Сказки здравомыслящего насмешника - Шарль Нодье

— Шесть лет! — воскликнул он. — О горе мне, горе! Родители мои наверняка умерли от старости, а быть может, и от нищеты! А может быть, увы! они умерли от горя, скорбя о том, что я не вернулся домой, и почитая меня либо жестокосердым негодяем, либо ничтожным неудачником? Теперь я понимаю, проклятая коляска, как удается тебе ездить так быстро: ведь ты за минуту пожираешь много дней! Ступай же вперед, турецкая горошина, ступай вперед! — приказал он, вынимая из кожаного мешочка горошину и выбрасывая ее за окошко. — Ступай так далеко, окаянная горошина, чтобы я никогда тебя больше не видел!

С этих пор, насколько мне известно, никому не доводилось видеть турецкую горошину, которая была бы похожа на коляску и проезжала пятьдесят тысяч лье в час.

Бобовый Дар спустился по мраморным ступеням, объятый такой печалью, с какой никогда не спускался с чердака, где хранил свои бобы. Он вышел из дворца, не видя его, и побрел по невозделанной равнине, даже не удосужившись проверить, не стали ли волки лагерем где-нибудь поблизости и не грозят ли они ему осадой. Он брел вперед, погруженный в свои мысли, то ударяя себя по лбу, то принимаясь плакать.

— Чего же мне желать теперь, когда родители мои умерли? — сказал он, машинально вертя в руках дорожную корзину. — Чего мне желать теперь, когда Душистая Горошинка вот уже шесть лет как замужем, ибо в день нашей встречи ей исполнилось десять лет, а принцессы ее рода выходят замуж именно в этом возрасте! Вдобавок ее выбор был уже сделан. На что мне весь мир, мир, который состоял для меня из лачуги и бобовых грядок, а их ты мне не вернешь, зеленая горошинка, — прибавил он, вынимая ее из стручка, — ибо счастливая пора детства не повторяется вновь. Ступай, зеленая горошинка, ступай, куда будет угодно Богу, и пусть из тебя вырастет то, что должно вырасти во славу твоей хозяйки, раз мне не суждено увидеть моих старых родителей, мою лачугу, бобовые грядки и Душистую Горошинку! Ступай, зеленая горошинка, ступай далеко-далеко!

И он швырнул ее вдаль с такой силой, что маленькая зеленая горошинка могла бы без труда догнать большую турецкую горошину, не противоречь это ее натуре. Затем Бобовый Дар упал на землю, сломленный отчаянием и горем.

Когда он поднялся, вид окружающей равнины совершенно переменился. До самого горизонта простиралось бескрайнее море яркой зелени, утопающее в тумане, а на нем под дуновением ветерка тихо колыхались бело-фиолетовые и бело-розовые крылатые лодочки, похожие на цветы бобов и гороха, и, когда ветер склонял все эти зыблющиеся головки разом, оттенки их смешивались воедино и создавали новый цвет, в тысячу раз более восхитительный, чем можно увидеть на самых роскошных клумбах.

Бобовый Дар встрепенулся, ибо увидел все разом: и расцветшее поле, и похорошевшую лачугу, и отца с матерью, которые, живые и здоровые, хотя и слегка постаревшие, что есть силы бежали ему навстречу, горя желанием рассказать, что каждый вечер со дня его отъезда получали от него известия, и подарки, и уверения, что он скоро вернется, и все это украшало им жизнь и спасало от смерти.

Бобовый Дар нежно обнял родителей, а затем взял их за руки и повел в свой дворец. Чем ближе они к нему подходили, тем больше изумлялись старик со старухой, а Бобовый Дар боялся смутить их радость. Однако ж он не удержался и произнес со вздохом:

— Ах! если б вы видели Душистую Горошинку! Но она уже шесть лет как замужем!

— Замужем за тобой! — воскликнула Душистая Горошинка, открывая двустворчатые ворота. — Мой выбор был сделан еще тогда, разве ты не помнишь? Входите же, — сказала она, целуя старика и старуху, которые не могли налюбоваться на нее, ибо она тоже повзрослела на шесть лет, иначе говоря, ей стало шестнадцать. — Входите в дом вашего сына: это царство души и фантазии, где люди не стареют и не умирают.

Трудно было сообщить этим бедным людям весть более радостную.

Свадьбу сыграли со всем великолепием, какое пристало особам столь знатным, и супруги зажили вместе, являя собой совершенный образец любви, верности и счастья.

Так кончаются волшебные сказки.

СУМАБЕЗБРОДИЙ, ВЕЛИКИЙ МАНИФАФА СУМАБЕЗБРОДИИ, ИЛИ СОВЕРШЕНСТВОВАНИЕ

Прогрессивная история

Впервые — Revue de Paris. 1833. T. 53.18 août.

В этой сказке Нодье в игровой форме высмеивает понятие бесконечного совершенствования человеческого рода (о нем и об отношении к нему Нодье см. в предисловии).

В статьях начала 1830-х годов Нодье предрекал гибель человеческого рода и разоблачал мнимые благодеяния цивилизации (прежде всего материальной) тоном серьезным и возвышенным. Но поскольку прежде всего он был писателем, то практически одновременно излагал те же самые идеи и те же самые полемические аргументы в игровой форме. Три сказки-памфлета: «Сумабезбродий», «Левиафан Длинный» и «Зеротоктро-Шах», объединенные общим героем, который в нашем переводе именуется Вздорике, и общим сюжетом, — это именно такое «сказочное» продолжение полемики с идеей беспрерывного совершенствования и с культом технического прогресса. Употреблять применительно к этим сказкам Нодье термин «антиутопия» было бы анахронизмом, поскольку термин этот был придуман и вошел в употребление гораздо позже; однако в описании Ученого острова, на который попадает его герой, Нодье безусловно выворачивает наизнанку мечту об идеальном государстве, управляемом философами.

Диалогическая форма этой и следующей сказки, а также сказки «Лис, попавший в западню», объясняется, по-видимому, теми же соображениями, какие высказал Дени Дидро (писатель, которого Нодье высоко ценил, о чем свидетельствует статья 1830 года «О французской прозе и Дидро») в предисловии к сочинению под названием «Это не сказка»: «Когда мы рассказываем сказку, нам нужен кто-то, кто бы стал ее слушать; и если рассказ продолжается, рано или поздно кто-нибудь из слушателей прерывает его вопросом. Вот почему я ввел в предлагаемый рассказ — не сказку, или, если угодно, плохую сказку, — персонажа, который, худо ли, хорошо ли, исполняет роль читателя». Нодье, мастер устного рассказа (о чем см. в нашем предисловии), охотно воспроизводил соответствующую атмосферу в своих текстах.

Несколько пояснений к заглавию сказки.

Сумабезбродий — в оригинале Hurlubleu; такого слова во французском языке нет; есть слово hurluberlu, означающее «сумасброд», «вертопрах»; у Рабле в авторском прологе к пятой книге «Гаргантюа и Пантагрюэля» брат Жан клянется именем вымышленного святого, который в переводе Н. М. Любимова так и зовется — Юрлюберлю.

Манифафа — слово, выдуманное Нодье и, возможно, восходящее к испанскому manifacero — сующий нос не в свое дело. Сам образ султана, который своими вопросами двигает вперед сюжет сказочной повести, встречается в сказках «Тысячи и одной ночи», откуда он перешел во французские сказочные повести XVIII века; таков, в частности, султан Мангогул в «Нескромных сокровищах» Дидро (1748).

Подзаголовок сказки («Прогрессивная история») иронически переиначивает подзаголовки французских сказочных повестей XVIII века: «Нравоучительная сказка», «Политическая и астрономическая сказка» и т. д.

— Катитесь вы все к черту! — воскликнул Манифафа.

— Прикажете ли катиться туда же и главному балагуру[70] вашей Священной коллегии придурков?[71] — осведомился Вздорике[72].

— Нет, Вздорике, — отвечал Сумабезбродий. — Я обращался ко всей этой своре королей и императоров, которые каждый вечер изводят меня своими любезностями и снашивают своими грязными поцелуями подметки моих августейших домашних туфель. Ты мил мне, Вздорике, ты мил мне, главный балагур Священной коллегии придурков, потому что ты — существо бессмысленное, но не лишенное остроумия, хотя с первого взгляда этого и не скажешь. Больше того, я высоко ценю твои достоинства и сразу же доверил тебе одну из важнейших должностей в моей империи, невзирая на то что ты свалился сюда ко мне как снег на голову.

— Совершенно верно, именно свалился, — отвечал Вздорике. — Я прилетел к подножию славного дивана Вашего несравненного Величества на маховом ядре; это транспортное средство по сей день вбито в мрамор, который Ваше Величество изволит попирать своими величавыми стопами, когда ему наскучивает почивать на ложе.

— Ты кое-что упустил, Вздорике. Твое внезапное и, пожалуй, даже чересчур стремительное явление было сочтено чудом, поскольку избавило страну от ужасного раскола, стоившего жизни миллионам моих подданных; не помню, впрочем, в чем там было дело. Набей-ка мне трубку для вдохновения.

— Дело было в том, о вечный и незыблемый Манифафа, — подхватил Вздорике, набивая трубку своего повелителя со всеми подобающими этому ответственному занятию церемониями, — что придурки, поклоняющиеся божественной летучей мыши[73], праматери вашего императорского рода, которая с неизменной снисходительностью ежевечерне закрывает крыльями солнце, дабы даровать Вашему весьма совершенному и весьма обожаемому Султанскому Высочеству свежайшую тьму, благоприятную для сна, — придурки эти разделились на две непримиримые партии, возглавляемые двумя свирепыми балагурами, и схлестнулись в споре о том, родилась ли пресвятейшая летучая мышь из белого яйца, как утверждает Бурбураки, или же из яйца красного, как настаивает Барбароко, претендующий, так же как и его противник, на звание величайшего философа, какой когда-нибудь изливал свет науки на весь мир, а равно и все прочие владения империи Сумабезбродии[74].