Измена командармов - Андрей Владиславович Ганин

познал как выдающегося офицера Генерального штаба, неутомимого работника, точного и исполнительного, человека с большой инициативой, со страшной силой воли и безумной отваги. К тому же Федор Евдокимович был очень хороший товарищ, человек благородной честной души. Мы с ним подружились, и я чувствовал, что в его лице я имею верного, преданного мне друга»[137].

Дальнейшие события в штабе фронта, по воспоминаниям П.С. Махрова, развивались следующим образом: «17 января на другой день после сдачи мной должности выбранному украинской фронтовой радой штаб[с]-ротмистру Кудре заехал ко мне на квартиру полковник Махин. Он был в штатском платье и, как всегда, в самом прекрасном настроении духа, как будто на фронте не было ни большевистских безобразий, ни украинских выступлений, ни разбоев, ни разбивания винокуренных заводов и хаоса самочинной демобилизации… “Ну вот, Петр Семенович, почитайте приказ ‘Головного Отамана Юго-Западному фронту’”, - сказал Махин, весело улыбаясь.

“Ну что? Красота! Этот прохвост Кудря и дурак, и подлец!” — сказал Махин и дальше нарисовал картину деятельности украинцев на фронте. “Они как дети захлебываются от радости своей полноты власти и как природные изменники изыскивают способы по их методу, что не ‘тот казак, що победиу, а той що выкрутиуся’. Вот теперь они виляют хвостом пред большевистскими делегатами на фронте. Между тем у них нет ни одного человека, понимающего их ужасное положение. Большевики самое большее чрез дней десять займут и Киев и Бердичев.”

В этот день Федор Евдокимович обещал мне, что как только он почувствует, что больше нам оставаться в Бердичеве нельзя, то он заедет ко мне, чтобы нам уехать в Житомир, где теперь он ведет подготовку организации дальнейшего нашего следования. Между прочим, он отметил, что его шофер верный ему человек и что в Житомире у него есть надежные люди»[138].

Отъезд из Житомира, по свидетельству Махрова, случился 30 января, после того как красные заняли Киев и Коростень. Махров вспоминал: «Федор Евдокимович Махин предупредил меня, чтобы мы были готовы к 12 часам дня к отъезду в Житомир.

Ровно в 12 часов дня у нашего подъезда раздался гудок автомобиля. Вошел Махин, раскрасневшийся от свежей погоды, веселый, с улыбкой во весь рот, как будто мы едем на свадебный пир. Нас окружила семья Райченко, мои верные друзья Вакуленко, Молостов и мой денщик Трофим Горбачев, который на этот раз не мог следовать со мной.

По русскому обычаю мы все присели, а потом, встав, перекрестились и попрощались со всеми, кого покидали.

Сели в большой автомобиль и покатили… Оглянулись — нам махали руками нас проводившие.

Когда мы приехали в Житомир, было уже темно. Город был переполнен. На улицах толпились отряды украинцев, гайдамаки с оселедцами, беглецы из Киева со своим жалким багажом и стройными колоннами в образцовом порядке проходили польские уланы. Как безумные носились на штабных автомобилях украинские комиссары и члены фронтовой рады. Попытка наша найти комнату в гостинице не имела успеха. Все было занято, переполнено польскими и украинскими офицерами и другими лицами, приехавшими раньше нас.

Я с женой направился в штаб Чехословацкой дивизии, в которой начальником штаба был подполковник [П.Е.] Дорман, а его жена Вера Никаноровна была подругой жены моей по Минской гимназии»[139].

На следующий день пришлось уезжать уже из Житомира: «У каждого из них было свое дело. Все же главным образом хотели знать, возможно ли уехать из Житомира и как скоро. Было около 7 часов вечера, как к штабу подкатил автомобиль с подполковником Махиным и присяжным поверенным [И.Я.] Германом. Войдя к Дорману, они сообщили, что приехали за мной, ген[ералом] [В.П.] Бреслером и ген[ералом] [Н.С.] Глинским, и просили нас, не теряя времени, отправляться на вокзал, где уже стоял эшелон Самурского пех[отного] полка, подлежащий следованию в Ставрополь по демобилизации.

Я был готов к отправке, будучи одетым, как солдат. Мне оставалось только взять на плечи мой солдатский мешок, куда моя жена спешно укладывала самые необходимые вещи. Это было не так просто, т. к. они должны были соответствовать моему положению солдата. А почти каждый предмет, начиная с белья, выдавал меня с головой…

В головном вагоне вслед за паровозом поместились Герман с женой, которая была одета в костюм сестры милосердия, ген[ерал] Бреслер, [под]полк[овник] Махин, начальник эшелона, кажется, полк[овник] Акчеев и ротмистр Попов. Их вагон был оборудован с некоторым комфортом, и все они имели денщиков. Устроившись в своем вагоне, я лег спать. Мой сосед, уступивший мне свое место против печки, с заботливостью спросил меня, довольно ли соломы, не твердо ли мне на нарах и не дует ли от стенки.»[140]

Ехали с приключениями. По свидетельству Махрова, «путешествие было благополучно до ст[анции] Коростень.

Здесь поезд был оцеплен красногвардейцами, командир хотел проверить документы и раздавались крики: “Кто ‘фицера’, выводи!” Однако обитатели нашего эшелона успели отделаться благополучно, и поезд был направлен на Гомель. В Гомеле произошли более серьезные затруднения. Красногвардеец комендант станции задержал поезд, отказавшись его отправить далее без разрешения из Москвы. Дело чуть не дошло до вооруженного столкновения. Красный комендант вызвал роту солдат около 200 человек. Начальник нашего эшелона по распоряжению Германа поставил своих пулеметчиков в полную готовность для действий.

Надо заметить, что эшелон нашего поезда, в котором следовал “революционный” Лысонский баталион, состоял из 113–120 человек, главным образом из партийцев-революционеров, верных Герману, и частично из лиц, пользовавшихся случаем, чтобы уехать с фронта домой.

В поезде же было 32 вагона, нагруженные снарядами, пулеметами, лошадьми, сбруей, полушубками, разными предметами снабжения и 2мя полевыми орудиями. Такой состав поезда вполне имел вид войсковой части, перевозимой для демобилизации на свою базу[141]. Дело кончилось без кровопролития, наш поезд направлен на Бахмач. В Бахмаче опять наш эшелон был задержан, искали офицеров. Один из большевистских комиссаров высокого роста, красавец-солдат с красной повязкой на рукаве, подошел к вагону, в котором я ехал, и спросил: “Кто здесь офицеры? Выходи!” Нас было 6 человек, один я с подложным удостоверением техника 110[-й] рабочей дружины, что не соответствовало пассажиру Самурского пех[отного] полка. Он оглядел нас всех своими проницательными глазами, умными и серьезными, но, не спросив документов, прошел дальше. У меня стало легче на душе.

На станции стояло еще два эшелона с войсковыми частями красноармейцев, как я узнал, направлявшихся в Бессарабию против румын. Солдаты были хорошо одеты и производили впечатление дисциплинированных войск. На станции Бахмач всем руководил тот же комиссар, выделявшийся своим ростом и обращавший на себя внимание выправкой, корректностью и чистотой обмундирования. В