Земля и небо. Записки авиаконструктора - Е. Адлер

И вот я уже в поезде. До Бельгии в моем купе – некого, а там подсел какой-то мужчина, очень похожий на одного киноартиста. Когда мы понемногу разговорились, он представился не артистом, а швейцарским кинопродюсером.

В Германии, где мы вскоре оказались, новое знакомство было очень кстати. Появившиеся таможенники нашли в моих чемоданах запрещенные здесь к ввозу вещи и предложили сдать их в багаж в спецвагон. Мой попутчик объяснил, где и когда я смогу вернуть свои пожитки. Без его помощи я едва ли вернул бы свой багаж, не зная почти ни слова по-немецки.

В Берлине мой попутчик сошел, но как же он преобразился! Из простого приветливого француза он превратился в холодного немца с военной выправкой. Его встречали какие-то официальные лица в военной форме. Короткие реплики, которыми они обменялись, звучали сухо, а нацистские приветствия казались зловещими. На прощание он мне все-таки кивнул.

Выйдя в Берлине на перрон, я обратил внимание на то, что там не оказалось ни одного мужчины без какой-либо форменной одежды – военной, полицейской, железнодорожной, штурмовиков или эсзсовцев. Купив в киоске свежую газету на русском языке, я почувствовал себя неуютно на перроне и поспешил убраться в купе: вдруг форма моего носа кому-то не понравится, а там доказывай, что ты не верблюд.

Газета оказалась органом Союза русских фашистов (оказывается, был и такой). В ней была полностью воспроизведена речь Гитлера, чтением которой я развлекался до самой польской границы. Эта речь была произнесена по случаю встречи с Муссолини и имела программный характер. Гитлер в то время не скупился на антисоветские высказывания, но в ней было достаточно упреков и в адрес Англии и Франции, не желающих, по его мнению, достаточно активно включиться в борьбу против большевизма. До самой польской границы в купе никого не было, а когда стемнело, вошел проводник и молча выключил свет, оставив лишь тусклую синеватую лампочку, предварительно задернув шторы на окне. Его бесцеремонность меня покоробила, я снова зажег свет и принялся дочитывать газету.

Через некоторое время в купе вновь влетел рассвирепевший проводник и с руганью, понятной мне только по интонации, снова резко выключил свет. Не решившись лезть на рожон, я приоткрыл штору. Мы, видимо, проезжали зону военных маневров. Небо ощупывали прожекторы, на высотках виднелись зенитные пушки, с затемненными фарами двигались колонны грузовиков.

Почувствовав приближение границы, я отправился на поиски багажного отделения и, переходя из вагона в вагон, выбросил под колеса, от греха подальше, крамольную газету.

Только тот, кто прожил несколько месяцев вдали, может понять, что такое Родина. Никакие слова не могут передать чувство, которое охватывает тебя при возвращении. Все тебе дорого, все тебе мило, все кажется родным и близким, теплым и радостным, особенно если, как у меня, возвращение пришлось на солнечный августовский день.

Птенцы расправляют крылья

На заводе Яковлев встретил меня суховато и сразу же направил в столярный цех, где шла сборка коробчатых лонжеронов крыла «семнадцатой», такого же деревянного и неразъемного, как у самолета Кодрон «Гоэлан».

Я с охотой принялся за работу ведущего конструктора, с удовольствием отмечая про себя, что в конструкцию внесены многие новшества, подмеченные мною во Франции. Нетрудно догадаться, что постройкой этого самолета Яковлев старался доказать ненужность закупки иностранных самолетов подобного типа. Впрочем, несмотря на это, он отправил еще одну группу конструкторов во Францию, как только Трефилов со своими «индейцами» возвратился домой.

«Семнадцатая», названная УТ-3, достроенная с моим участием, прошла заводские летные испытания успешно, а затем без проволочки, после облета ее военными летчиками, было принято решение запустить ее в серию.

Главным было не то, что Яковлеву со своей небольшой, но энергичной командой удалось построить приличный двухмоторный самолет. Главное заключалось в том, что его сотрудники поверили в свои силы, уверовали в звезду своего руководителя, а он отважно замахнулся на постройку совершенно нового, оригинального, тоже двухмоторного, но намного более мощного самолета – бомбардировщика ББ-22.

Предложение Яковлева стать ведущим конструктором этого самолета я воспринял с энтузиазмом. Замысел был простым и дерзким: скорость. Все было подчинено ее достижению. Бомбовая нагрузка минимальная – всего 120 кг. Дальность полета – только 500 км. Экипаж – всего два человека. Вооружение – два пулемета: один неподвижный для стрельбы вперед, другой, на вертлюге, – назад. Оборудование – только для дневных полетов в простых метеоусловиях.

Компонуя самолет, Леон Шехтер вложил весь свой талант в этот проект. Изящество внешних форм сочеталось со многими техническими новшествами. Была принята высокая для того времени удельная нагрузка на крыло, позволившая уложиться в небольшие габариты самолета. В полете убиралось не только главное шасси, но и хвостовое колесо. Водорадиаторы были перемещены со своего обычного места в заднюю часть мотогондол, которые стали удобооб- текаемыми. Разнесенное по сторонам вертикальное оперение давало некоторый выигрыш в весе и улучшало обзор и обстрел назад. Накопленный опыт постройки легких самолетов повысил грамотность конструкторов, привил культуру веса, что тоже способствовало улучшению летных характеристик.

Первый опытный экземпляр самолета ББ-22

В работе чувствовался большой подъем, который подогревал сам Яковлев, ежедневно обходя чуть ли не все рабочие места. Его меткие замечания и острые вопросы вносили целеустремленность в конструирование машины. Беда, если спрашиваемый оказывался некомпетентным. На него сыпался град дополнительных вопросов до тех пор, пока не становилась ясна объективная реальность. Припертый к стене начальник или работник вынужден был давать обещание исправить что-то, да еще к определенному сроку.

Имея очень цепкую память, АэС в названный срок обязательно подходил к тому же человеку и спрашивал:

– Как дела?

Если бедолага не мог толково ответить, следовал публичный разнос.

Такие сцены происходили прямо на месте, будь это КБ, производство или аэродром. Диалог был явно неравноправным. АэС мог позволить себе такие слова:

– Вы преступный тип, вас нужно судить, – в то время как ответчик вынужден был, соблюдая субординацию, отбиваться деликатно:

– Ничего преступного здесь нет, это вина не моя, а такого-то.

Однажды, стоя на стремянке возле самолета, Яковлев увидел в дверях выходящего конструктора Леканова и крикнул:

– Эй, Леканов!

Полуобернувшись и подняв брови, Юра с достоинством ответил:

– Pourquoi,(4*) «эй»?

Получив изящный, но твердый отпор, АэС заметно стушевался.

Если не считать некоторой грубости, АэС своей энергией и непреклонной волей, повседневной требовательностью и интересом к делу, практичностью и оперативным решением возникавших вопросов действительно завоевал у своих сотрудников огромный авторитет. Во время его ежедневных обходов каждый человек мог набраться смелости и обратиться к нему с любым вопросом, включая личные. Если АэС с ходу сам решить какой-то вопрос не мог, он тут же вызывал на место того или иного человека, от которого зависело решение дела. Вопрос решался немедленно и исчерпывающе. Если же вопрос бывал неправомочен или демагогичен, человеку, обратившемуся с ним, давался должный отпор. Это было платой за риск.

Требуя от всех и во всем подтянутости, дисциплины и порядка, сам АэС пользовался привилегией приходить часа на два позже других, правда, уезжал обычно тоже попозже. Такое поведение имело для пользы дела определенную выгоду: начальники, не решаясь уходить раньше АэСа, оставались сверхурочно и удерживали подчиненных. В результате рабочий день автоматически увеличивался у всех. Когда же на производстве возникала заминка, сам Яковлев подходил к тому работнику, от которого зависел ход работ, и, порасспросив о том, о другом, бросал реплику:

– Задержитесь сегодня часиков до десяти, а если поработаете до двенадцати, ничего с вами не случится.

Излюбленным приемом форсирования работы была его игра на самолюбии.

Сложнейшая работа по ручной выколотке и сборке капотов двухмоторного самолета поручалась двум лучшим медникам: пожилому опытному Морозову и молодому способному Антипову. АэС регулярно наведывался к ним, говоря улыбающемуся белозубому Морозову:

– А у Леши Антипова дело-то побыстрее идет.

Улыбка сразу угасала, а стук молотка усиливался.

Подойдя к щеголеватому Антипову, работавшему в излюбленной косоворотке и наглаженных брюках, говорил:

– А у Морозова-то чище получается.

Сверкнув глазами, Леша принимался сопеть и быстрей колотить молотком.