Хулио Кортасар. Другая сторона вещей - Мигель Эрраес

Вызывает удивление широта читательских и культурных интересов Кортасара в то время; кроме уже упомянутых авторов он читает таких писателей, как Кафка, Хемингуэй, Фолкнер, Бэйтс, Честертон, Нерваль, Оскар Уайльд, Д'Аннунцио, Валери, Гомер, Рубен Дарио, Шелли, Китс, Эзра Паунд, Элиот, Гёльдерлин, а также книги о негритянском джазе, который, по его мнению, был единственным настоящим джазом. Уровень знаний, который охватывал и классику, и современную литературу на испанском языке и на других языках, традиционную и разрушающую все устои. Возможно, что в те годы он отдавал предпочтение испаноязычным авторам, но причина этого становится понятной, если соотнести этот период жизни Кортасара с событиями, тогда происходившими: в Виснаре расстреляли Лорку, Лугонес[24] покончил с собой, а Вальехо в то время умирал в Париже от нищеты; обо всем этом не говорилось в учебном заведении Мариано Акосты, однако именно это заполняло неяркую жизнь преподавателей боливарского колледжа. Порой сам Кортасар соглашается с тем, что в Боливаре его эмоциональная жизнь имела двойственный характер. С одной стороны, это был период интенсивного формирования, с другой – в этом образе жизни существовала и определенная опасность, поскольку чтение не оставляло ему времени для накопления собственного жизненного опыта, подменяя собой жизнь, как таковую. Кроме того, необходимо отметить, что речь идет о широчайшем охвате европейской и американской литературы, где почти не присутствует латиноамериканская литература, из которой ему знакомо только главное, то, что требовалось у Мариано Акосты для получения звания преподавателя, или чуть больше, хотя и в этой области он старается наверстать упущенное, так что, оказавшись позднее в Чивилкое, Кортасар сразу же принимается пополнять свои знания, читая таких авторов, как Рикардо Молинари, Эустасио Ривера, Бернардо Каналь Фейхоо, Сиро Алегрия.

Таким образом, скудость проявлений общественной жизни в Боливаре угнетала его, но то, что он активно занимался академическим самообразованием, несомненно, шло ему на пользу. Учитывая первое соображение, интересно отметить, что он не отдавал себе отчета в том, какой след оставил он сам среди своего окружения. Любопытно, что присутствие молодого преподавателя, который ходил по улицам в долгополом пальто и с шарфом на шее, не прошло незамеченным в городке и тем более в закрытом мирке преподавателей колледжа, состоявшем из полутора дюжин учителей (пятеро появились вместе с Кортасаром: Кансио, Сорделли, Ариас, Дюпрат и Креспи) и руководящего состава учебного заведения. Те из них, кто был склонен к литературе, с самого начала относились к Кортасару с восхищением и, хотя не всегда понимали его, глубоко уважали, причем с годами это отношение не изменилось. Кроме уже упомянутых Адольфо Кансио и Осириса Д. Сорделли, с которыми он был знаком еще в Буэнос-Айресе, имеются в виду такие его коллеги, как Хуан Чикко, Родольфо Креспи, Альсидес Лоити, Рауль Кабрера, М. Портела, М. Капредони, Мерседес Ариас, библиотекарь Ларрасабаль и Марсела Дюпрат, – все эти люди были его товарищами, с которыми он делил аудиторию и отмечал праздники.

На фотографиях той поры Кортасар предстает всегда чисто выбритым, с веснушками на лице, конечно, очень высокий и худой, гладко причесанный с помощью бриолина (чезелина, фиксина?); среди участников товарищеских ужинов или на собраниях вместе с коллегами, всегда улыбающийся. Сохранились снимки, где он вместе с другими преподавателями сидит за столом, принимая экзамены, или где он обедает в компании коллег или на пикнике за городом, где они проводят воскресенье. Кажется необычным, что Кортасар везде в пиджаке и галстуке, причем завязанном изящным узлом, как и у большинства его коллег. Позднее фотографии, где он в галстуке, будут встречаться все реже и реже. Исключением является знаменитая фотография, сделанная Сарой Фасио, та самая, которая так нравилась писателю и которую так часто перепечатывали, поскольку он использовал ее для официальных документов: жесткий взгляд, незажженная сигарета в плотно сжатых губах, уголок рта чуть приподнят, пиджак из вельвета в мелкий рубчик и белая рубашка. И уже упомянутый изящно завязанный галстук, который впоследствии совершенно исчезнет из его гардероба.

Заслуживает внимания тот факт, что Кортасару поручили преподавать географию. Хулио ненавидел этот предмет, он считал его невыразительным и малопривлекательным для учеников. Кроме того, он чувствовал, что не реализует свой преподавательский ресурс, ползая, как он говорил, по этим «несносным картам». Но ему назначили этот предмет, потому что таков был результат жеребьевки, устроенной ректором колледжа доктором М. Капредони.

На следующий день по прибытии в Боливар преподаватели собрались в одной из аудиторий, написали названия предметов на листочках бумаги и положили их в шляпу преподавателя математики Креспи. Потом бумажки перемешали, и приговор был таков: кафедра географии досталась Хулио Флоренсио Кортасару. А это означало огромную пропасть между тем, что он рассчитывал дать своим ученикам в области знаний, и тем, что он им будет давать на самом деле. «Я и эти карты, с моей-то памятью, когда максимум того, что я могу запомнить, – это события прошлой недели!» (7, 40) – говорил писатель.

Пребывание в Боливаре, с точки зрения личностного развития, кроме того что помогало ему по собственному усмотрению расширять горизонты общей культуры, только усугубляло черты, ставшие в его характере определяющими, такие как индивидуализм и склонность к одиночеству, сопровождавшие его всю жизнь, даже в шестидесятые годы, когда он весьма активно занимался общественной деятельностью, но это будет уже в Париже. Одиночество было основной составляющей его стигмата. В будущем ему не раз случалось посреди какого-нибудь собрания или международной встречи спрашивать себя, зачем он здесь и что он, собственно, здесь делает. А тогда, в Боливаре:

…как я развлекаюсь, невозможно выразить. Есть два способа:

а) Сходить в кино.

б) Не ходить в кино.

Пункт б) имеет, в свою очередь, два подпункта:

а) Сходить на танцы в клуб.

б) Обойти ближайшие ранчо в этнографических целях. Последний пункт, в свою очередь, делится на два следующих:

а) Посетить через некоторое время поликлинику.

б) Убедиться, что самое лучшее – лечь спать в девять часов (7, 40).

Вот и все излишества, все обилие развлечений, как он скажет потом. В городке имелся один книжный магазин, который назывался «Глобус», клуб с танцевальным залом, где были длинные, до самого пола, занавеси на окнах; театрик, названный с провинциальной претенциозностью «Колизей», где несколько раз гастролировал Карлос Гардель, правда после некоторой полемики, поскольку в первый его приезд зал был наполовину пуст, и исполнитель танго отказался выступать. Недавно открывшийся колледж, на самом деле довольно закрытый, с тринадцатью аудиториями, библиотекой, актовым залом, учительской и прилегающим двором. Уроки начинались по расписанию с 7.45 утра и заканчивались в 18.00 часов, с перерывом на обед в 12.15 в рабочие дни. Конец недели тошнотворно бесцветный. Кое-кто из преподавателей пытался бороться с унылостью сиесты, слушая по радиоканалу «Эксельсиор» классический набор новостей о ходе войны в Испании или концерты классической музыки под управлением Роберто Серильо по радио «Бельграно» или внимал кулинарным рекомендациям доньи Петроны де Кандульфо. Кто-то занимался спортом, в особенности теннисом, приобретавшим все большую популярность в Аргентине, особенно с того момента, когда зазвучали имена Аналии Обаррио де Агирре и Фелисы Пьерола, кто-то коптился на солнышке (летом) или в каком-нибудь баре неподалеку от авениды Адмирала Брауна (зимой), убивая время с помощью молочного десерта и кукурузной каши.