Рассказы о детстве - Kaтя Коробко

Лет в десять я загорелась идеей сделать себе костюм на костюмированный бал, по-моему, единственный за всё мои годы в школе. Решила быть Красной Шапочкой, для нее у меня была белая блуза и красная бархатная юбка, а надо было сделать шапочку и фартушек.

Бабушка вызвалась мне помочь. Красную шапочку делали из остатков покрывала на диван, оно было из ярко-красной плотной материи. Мне захотелось вставить проволочки в уголки этой шапочки, чтобы они оттопыривались, как в фильме про «Красную Шапочку».

Шапку было сделать легче простого, два шва и подрубить края. С проволочками намучалась, но добилась желаемого эффекта. На фартушек с оборочкой бабушка предложила белую постельную бязь. Мы вместе раскроили ткань, подметали оборку и собрали ее на ниточку.

С поясом всё было сложнее — несколько швов, лицо-изнанка. Всё шло довольно хорошо, пока я не пристрочила оборку наизнанку к поясу. Мое время у бабушки уже закончилось, надо было возвращаться домой, а фартушек был испорчен. Распороть строчку на тонкой ткани — долго. Я рыдала, а бабушка молча и сосредоточенно порола оборку. И справилась, перестрочила правильно. Выручила фартук и меня.

Я пошла на костюмированный бал в наряде, сделанном своими руками. Этого никто, конечно, не заметил и не оценил. У других детей костюмы были интереснее и сделаны намного более качественно, руками мам и бабушек. Но совместные усилия в работе укрепили нашу и так крепкую связь с бабушкой.

Бабушка Катя была моим самым верным другом. Она без слов, примером показывала уровень человечности, к которому я и сейчас тянусь. Я с ней говорила каждый день. У нее было особое качество внимания ко мне, от которого я расцветала.

Ее любовь не тяготила и не давила. Ее звонкий голос и смех я слышала, еще только подходя к дому. Во сне я всё еще вижу, как открывается дверь и я падаю в ее объятия.

«Мои ласточки прилетели!»

Музыкальная школа

Одной из основополагающих констант в моей жизни была музыкальная школа — один из трех китов вдобавок к дому и семье. Эти три вещи были, сколько я себя помню.

Музыкалка занимала огромное место в моей жизни и находилась в десяти минутах ходьбы от дома. Эту дистанцию я проходила иногда по нескольку раз в день, потому как мама работала в музыкалке и часто случалось так, что надо было к ней сходить.

Не помню, чтобы я мечтала там учиться, но без этого было нельзя.

Смутно помню приемный экзамен. Он проходил перед зачислением в общеобразовательную школу — в семь лет, в конце лета. А может, на три месяца раньше, в конце учебного года…

Свежим утром мы с сестрой, принарядившись, пришли в музыкальную школу по делу. Поднялись по лестнице на третий этаж, через темный коридор — в большую комнату с роялем, где позже проходил наш класс сольфеджио.

Раньше мы никогда не были на третьем этаже, ведь мама обычно занималась на первом этаже или в подвале.

В окна бодро светило солнышко, и улыбающаяся комиссия не предвещала никаких неприятностей. Нам дали несколько заданий. Одно из них было на музыкальную память, когда нужно было пропеть наигранную мелодию, еще одно — на ритм, когда нужно было что-то простучать. Тестировали слух, поднимание пальцев на руках. К моему удивлению, четвертый и пятый палец с трудом подчинялись приказам головы и едва поднимались.

Мне показалось, что нами остались довольны, так как комиссия продолжала вежливо улыбаться. Мы радостно покинули школу, результат экзамена нас не очень волновал.

Как выяснилось, мы выполнили задания не блестяще. Может, это относилось только ко мне — моя сестра всегда могла держать планку. Но разделять нас было нельзя, и на класс фортепиано мы не прошли по конкурсу. На другие инструменты, менее популярные, шансы оставались. Мама обратилась к Людмиле Ивановне Луско — преподавателю скрипки. Предложила ей сестру Сашу как козырь — и меня в довесок.

Та согласилась.

Обучение игре на скрипке и других инструментах, кроме фортепиано, имело еще и льготные преимущества. Фортепиано стоило рублей 6 или 7 в месяц, а скрипка почему-то только 1,50. Принимать такое финансовое решение маме было намного приятнее.

Нас взяли, а все эти подробности выяснились намного позже.

Поначалу новизна школьной формы и приподнятое настроение от «взрослой» новой жизни, в контрасте с детским садиком, отвлекали нас от выводов на тему учебы в обеих школах.

Переходы из школы в музыкальную школу были увлекательными приключениями. Дорога была новая и занимала всё пространство мозга, не оставляя места на сами занятия.

Так что в целом мне очень нравилось ходить в музыкальную школу.

В отличие от других классов в музыкалке, в класс Людмилы Ивановны рядом с директорским кабинетом едва ли попадали скрипящие, гудящие, звенящие, воющие звуки юных музыкантов. Всё это было выше, ниже или дальше по коридору второго этажа налево от лестницы. Рядом с нашим классом был еще один, возле лестницы, — там обычно играли на пианино, и уши не страдали. Ведь на пианино невозможно фальшивить так, как на медных инструментах.

Из директорского кабинета внезапно мог выйти директор. Всегда в костюме, он производил на меня в прямом смысле подавляющее впечатление своей величиной (высокий был мужчина с громогласным голосом) и авторитетом. Других директоров я вблизи не видела.

В его кабинет вело две двери. После первой была небольшая комната, где сидела секретарша. Она разбирала вопросы до того, как они попадали на стол директору. Вся эта дворцовая канитель с секретаршей придавала ему бо́льший вес в моих глазах.

Мне всегда хотелось прошмыгнуть незамеченной через этот коридор, чтобы не попасться на глаза секретарши или самому директору. Я знала, что он знал, что я дочь преподавателя, и от этого мне было не легче.

Когда я начала заниматься у Людмилы Ивановны, она была в разводе, а впоследствии вышла замуж за духовика Кичкова. Его ученики издавали страшные звуки — я слышала их иногда, проходя по коридорам. Он также дирижировал школьным духовым оркестром.

Классы в подвале, где занимались в основном духовики, имели звукопоглощающую обивку, обои с подушечками. Заниматься в таком классе было отрезвляюще. Стены съедали высокие и чистые звуки, выставляя напоказ скрежет и мусор. Это к тому, что с классом без подушечек мне повезло.

Красота всегда была вдохновляющая силой для меня. В моем классе мне нравилось всё: Торжественный блеск лакированного пианино просто завораживал. Не рояль, но всё же благородный инструмент.

Красота же Людмилы Ивановны была вне конкуренции. Она была стройная и возвышенная, я