Ненаписанные страницы - Мария Верниковская

— Как же это? — встрепенулась Юлия Дементьевна. Она заставила ее сесть за стол и пить чай с картофельными оладьями и рассказывать, что там, как на работе.

Дела дочери представлялись Юлии Дементьевне всегда значительными, важными. Если у Веры Михайловны случались неприятности по работе, она как-то сразу угадывала их, двигалась тихо: тишина, по ее убеждению, успокаивала нервы. Она уводила на улицу шумливую Аленку и назидательно внушала ей:

— Сегодня у твоей мамы трудный день.

И сейчас, склонив седую голову, Юлия Дементьевна слушала, что говорила ей дочь о новом начальнике цеха, старалась уловить в рассказе самое главное — хороший человек новый начальник или плохой и как это может отразиться на Вере.

Из комнаты послышалось сонное бормотание Аленки, Юлия Дементьевна насторожилась:

— Я пойду к ней.

В дверях она обернулась и тихо сказала:

— Там письмо тебе.

Вера Михайловна поняла, от кого письмо и почему мать не сразу напомнила об этом. Она молча налила себе еще чаю и, потушив на кухне свет, со стаканом пошла в свою комнату. В темноте на маленьком столике белел конверт. Она не ошиблась, письмо было от Сергея. Мать все еще никак не может привыкнуть к тому, что где-то живет человек, странно похожий на Аленку и в то же время совсем чужой…

Забубенная голова этот Сергей! Он смотрел в лицо жизни и не видел ее истинного лица. Той весной, когда они поженились, в донских степях сшибались стальными лбами русские и немецкие танки, земля под гусеницами темнела ржавой кровью, а Сергей читал Блока:

О весна без конца и без краю,Без конца и без краю мечта!Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!И приветствую звоном щита.

В августе сорок первого Костя писал с Южного фронта:

«Дорогие мои! В настоящее время жив и здоров, что вас главным образом больше всего интересует и что я могу вам написать. Правда, вас, наверное, интересует узнать подробнее обо мне, но для этого нужно иметь время, которого я не имею. Обо мне не беспокойтесь. Живите дружно, целую всех».

Только в самом конце вырвалась не мужская тоска:

«Ох, если бы ты, мама, знала, как я был рад, если бы получил от тебя письмо».

Через несколько дней где-то в Белополье Костя был убит.

Может быть, Сергей стихами Блока хотел ее, Веру Кострову, увезти от печали? А она холодно удивлялась, почему он ни разу не высказал желания пойти на фронт, ночью под огнем врага переплыть вплавь реку…

Незадолго до конца войны Сергей сказал, что уезжает с партией геологов в Башкирию искать залежи угля. Они вместе собрали в дорогу его вещевой мешок. Через много месяцев от него пришло письмо:

«Разведали богатые залежи. Здесь будет город заложен — Кемир-Тау! В переводе — угольная гора. Здесь

…наточив топоры,Веселые красные люди,Смеясь разводили костры.Смолили тяжелые челны…Река, распевая, неслаИ синие льдины, и волны,И тонкий обломок весла…»

Сегодня в письме не было стихов. Была проза:

«Переезжаем с партией на новое место. Часто прихварываю. И вообще все тускло».

Он начинал стареть, так и не став настоящим мужчиной.

Вера Михайловна медленно разорвала письмо, потушила свет и подошла к окну. В детстве, ночью, пробуждаясь от непонятных страхов, она неслышно подкрадывалась к окну и смотрела, как в вышине сияют в зрячем сне звезды, и страхи покидали ее. Можно было загадать заветное на счастье, протянуть в открытое окно руки и ждать, когда с неба упадет звезда. Поймать звезду ни разу не удалось. Она взрослела, переходила из класса в класс, но по-прежнему перед сном стояла у окна, все еще надеясь поймать свою звезду…

Ночь не смешивала на небе краски, а только оттеняла их. Вдали, колеблясь, разливалось красное зарево, словно в ночи за невидимым горизонтом вставало солнце.

«Чугун выпускают», — подумала Вера Михайловна и не заметила, как мысли ее устремились за крыши домов, к цеху, к Бартеневу. С его приходом открывались в людях разительные перемены. Сегодня мастер пятой печи Буревой пришел к Верховцеву, держа в руках бумажку с бартеневским вопросом: «Как сократить простои на ремонте?», и сказал: «Надо отдельные детали на ходу менять». Он тут же перечислил, какие это детали и что для этого надо сделать.

Конечно, люди и раньше старались, не жалели себя в работе, но теперь это старание все больше начинало принимать характер творчества. А сама она разве осталась прежней? Ее мозг приобрел почти ощутимую упругость, сосредоточившись каждой клеточкой на решении проблемы с горючестью кокса. А Верховцев? Он помогает ей, он теперь цеховой конструктор — разрабатывает новые узлы печи в связи с переводом на высокое давление.

…Она много позднее узнала, какие бурные подводные течения приходилось тогда преодолевать Бартеневу. Мы любим клокочущие реки за их неукротимую силу, энергию. Но не любим попусту клокочущих людей. Таким клокочущим был Дроботов. При старом начальнике Лешеве Дроботов и Барковский всегда были на виду. На рапортах, собраниях они щеголяли остроумием, подчеркивали свою значительность. Бартенев сразу определил их заурядность и не старался скрыть этого. Теперь Дроботов и Барковский почти не появлялись в «хранилище идей», но зачастили к Лотникову. Лотников с упрямой подозрительностью относился к людям, цеплялся за каждую мелочь, придавая ей характер особой, политической важности. Все, что не укладывалось в его понимании, представлялось ему угрозой общему и его личному благополучию.

Человек оговорился, неудачно пошутил, из-за трамвая опоздал на работу — Лотников все тщательно собирал и записывал. Если раздавался на собрании голос критики против него, Лотников пускал в ход свою книжечку. Он называл точные даты, часы, когда критикующий его человек действовал в своей жизни опрометчиво. Эта неопровержимая точность ударяла по человеку, как струя холодного душа. Выступающий растерянно замолкал и начинал мучительно вспоминать, что нечто подобное с ним действительно было, но где, когда, при каких обстоятельствах — этого он не мог вспомнить.

— Прилипчивый человек, — говорил о нем мастер Буревой.

В Бартеневе Лотников сразу почуял человека, которого не возьмешь на испуг. С той памятной встречи в столовой он насторожился и начал тщательно собирать все, что можно было использовать против нового начальника при удобном случае.

Однажды он почувствовал, что фактов у него достаточно, и появился в кабинете Бартенева. Угловатый, с крупными чертами лица, он исподлобья смотрел на Бартенева. Тот выжидательно молчал, пытаясь понять, что могло привести к нему этого человека.

— Инженерам и мастерам, как мальчишкам, экзамены устраиваете, — начал Лотников. — Забываете, что у одних — дипломы, у других — десятки лет работы у горна.

Вокруг рта Бартенева легли резкие складки, придававшие его лицу холодное и жесткое выражение.

— Достоинство инженера определяется не дипломом, а инженерными мыслями и действиями, — сдерживаясь, возразил он.

— Вам рано еще судить о действиях наших инженеров и мастеров.

— Это не я сужу, а цифры.

Бартенев взял со стола разграфленный и заполненный цифрами лист бумаги, провел по нему твердой ладонью сверху вниз и придвинул к Лотникову:

— Вот эти действия.

— Сводка, конечно, неважная, но дело тут не в инженерах.

— В чем же? — быстро спросил Бартенев.

— Это изучить надо.

— Но у здешних инженеров было больше времени, чем у меня, чтобы разобраться в причинах, мешающих цеху.

— Они изучали, думали, — неопределенно отозвался Лотников, чувствуя, как у него ускользает уверенность в разговоре.

— Я полагаю, вы пришли не от имени думающих инженеров? — спросил Бартенев с усмешкой.

Лотников не успел ответить, кто-то с силой открыл дверь, и в кабинет широко шагнул Павел Иванович Буревой. Коренастый, бритоголовый, он вкатился в комнату, как шар.

— Вот хорошо, что оба здесь.

— Садитесь, — пригласил Бартенев, вспомнив, как две недели назад этот мастер приходил к нему с интересным предложением. Сейчас Павел Иванович вплотную подошел к столу и положил перед Бартеневым серую, захватанную руками бумагу.

— Инструкцию принес, что вы дали. Надоело в кармане носить.

— Ей в голове положено быть, — вдруг повеселев, заметил Бартенев.

— Вот именно, в голове! — заторопился Павел Иванович. — Я доменную печь, как тот мастер, о котором вчера говорили, тоже нутром чую. Идет чугун или шлак, могу сказать, сколько в нем кремния, марганца, есть ли сера.

— А бывает, что сера отсутствует? — с живым любопытством спросил Бартенев.

— В том-то и дело! — еще возбужденнее продолжал мастер. — Инструкция есть, начальство есть и сера есть. А по-моему, раз инструкция, раз начальство, то серы не должно быть.