Словно ничего не случилось - Линда Сауле

Ледник не имеет цвета. Словно зеркало, он отражает все, что удалось впитать, вовлечь, заморозить. Из этого и состоит его нутро, вперемешку с черной грязью, с осклизлыми стволами поваленных деревьев, наполовину оттаявшими теперь из ледника, с гранитными осколками и торфяными примесями. Серая глыба хрустит и потрескивает, как ледяное пожарище, рассекает еще молодое море, выдавливая его из берегов. Она продвигается вперед с тяжелым грохочущим рокотом, ее поверхность покрыта остроклювыми пиками – миллионами заостренных копий – ощетинившееся свирепое животное, выплывшее на охоту. Весом оно превышает Остров и оттого кажется, что ледник беспощаден, свиреп и голоден.

Но и ему ведом страх. Он ускоряется, потому что чувствует, что каждая морская миля, разделяющая его и Остров, играет не в его пользу. Что сменяющиеся дни и ночи крадут по кусочкам его целостность, что время забирает его силу. Ему нужно подналечь, чтобы достигнуть цели, не потеряв при этом в весе, не растаяв по пути, и наброситься на остров со всей мощью, на которую он только способен.

Потому он торопится, словно громадный кит, набирающий разгон, отталкивается от дна, натыкаясь на подводные скалы, стачивая брюхо, и куски льда откалываются и плывут прочь, тая в синеве.

Дни ледника сочтены, и в неотвратимости грядущего, когда день слишком быстро сменяется ночью, он полагается на мощь своего движения и продолжает ползти вперед, неумолимо сокращая пространство между собой и Островом, темнея в сумерках до свинцово-синего, а утром неистово искрясь даже там, где проступили пятна грязи и песка, похожие на раны.

Из одной из них на свободу выпросталось что-то длинное, заостренное и величественно изогнутое, то, что утащил с собой ледник, когда сдвинулся с места, захватив все живое и все, что было когда-то живым. Бивень принадлежит шерстистому мамонту, уцелевшему воину, однажды оступившемуся и потерявшему опору силачу. Он скатился в смертоносную расщелину и остался там, поверженный. Таким его забрал ледник – и теперь несет прочь, к чужой земле, до которой сам великан не сумел бы добраться. Этот бивень спустя века найдут на Острове люди и станут гадать, откуда он взялся, если на этой земле никогда не водились мамонты. Но пока он движется вперед вместе с увязнувшими во льду мелкими животными и рептилиями. И мамонт все еще жив, пусть не во всю силу легких, но все еще дышит, изумленный, могучий, великолепный.

А меж тем Остров приближается. Становятся видны его очертания и цвет: сквозь прозрачный лед он отливает зеленым, а в сравнении с пространством вдруг кажется черным. Вокруг засели плоские льдины, и свирепый туманный ветер гуляет по неприветливым просторам. Небо выглядит перемороженным, и все вокруг будто умерло, но только не Остров. Кажется, что он помилован вечной мерзлотой, потому что все это время изнутри грело его собственное сердце. Цветок, расцветший посреди выжженной холодом морской долины.

Ему понадобится тысячелетие, чтобы стряхнуть морозную оторопь, но первые шаги уже сделаны, он пробудился, открыл глаза, услышал пульс, отозвавшийся в пышнотелых скалах. Пусть не на поверхности, но где-то в глубине по венам Острова уже взбежала кровь, забили, бурля и теснясь, теплые подводные течения. Все, что нужно сделать Острову, – это удержать заново обретенное тепло, подхватить неведомое чудо, пробудившее его. Теперь главная цель – сохранить любой ценой этот импульс, это дыхание.

Ему нужно лишь продержаться. И он собирает для этого подвига все силы, не ведая, что смертоносный ледник уже рядом, что он пышет холодом такой силы, что вода, огибающая его, схватывается льдом, а рыба, коснувшаяся боком, – тотчас замерзает. Остров занят пробуждением, и враг застает его врасплох. Отвлеченный ласковыми звуками оттепели, он не видит, как горизонт застит белым полотном. И понимает, что пришла беда, только когда становится слышен хруст ломающихся костей – это скалы у берега крошатся в пыль, когда ледник достигает берега и начинает наползать, убивая и превращая в лед все, что почти пробудилось.

Остров потрясен мощными ударами нежданного врага. Он содрогается от ледяного напора и стонет, словно умирающий воин, чьих детей убивают у него на глазах. Он готов к неизбежной схватке, от нее некуда укрыться в открытой воде, и Остров, словно щит, обращает к врагу крутые откосы, дрожащие в прибрежном тумане. Но ледник неустрашим, почти не потерявший в объеме, он уже здесь и скоро поглотит сушу, став в два, три раза больше, могущественнее.

Шаг за шагом, плавясь от соприкосновения с Островом, он простирается на берег, нарастая, наступая сам на себя, суетясь, грохоча, как тысяча гроз, подминая скалы и уступы, проглатывая, сминая и измельчая, отъедая по кускам землю Острова, его благородные, вспоенные теплом участки.

Ледник теперь не торопится, превращая тепло – в стылое дыхание, а серый лед – в белый. Он преследует одну цель – поглотить Остров, набросить безжизненную пелену на его гордые плечи. Он хочет погасить надежду на пробуждение, не умея дарить жизнь, он привык лишь отбирать ее. Потому что в сердце ледника – сплошной холод.

Глава 6

Я знала, что так будет. Чувствовала, что мне не стоило приезжать на остров. Прошлое должно оставаться позади, но настойчивость, с которой я преследовала ускользающий призрак моей подруги, все больше напоминала одержимость. Пустота, оставшаяся после ее исчезновения, только ширилась, заполняя каждую клеточку тела, словно, исчезнув, Фрейя нашла способ воплотиться, тонко вибрируя на некой тревожной, до того дремлющей частоте сознания.

Я ощущала странное сопряжение с зовом, который вечерами, когда я оставалась одна, звучал у меня в голове, – не голос даже, а шепот, иногда он надолго стихал, но даже его редкого звучания мне было достаточно, чтобы знать, что я ищу.

Поиск мой не имел формы, я понимала, что прошлое играет на моей стороне и что Фрейя, даже если бы захотела, не сумела бы по-настоящему укрыться от меня, ведь ее присутствие столь неизбывно, что я почти не ощущала утраты. Она дышала рядом со мной, шагала тенью, возносилась немым созерцающим облаком над моей спящей оболочкой, следя, чтобы я не сбилась с курса, не смотрела вперед слишком долго. Будучи далеко от меня, она казалась мне ближе, чем когда бы то ни было, ближе, чем много лет назад. Быть может, для Фрейи единственная возможность достучаться до кого-то из небытия – раздвинуть пределы прошлого, пробудить те отголоски значимого, что однажды составляли ее мир.

И в то же время я понимала, что мой приезд дал повод для размышлений многим. Люди в целом довольно равнодушны к перипетиям чужой жизни, но лишь до той поры, пока дремлет их любопытство и пока их собственный покой не будет потревожен. Я не думала, что Соня Мэтьюз действительно хочет увидеться со мной, все ее претензии на вежливость не могли обмануть меня ни в школе, ни тем более сейчас. Тем не менее оказалось, что она была довольно решительно настроена пообщаться, несмотря ни на что. Я не знала, чего больше в ее желании увидеться – интереса к моей жизни вдали от острова, желания помочь в поиске или обыкновенной скуки, но была готова выяснить это.

Я вышла из дома и бросила взгляд в конец улицы, где она сбегала вниз, к укрытой сумерками долине. Осень окончательно обосновалась на острове, приметы засыпающей природы