Гастролеры и фабрикант - Евгений Сухов

Как-то в один прекрасный день Илюша собрал всех своих феоктистовских крестьян.

– Робята! – начал он свою проникновенную речь. – Други мои и опора моя! Хочу вам сообщить невеселую весть. Бременем лежит она на душе моей, однако, как помещик и гражданин, как просто человек, несущий за вас государственную и отеческую ответственность, ребятушки вы мои, не могу и не имею права о ней молчать…

– А что за весть-то, барин? – раздался голос из мужицких рядов. – Ты сказывай, мы тебя в обиду не дадим!

– Благодарствуйте, други мои! – со слезой в голосе промолвил Илья. Было видно, что слова даются ему с немалым трудом (вернее, хитрый юноша сделал все, чтобы у мужиков создалось подобное впечатление). – Нелегко мне это вам говорить, ребятушки, но надо… Недоимки, братцы. Недоимки в государеву казну…

– Знаем, барин, – снова раздался голос из мужицких рядов. – Чай, не в первый раз, отдадим! Ничо, справимся! Дай токмо времени чуток.

– В том я ничуть не сомневаюсь, други мои, – ответствовал Илья. – Но с меня требуют немедленного их погашения. Времени уже нет… Вы видели, что ко мне приезжал исправник?

– Да, видели, – ответили мужики.

– Так вот, он грозился, что ежели вы не отдадите долги немедля, он приедет в следующий раз выбивать их из вас батогами и плетьми, – продолжал свою речь Илья. – А я как человек и христианин не могу допустить со своими другами и братьями подобного бесчинства.

– Спаси тя бог, барин, за такие слова! – ответствовали мужики, входившие в слезу от ласковых слов барчука.

– Конечно, я бы мог поступить, как поступают иные помещики: отобрать у вас последнее в счет погашения недоимок. Но я никогда, слышите, никогда не стану творить подобного со своими любезными, – сказал Илья и посмотрел на мужиков глазами, полными слез. – Я уплачу ваши долги из собственных, личных средств.

– Слава барину! – полетели вверх крестьянские колпаки и малахаи. – Слава Илье Никифоровичу, кормильцу нашему!

– Благодарствуйте, други мои, – как можно растроганней промолвил Илья. – Однако и вы, братцы, должны помочь мне…

– Об чем разговор, барин! – послышались возгласы мужиков из рядов. – Поможем, не сумлевайся. Сказывай, чего надоть-то!

– Благодарствуйте други, благодарствуйте, – уже с просохшими глазами произнес Илья. – Надобно вот что, – деловито произнес он, – поработать бы малость сверх барщины еще два дня в неделю.

Сход замолк. И в наступившем молчании деревенский старшина со своим приспешником, которым Илья до схода налил по стакану ерофеича и обещал еще, громко произнесли:

– Ну, коль надоть, стало быть – надоть. Уважим тебя, барин. Раз и ты нас уважил…

«Поработать малость» превратилось скоро в прочно установленный порядок. Стариков же и малых детей, которые не могли отбывать барщину, но кушать все же хотели, Илюша послал в град Свияжский христарадничать на церковных папертях (благо, их там, граде монастырском и храмовом, было предостаточно), чтобы, стало быть, сами себя они кормили. А еще Илюша создал хитроумный почин: якобы за проявленное усердие и труды он стал «даровать» немощным и старым свободу, иначе выдавал им «вольные», тем самым освобождаясь от обязанности их содержать, поскольку сами себя содержать они уже не могли.

– Это долг каждого признательного помещика – вознаградить своих крестьян за их усердие и труды дарованием на старости лет свободы… – сказывал Илья Никифорович всем и каждому и, кажется, прослыл даже среди местных дворян завзятым либералом.

Такой почин был принят еще некоторыми свияжскими помещиками, в результате чего в уезде расплодилось столь огромное количество бездомных и нищих, что вызвало тревогу среди властей. Прокурорские и судейские закопались в законодательные бумаги, и вскорости был найден какой-то старый государев указ, запрещающий отпускать на волю людей, не имеющих возможности самим себя содержать. Дача вольных беспомощным и убогим была запрещена генерал-губернаторским указом, но Илюша от таковых уже успел освободиться, а закон в России обратной силы не имеет и начинает свое счисление с даты его обнародования. Далее приступил Илюша Феоктистов к коммерческим операциям – стал приторговывать хлебом. Расчет у него был прост: на пшеничку и рожь было установлено две цены – сходная и дворянская. То есть у крестьян покупали хлеб по одной цене, а у дворян – по другой. И «дворянская» цена хлеба была несравненно выше. Так Илья Никифорович стал скупать хлебушек у крестьян по сходной цене, а продавать – по цене дворянской. И брали! Да и как не брать, коли, в отличие от чего прочего, хлебушек нужен всегда. То бишь каженный день.

Как-то заехал в Феоктистовку один купчина, торговавший хлебом в уезде не первый год.

– Хорош у тебя хлебушек, – похвалил купец, оглядев закрома Ильи Никифоровича.

– Хорош, – легко согласился Илья. – Купить хочешь, Емельян Федорович?

– Не прочь, – ответил купец. – А какую хошь за него цену?

Феоктистов назвал дворянскую.

– Дорогонько будет, – буркнул купчина и засобирался домой. – Мыслю, не сторгуемся.

– Как знаешь, – усмехнулся Илья.

Выждав недели с три, он написал купцу записку следующего содержания:

Отец родной и благодетель мой,

Емельян Федорович!

Вот ты не ведаешь, а я после твоего отъезду корил себя нещадно в том, что не уважил тебя. Но мало ли глупостей совершаем мы по младости лет и за неимением надлежащего опыта? Так что не держи на меня зла да лучше сговорись с приказчиком моим о цене на хлебушек, как тебе на то твоя совесть подскажет. Верю, что не обманешь меня да и сам в убытке себя не оставишь, отец родной.

С тем и остаюсь и полагаюсь всецело на тебя, почтеннейший Емельян Федорович, сын дворянский Илейка Никифоров Феоктистов.

С этой запиской Феоктистов заслал к купчине своего приказчика, приказав на словах получить с купца задаток за всю партию хлеба, что тот у него смотрел. Приказчик вернулся через неделю и привез задаток в семнадцать тысяч рублей. Вместе с задатком имелось письменное заверение купчины, что остатние деньги будут незамедлительно отправлены по поставке хлебного товару. Но хлебушек Илюша отправлять не стал, рассудив хитро, но здраво, что хлебушек оный можно продать кому другому на следующий год.

Когда срок поставки вышел, приехал в Феоктистовку «отец родной и благодетель Емельян Федорович», купец второй гильдии, награжденный серебряной нагрудной медалью за какой-то там срок пребывания в купецкой гильдии, и спросил: в чем, дескать, дело?

– И пошто ты, Илья Никифорович, хлебушек мой не отгружаешь, задаток получив?

– Какой задаток? – искренне удивился Илюша.

– Такой, коий приказчик твой тебе от меня привез! – заявил не без язвы Емельян Федорович.

– Вот те раз! – с негодованием воскликнул Феоктистов. – Да ты же сам приказчика моего отослал без всякого ответу, обидел, можно сказать, его, а стало быть, и меня ни за што ни про што. Да к тому же оставил меня без прибылей, что у людей деловых означает убыток. А теперь, – Илья гневно сверкнул очами, – приезжаешь ко мне с претензиями какими-то надуманными? Нехорошо так поступать, Емельян Федорович, – покачал головой Илюша, – не по-товарищески ты как-то поступаешь и не по-христиански…

Купчина аж дар речи, кажется, потерял. Потом как выкатил свои зенки, да как заорал так, что все деревенские собаки лаем изошлись:

– Как это, без ответу? Как «обидел»? Как это – не по-людски? Ты что, сдурел?! И где мой задаток?!

– Никакого задатку вашего я не получал, что-то вы путаете, – сухим тоном ответил на вопли купчины Илюша Феоктистов.

– Не получал?! – тяжело дыша от гнева, вскипел Емельян Федорович. – А ну, веди сюда твово приказчика!

Привели бедного приказчика, белого, словно первоснег. Тот поначалу ничего не понимал, а потом стал божиться и клясться, что, мол, деньги от купца были, и все, до единой полушечки, отданы-де барину Илье Никифоровичу…

– Врешь, каналья! – вскричал в праведном гневе Илья Феоктистов и приложил приказчика кулаком прямо в ухо, да так, что тот даже покатился по земле. – А ну сказывай, мерзавец, куда подевал деньги!

И потянулись затем суды да дознания на долгие месяцы. Илюша благородно негодовал и всякий раз отвечал одно и то же: никаких денег от купца Емельяна Федоровича, сына Щеколдина, он не получал. А еже он на этом настаивает, так пусть предоставит расписку о получении денег. А кто из них говорит неправду, его приказчик или купец – судить не ему, для этого существуют специальные организации, зовущиеся судами.

Черт его знает, откуда берутся такие люди, которые врут без зазрения совести, нагло смотря в глаза облапошенного ими собеседника, да притом еще негодуя. Вроде росли, как все, воспитывались, как все, а вот, поди ж ты, каковыми уродились! Такие были всегда и во все времена. И дело не в том, что с таким характером им живется лучше, нежели остальным, а в том, что за злостный навет им ничего не бывает, окромя материальной выгоды.