Ненаписанные страницы - Мария Верниковская

Она очнулась, услышав радостный вскрик детей, и резко обернулась к ним. Ирина Николаевна не сразу увидела мужа, низко наклонившегося к сыну. Всю дорогу она готовилась при встрече высказать ему сразу все упреки — что не написал ни разу подробного письма, не сообщил о квартире, а теперь вот и не встретил, хотя она дала телеграмму. Но когда подошла ближе и увидела проступившие на его лице скулы, и то, как он судорожно сжимает Сережу, вдруг прониклась почти материнской жалостью и совсем неожиданно для себя порывисто шагнула к нему. Бартенев опустил сына, выпрямился, робко заглянул ей в глаза и привлек к себе.

— Ох, Андрей, Андрей, — тихо и смирно проговорила Ирина Николаевна, склоняя к нему голову.

— Папа, а у нас какая квартира? — спросила дорогой Галя.

— Какая? Хорошая, — неуверенно ответил Бартенев, косясь на жену.

Ирина Николаевна звонко рассмеялась:

— Я уверена, что отец еще и не видел ее. Ну, сознайся, не видел? — повернула она к нему раскрасневшееся лицо.

— Не видел, — со вздохом признался он и, чувствуя себя виноватым, просительно улыбнулся ей.

Как это хорошо, когда к тебе приезжают жена и дети! Приезжают не в гости, а совсем, ради тебя! И хотя править семейными делами, пожалуй, потруднее, чем цехом, все равно он безмерно доволен! Интересно, как теперь будет срабатывать будильник, который честно четыре месяца поднимал его в гостинице в одно и то же время? Многие события подстегивали его волю и энергию. Были и звонки из Москвы. Они торопили: «Принимайте все меры, чтоб выровнять ход печей. Доменные печи Рудногорска должны давать одну треть всего чугуна… А пока…»

— Андрей! Андрей! — Ирина Николаевна тормошит его за руку. — Куда мы идем?

Машина свернула в сторону от шоссейной дороги, въехала в поселок уютных коттеджей и остановилась у подъезда аккуратного белого домика с островерхой крышей.

— Могу сказать по секрету, — это поселок для мозгового треста завода.

— А где ключи от квартиры?

— В самом деле, где ключи? — Бартенев хлопнул себя по карманам и заговорщически посмотрел на шофера. Мужчины хорошо поняли друг друга. Шофер Петя не спеша достал ключ, делая вид, что он к нему попал совершенно случайно. Между тем ключ был получен только утром в жилрайоне.

Ирина Николаевна первая решительно переступила порог. Сухой запах краски ударил в лицо. Ей нравилась удобная квартира с высокими потолками, длинным коридором, оклеенным зелеными обоями. Стеклянная дверь вела в комнату с розовыми стенами и полуовальным окном.

— Кто здесь жил раньше? — поинтересовалась Ирина Николаевна у Пети.

— Бывший начальник цеха.

— Его следов, кажется, не осталось?

— Его следы остались в цехе, — наклоняясь к уху жены, негромко заметил Бартенев.

— А эту с верандой — нам? — послышался из соседней комнаты возглас Гали.

— За вещами! — бодро скомандовал детям Бартенев, беря за руку сына. Они вскоре весело возвратились кто с чемоданом, кто со свертком или сумкой.

— А как же мы без стола будем? — недоумевал Сережа.

— Стол будет, — проговорил Петя, ставя в прихожей большой кожаный чемодан. — Вот Андрея Федоровича увезу в цех и стол из жилотдела приволоку. Там обещали.

— Нет, нет. Никаких столов из жилотдела! — запротестовал Бартенев.

— Так здесь и раньше казенная мебель была, — пояснил Петя, с полной осведомленностью личного шофера.

— Может, и была казенная, но мы покупать будем.

— А где? В магазинах нет.

— В магазинах нет, значит, на базаре есть — там спрос тонко изучают, — проговорил Бартенев, наблюдая за женой.

Встав на колени, Ирина Николаевна быстро и ловко извлекла из корзины электрический чайник; из вафельного полотенца выглянула большая с розовым ободком белая кружка. Бартенев улыбнулся и чайнику, и кружке, как давним старым знакомым. Ирина Николаевна достала зеленую суповую кастрюлю, поставила ее на плиту, и Бартеневу показалось, что сейчас в ней закипит суп, поднимется от пара крышка и запахнет лавровым листом, луком и чем-то еще страшно домашним.

— Предлагаю садиться на пол, ноги по-турецки, — пригласила Ирина Николаевна, расстилая клеенку. Она быстро уставила ее консервными банками, выложила рыбный пирог и подала мужу бутылку с брусничной наливкой.

Ели шумно и весело. Петя, похрустывая запеченной корочкой пирога, с видом знатока заметил:

— Со щукой. Лучшая рыба для пирога. Отвезу Андрея Федоровича, — обратился он к Ирине Николаевне, вытирая губы рукой, — отвезу и поедем с вами к знакомому столяру, у него найдется стол.

— А ты, может быть, останешься с детьми? — Ирина Николаевна повернула лицо к Бартеневу.

— Не могу, — он озабоченно взглянул на часы. — Сегодня партийное собрание.

Доро́гой в машине Ирина Николаевна рассказывала мужу о лубянских знакомых, перескакивая с одной новости на другую.

— Воропаева на твое место выдвинули, а в цехе говорят: теперь хоть кого ставь, все равно пойдет, потому что система. А у Еланчиковых сын родился. Третий. Представляешь?

Она выглядывала из окна машины и вскрикивала:

— Смотри! Эта улица, как в Лубянске, где гараж? Помнишь? Сейчас будет поворот к заводу.

Она узнавала город по тем же приметам, что и он. Ей хотелось услышать хоть что-нибудь от Андрея в подтверждение своих догадок, однако Бартенев несколько раз ответил ей невпопад, поглощенный своими мыслями. Сегодня он будет на партийном собрании в роли кого? Рядового коммуниста, руководителя или человека, который, судя по повестке, должен предстать перед всеми, как грешник? В чем его грех? Какую линию определит ему сегодня Лотников?

Ирина Николаевна, заметив отчужденность во взгляде мужа, с обидой спросила:

— Неужели тебе не интересно о чем я рассказываю?

Он попытался возразить и улыбнулся, но разговора уже не получилось. У проходной Петя круто затормозил, Бартенев вышел из машины, наклонился, заглянул в лицо жены и мягко дотронулся до ее руки. То возбужденное состояние, в котором находилась Ирина Николаевна с минуты приезда, теперь покинуло ее. Ощутив глубокую усталость, она откинулась на сиденье и по-детски беспомощно улыбнулась мужу. Тронутый этой улыбкой, Бартенев наклонился к ней ближе и, погружая взгляд в бесконечно родные глаза, мягко сказал:

— Ты отдохни. Я скоро вернусь.

Просторный красный уголок цеха гудел голосами. На сцене за длинным столом, покрытым красной скатертью, стоял Лотников и стучал карандашом по графину, призывая к тишине. Бартенев поместился у входа на свободный стул. Прибой голосов заметно стал ослабевать, когда за столом появился избранный президиум. Бартенев увидел рядом с Костровой парторга Гущина и понял, насколько значительным предполагалось собрание.

Докладчиком выступил Лотников. В его речи цифры громоздились одна на другую и рассыпались, как кубики в детской игре. В зале его почти никто не слушал. Что-то вычислял на листке бумаги Верховцев, Кирилл Озеров читал газету, горновой Топин, склонив голову на плечо соседа, негромко сопел. Положив на руку голову, дремал и Гуленко. Рядом с ним сидел Кравцов, согнув красную массивную шею.

Но враз наступило оживление в зале, когда Лотников откашлялся и после короткой паузы проговорил:

— А теперь о руководстве, о товарище Бартеневе.

Все затихли.

— Несколько месяцев в цехе новое руководство, — повторил Лотников, взглядывая в зал, — но резких изменений не произошло. Зато о стиле руководства судить можно. Новый начальник цеха пришел как будто в пустой дом, где до него никто не жил. Никого не видит, не замечает. Все самочинно, самовластно делает. Но наш цех — это не частное предприятие Бартенева…

…За четырнадцать лет многое забылось, но то собрание запомнилось навсегда. Запомнилось потому, что она, Кострова, впервые увидела Бартенева таким, каким только могла впустить его в свою душу, в свое сердце. Предстал он тогда перед ней не в роли победителя. Его зло и несправедливо ругали и все-таки он не казался побежденным. Внутреннее мужественное напряжение угадывалось во всей его фигуре. От его широких плеч, больших высоких сапог веяло силой, казалось, в открытой драке он легко уложил бы на лопатки Лотникова, но то, что произошло на собрании, нельзя было назвать дракой, тут требовалась, пожалуй, именно бартеневская выдержка.

Ей на том собрании пришлось быть председателем. После перерыва охотников выступать сразу не нашлось, и это начинало тревожить Лотникова. Он кого-то уговаривал, кажется, Кравцова, но к трибуне подошел Женя Курочкин. Волнуясь, расстегнув ворот рубахи, он заговорил:

— Я газеты выписываю и понимаю, что вопрос о работе нашего цеха не частный и даже не заводской, а международный. Сколько чугуна не дадим, столько и тракторов из него не сделано, и мостов не построено, и разных машин не выпущено. И не только у нас, а и в других странах, которые с нами, — в Чехословакии, Болгарии, Румынии.