, для которого еще не было названия, – девочку из воды, которая была его дочерью и никогда больше не будет его дочерью. Эта девочка с готовностью бросилась в материнские воды, чтобы обрести там свой дом. Потом их отвели на корму, где уже столпились другие несчастные люди.

– Одна девочка жила в брюхе кита. Кит был кораблем, несшим ее отца, брата и ее тело; кит вернул ее к жизни и принес к иным берегам, где у нее уже не было матери.

– А, так значит, кит был кораблем, – понял Бертран. – Или кит – это метафора мира? Безопасного места? Кит – это метафора?

– Иногда кит – это просто кит, – ответила Лайсве, теряя терпение.

– Знавал я несколько китов, – сказал Бертран и повертел своей маленькой головкой, разминая шею. – Тебе нужно плыть в ту же сторону, что