Две Ревекки - Михаил Алексеевич Кузмин

такая беспричинная (действительно: достаточно окрика, возвышения голоса), пробудила в Павле Михайловиче жалость и вместе с тем уверенность, что именно теперь при ее слабости ему удастся всё узнать: все тайны, все нити, так странно их связующие. Он бросился к креслу и, умоляюще сложив руки, заговорил:

— Откройтесь мне! Вы не можете себе представить, как это мучит меня, эта неизвестность и это совпадение. Я все время будто стукаюсь головой об стену, и это не может так продолжаться. Лев Карлович мог бы объяснить мне все это, но я не знаю, насколько можно доверять его словам, тем более что вы сами мне говорили, меня предупреждали!..

Ревекка опять затянулась шалью, глубже ушла в кресло и уныло проговорила:

— Что вы хотите знать?

— Какую связь вы имеете с Елизаветой Штабель и ее родственницей?

— Я в первый раз слышу эти имена. Расскажите мне про этих женщин.

Несмотря на лунатический или несколько спиритический голос девушки, в ее словах все-таки слышался приказ, которого невозможно было не исполнить. Отчасти от этого, отчасти желая точно знать, Травин начал рассказывать свою давнюю историю с Елизаветой Казимировной и той, умершей Ревеккой. Живая слушала словно в полусне, и когда Павел Михайлович, сам увлеченный, кончил свое не очень краткое повествование, произнесла задумчиво, но уже почти без странности:

— Имена имеют большое влияние. Верить этому, конечно, несправедливый предрассудок, но это верно!

Опять задумалась, потом, вспомнив, спросила:

— Она ведь умерла, та девушка?

— Да, как я вам сказывал.

— Странно, очень странно. И умерла для вашего счастья? Это очень красиво, может быть, слишком… Но что же? Иногда и прекрасные поступки бывают красивыми. Редко только… Я сейчас очень устала, но чувствую, что тоже могла бы… сделать что-нибудь… ну, умереть там, что ли? Mourir un peu, как у Верлэна[6], для того, кого любила бы… Только я никого не люблю…

— А Стремина?

Ревекка рассмеялась, сделавшись вдруг похожей на своего дядю.

— Это совсем другое. Это игра. Кажется, неудачная для меня. Он иногда меня пугает, а чаще скучно… Я все жду, когда он меня поколотит, а он, кажется, того же ожидает с моей стороны… Я ведь не добрая, хоть и готова умереть, и часто не люблю людей, которых и в глаза не видала. Я дочь генерала Яхонтова не люблю. Это не ревность, а просто она мне представляется претенциозной и глупой… вроде героинь Mapлит… А имена… имена имеют большое влияние… Спасибо за вашу историю о Ревекке… Годится к сведению…

Девушка широко открыла глаза и, внимательно глядя в совсем уже дневное окно, повторила:

— К сведению… к печальному сведению!

— Вам холодно, Ревекка Семеновна?

— Мне? Нет… я устала.

— Я вас никогда такой не видел.

— Вы и вообще-то видите меня в первый раз.

— Верно.

Помолчав, Травин сказал нерешительно:

— Вот вы говорите, что никого не любите, а Стремин и вызывал меня специально, чтобы открыть, что вы влюблены в одного человека.

— Не в вас ли?

— Раз вы спрашиваете, я отвечу. В меня.

— И вы этому верите?

— Не очень.

— Слава Богу.

Девушка поднялась, но тотчас оперлась о стол, словно нога у нее повернулась. Поморщась, она проговорила:

— Это все — офицерский вздор. Важно совсем не это, вы это отлично понимаете. Ну, спокойной ночи.

Потом добавила:

— Правда, что мне очень подходит это имя: Ревекка?

Глава 6

Павел Михайлович подходил к дому, где жили Яхонтовы, как раз в ту минуту, когда к подъезду подъехали генерал и Анна Петровна. По-видимому, они катались, такой беспечный, праздный был у них вид. Травину редко случалось видеть Яхонтову на улице, и он еще раз с восторгом и влюбленностью заметил, как она красива. Широкий лиловый вуаль делал розовее и нежнее ее лицо, движения, слишком резкие в комнатах, на воздухе казались только определенными и не вялыми. Даже выскочила она из экипажа (генерал по солидности предпочитал лошадей автомобилям) с твердою легкостью и, пожав руку Павлу Михайловичу, не выпускала ее, покуда отец отдавал распоряжения кучеру.

— Вы к нам? — спросила она вполголоса и любезно, но немного строго.

— Да, я собирался зайти к вам, если не помешаю.

— Какие глупости! Когда же вы мешали? А сегодня мне было даже необходимо, чтобы вы пришли. Мне очень нужно поговорить с вами, спросить вас кое о чем. После чая вы не убегайте, хотя папа сегодня очень в духе и будет, вероятно, долго болтать.

Опять, отступивши было при виде таких реальных, жизнерадостных Яхонтовых, странное, полусонное волнение овладело Травиным и перенесло в запутанную историю, где барахтались и Стремин, и онкель Сименс, и покойная Елизавета Казимировна, и обе Ревекки, временами сливаясь в одну, и сам он. Даже на Анну Петровну ложилась какая-то таинственная и неприятная тень всякий раз, как Травин думал о ней в связи с остальными персонажами. Это был ни романтизм, ни романизм, а просто темная (во всех смыслах) история, вроде участия в шантаже или кинематографическом ограблении[7]. Ему был так неприятен этот оттенок, что всегда было отрадно встретить Анну Петровну или ее отца, даже попросту в реальной и жизненной обстановке. Сегодня особенно ему этого хотелось, но он привык подчиняться желаниям и даже капризам, если бы они были, Анны Петровны.

Действительно, генерал был очень благодушен, много и долго пил чай, вспоминал какие-то случаи, не замечая, как переглядываются между собою его дочь и Травин. Наконец даже он заметил их нетерпение и, забрав с собою последний стакан, отправился к себе в кабинет раскладывать пасьянс.

— Пойдемте! — сразу сказала Анна Петровна и решительно встала. Только когда они вошли в комнату, опустив занавески, зажегши свет и усадив Павла Михайловича в темный угол, она начала, опять как-то прямо, без всякого предварения:

— Вы, Павлуша, ничего не делаете из того, о чем я вас просила. Будто вы меня совсем не любите. Я вам говорила и повторяю еще раз, что для меня это дело большой важности, исключительной, а между тем это смешно, но я знаю больше, чем вы.

Говорила она тоном выговора, при последних словах даже остановилась перед Травиным, будто ожидая, что он может ответить. Тот пробормотал смущенно:

— Я не знаю, Анна Петровна… я исполнял ваше порученье… но там отношения так сложны, что, право, я не знаю даже, как вам это все передать…

— Ничего нет сложного… это все вы сами крутите. Известно ли вам, между тем, что Стремин на днях уезжает с Ревеккой в Финляндию, вместе. Это вы проглядели, следя «таинственную связь событий»…

Анна Петровна была в