С прискорбием извещаем - Рекс Стаут

— Ну? — спросил он.

— Ничего особенного. Как обычно. Вопросы и подпись под показаниями.

— Он мне за это заплатит. — Вулф сделал лицо как у разъярённой горгульи[4] и поставил бутылочку обратно в шкафчик. — Я не принимал эту гадость с весны, с того самого эксперимента с угрями. Он дорого мне заплатит. Рано утром отправляйся на Ривердейл. Расспроси конюха и…

— Сомневаюсь, что там таковой остался. Лошади распроданы. Кредиторам выплачивают по два процента.

— Найди его. Хоть из-под земли. Мне нужно знать, брал ли кто-либо в последнее время из конюшни какой-либо материал — всё равно какой. В идеале это небольшой бумажный пакетик, наполненный из навозной кучи. Расспроси как следует. Будет отмалчиваться — привези сюда. А также… Остался там кто-нибудь из слуг?

Я кивнул.

— Старший лакей. Вероятно, он околачивается на Ривердейл в надежде получить причитающееся ему жалованье.

— Разузнай у него насчёт бутылочки, которую мисс Хадлстон обнаружила разбитой в своей ванной. Всё, что только известно. Если в то время в доме был ещё кто-то из слуг, расспроси их. Главное — детали…

— А остальных? Мариэллу, Джанет, Ларри — их тоже расспросить?

— Нет. Только слуг. Прежде чем возвращаться, позвони. Перед уходом оставь на моём столе номера телефонов: Ривердейл, мистера Хадлстона, доктора Брейди. Вроде всё. Он мне заплатит за это. Спокойной ночи.

Так мы вновь принялись за расследование. У нас не было ни клиента, ни задатка, ни гонорара, но зато появилось дело, а это во всяком случае лучше, чем отсиживать с утра до вечера копчик и слушать радио.

Я ограничился шестью часами сна и уже к восьми был на Ривердейл. Я не стал спрашивать разрешения приехать, так как всё равно нужно было забрать машину, оставленную накануне на обочине перед калиткой. Встретивший меня у дверей Хоскинс сообщил, что конюх от них ушёл, но у Мариэллы, возможно, сохранился его адрес. Лично я предпочёл бы беседовать на эту тему с Джанет или даже с Ларри, но Хоскинс сказал, что они оба любители поспать по утрам, а Мариэлла уже встала и приступила к завтраку, поэтому пришлось узнавать адрес у неё. По счастью, это не оказался Бакирус, штат Огайо, а всего лишь Бруклин. Можете говорить о Бруклине всё что угодно — я присоединяюсь, — однако у него есть одно крупное преимущество. Он рядом.

Моя задача оказалась простейшей, в особенности после того, как я нашёл адрес, а по адресу — конюха. Его звали Тим Лавери, и когда он не улыбался, шрам на щеке придавал его лицу злодейское выражение. Я заговорил с ним осторожно, делая вид, что интересуюсь чем-то совершенно иным, но вскоре понял, что юлить нет необходимости, и задал вопрос в лоб.

— Конечно, — ответил он. — Около месяца назад, может, чуть больше, док Брейди просил пустую коробку из-под леденцов, чтобы набрать навоза. Я помог. Он сказал, что это нужно для опыта. Его пациентка умерла от столбняка… Чёрт, имя запамятовал…

Я притворился, что не нахожу в его рассказе ничего особенного:

— Откуда он брал навоз? Из стойла?

— Нет, из кучи. По его просьбе мне пришлось разворотить её до самого центра.

— С ним был кто-нибудь? Например, одна из девушек?

Тим помотал головой:

— Он был один. Они покатались верхом, ушли в дом, и уже после этого Брейди вернулся и сказал, что ему нужно.

— Вы помните, какой был день? Число?

Последняя неделя июля — вот самое точное, что он смог вспомнить. Я записал подробности, удостоверился, что в случае необходимости его можно будет найти, после чего попрощался и, выйдя на улицу, позвонил Вулфу из первой же телефонной будки. Сняв трубку в оранжерее, и, следовательно, находясь в состоянии совершенно отрешённом, он не выразил буйного восторга по поводу моих открытий, чего, впрочем, не произошло бы ни при каких обстоятельствах, и сообщил, что вторая половина моего задания остаётся в силе.

Когда в начале десятого я вновь очутился перед особняком Хадлстонов, удача всё ещё сопутствовала мне. Вместо того чтобы остановиться у главных ворот, я проехал дальше и через несколько метров затормозил перед небольшой калиткой, дорожка от которой вела к заднему крыльцу дома. Хоскинс сидел на кухне и разговаривал с подавленного вида женщиной в одежде горничной. Мой приход они восприняли сдержанно, но не враждебно. Хоскинс даже предложил выпить чашку кофе, и я согласился. Опасаясь, как бы нам не помешали, я провёл беглую инвентаризацию и выяснил, что Ларри и Мариэлла куда-то ушли, Дэниел в то утро ещё не появлялся, никаких полицейских в доме не было, а Джанет только что затребовала завтрак в постель. Горизонт был чист, но чувство, что делегация из офиса Кремера может показаться в любую минуту, не отпускало, поэтому я, не теряя времени, перешёл к делу.

Хоскинс и горничная отлично помнили интересовавший меня эпизод. Во вторник, вскоре после ленча, Хоскинс был вызван наверх, в комнату мисс Хадлстон, где ему предложили заглянуть в ванную. Осколки валялись повсюду: на полу, в раковине, в высокой ванне. Часть осколков лежала на самой полочке, где прежде хранилась большая склянка с ароматической солью. Мисс Хадлстон её не разбивала. Хоскинс её не разбивал. Горничная, будучи допрошенной, также заявила, что ничего не разбивала, после чего они с Хоскинсом принялись за ликвидацию беспорядка. Я спросил, как насчёт орангутана. Возможно, ответили они, эта тварь была способна на что угодно, однако Мистеру запрещалось подниматься наверх, чего он почти никогда не делал, и в тот день никто его в доме не видел.

Я записал их рассказ как можно подробнее и даже спросил, нельзя ли взглянуть на осколки склянки, которая, по их словам, была из толстого кремово-жёлтого стекла, но осколки уже давно перекочевали в помойку. Я попросил Хоскинса показать мне ванную мисс Хадлстон. Когда мы стали подниматься по лестнице, навстречу нам попалась служанка, что-то пробормотавшая о подносе с завтраком для мисс Николс. Комната Бесс Хадлстон больше походила на музей, нежели на спальню: все стены покрыты окантованными фотографиями с автографами и подписями, каждый сантиметр пространства захламлен чем угодно — от женского манекена в эскимосском костюме до груды китайских фонариков. Но меня интересовала только ванная. Она была размалёвана всеми возможными цветами, на манер камуфляжной окраски времён мировой войны. Голова у меня закружилась, поэтому я не смог провести обследование надлежащим образом, но основные детали, например, расположение полочки, на которой стояла злополучная склянка с солью, я всё же заметил. Теперь на её месте красовалась почти полная новая бутылка, и я уже потянулся, чтобы получше её рассмотреть, как вдруг отдёрнул руку, отошёл от двери и прислушался. Хоскинс стоял посреди комнаты в насторожённой, нерешительной позе спиной ко мне.

— Кто кричал? — спросил я.

— В том конце холла… — ответил он, не оборачиваясь. — Там только мисс Николс…

В крике не было ничего душераздирающего, откровенно говоря, я его едва расслышал, и вызова на «бис» не последовало, но крик есть крик. Я обогнул Хоскинса и, выйдя из комнаты, пересёк холл.

— Последняя дверь направо, — произнёс он мне вслед.

Я знал это, так как бывал у Джанет прежде. Дверь оказалась открыта. Я повернул ручку и вошёл. В комнате никого, в глубине через распахнутую дверь виднеется угол ванной.

Я сделал несколько шагов, но тут послышался голос служанки:

— Кто там?

— Арчи Гудвин. Что…

Она возникла на пороге, лицо взволнованное.

— Вам нельзя сюда! Мисс Николс не одета!

— О'кей. — Понимая деликатность ситуации, я остановился. — Но я слышал крик. Джанет, вам нужна помощь?

— Нет, — почти беззвучно ответила невидимая неодетая Джанет. — Спасибо, всё в порядке! — Голос был не только слабым, он дрожал.

— Что случилось? — спросил я.

— Ничего страшного, — сказала служанка. — Небольшая ранка. Она порезала руку осколком стекла.

— Она… что?! — Я сделал большие глаза. Не дожидаясь повторного ответа, я отодвинул служанку и вошёл в ванную.

Джанет, не одетая в полном смысле этого слова и совершенно мокрая, сидела на табурете. Не обращая внимания на протесты и стряхнув с себя сделавшуюся вдруг красной, словно свёкла, служанку, чья девичья скромность была глубоко травмирована бесцеремонностью моих действий, я снял с крючка полотенце и протянул его Джанет:

— Возьмите. Это защитит устои цивилизации.

Я обследовал её руку. Порез приблизительно трёх сантиметров длиной посредине между запястьем и локтем выглядел из-за смеси крови и йода куда хуже, чем был на самом деле. Он, конечно, не стоил того, чтобы лишаться чувств, но глядя на её лицо, можно было подумать, что она вот-вот хлопнется в обморок. Я взял у неё бутылочку с йодом и заткнул пробкой.

— Я вовсе не кричала, — сказала Джанет, придерживая край полотенца у самого подбородка. — Честное слово, я никогда не кричу. Просто мне стало не по себе… Порезаться осколком… всего через несколько дней после смерти мисс Хадлстон… — Она сглотнула. — Я не кричала, когда порезалась. Не такая уж я глупенькая. Я закричала, когда увидела на щётке осколок. Это показалось мне так…