Дагестанская сага. Книга II - Жанна Абуева

– Я своей внушаю: «Лялечка, это всё болтовня, ты не верь всяким глупым хабарам…», а она всё равно верит!

– Интересно, с чего бы это ей вдруг верить? – насмешливо произнёс Нариман, хозяин дома, видный молодой мужчина, единственный в их компании, кто не поторопился с женитьбой.

– Вот и я говорю! – сказал ему в тон Борис. – Эти женщины что угодно готовы себе вообразить!

– Хорошо тебе, Нариман! – сказал Абакар. – Свободен, как птица, ни перед кем не отчитываешься и не оправдываешься, а только живёшь в своё удовольствие! Эх, и чего я так быстро женился, дурак!

– Так ты же не сам женился, а родители тебя женили! – ответил Нариман. – У нас ведь как в Дагестане: после двадцати пяти холостым оставаться ни – ни! Что люди скажут?

– Это точно! – поддержали его вразнобой остальные. – У нас всё делается с оглядкой на людей! Не кури, не пей, не гуляй, а то люди будут осуждать… А какие люди! Те же, что и мы, не больше и не меньше!

– Самое интересное, – сказал Имран, – что люди обычно у других всё замечают, а своё всё скрывают.

– Наверное, нигде больше такого нет, как у нас в Буйнакске, где всем до всего есть дело! – поддержал его Абакар.

– Это потому, что город у нас маленький и все друг друга знают… так же, как и друг про друга! С одной стороны, это, конечно, хорошо, но с другой – очень даже плохо!

– Точно! – с чувством произнёс Нариман, наливая водку в стоявшие на столе рюмки. – По этому поводу назрел очередной тост. Предлагаю выпить за то, чтобы все люди занимались своими делами и не совали нос в дела чужие!

Мужчины, чокнувшись, выпили и принялись за лежавшую на столе закуску – хлеб, сыр, помидоры, зелень и жареное мясо.

– А теперь предлагаю персональный тост за тёщу Бориса, мудрейшую Кусум! – провозгласил Абакар. – Ну-ка, Борис, повтори ещё раз, как она там говорила?

– «Отказ, Борис, совсем отказ!» – скопировал свою тёщу Борис, и мужчины снова расхохотались дружно и весело.

Глава 15

Осторожно держа в руках запеленутый свёрток, из которого едва выглядывало маленькое личико, Разия-ханум испытала неизъяснимое волнение, внутри её что-то задрожало и перевернулось.

Этот ребёнок принадлежал ей, и он был одной с нею крови. Бог послал ей девочку, которая должна была быть её племянницей, а стала дочерью. После трёх месяцев грудного вскармливания Саният отдала ей свою дочку Зарему, и Разияханум, с горячностью возблагодарив её за это, обещала создать чудесную жизнь для девочки, равно как не оставить без внимания и остальных племянников.

Она и в самом деле намеревалась сделать для этой девочки всё, что было в её силах. Разумеется, с помощью мужа, без которого это было немыслимо, поскольку сама она денег не зарабатывала, зато умело их тратила, при этом успевая ещё и откладывать на «чёрный день». Ювелирное дело приносило Саидбеку солидный доход, заказы поступали не только из Дагестана, но и из других кавказских республик, и всё, что зарабатывал, он отдавал жене.

И сейчас, вглядываясь взволнованно в крохотное личико и судорожно прижимая к себе малютку, Разия-ханум прошептала с трепетным и прежде не свойственным ей вдохновением: «Ты будешь моей принцессой!»

– С чего это вдруг твои родители решили взять себе ребёнка?

Вопрос мужа застал Фариду врасплох, и она, растерявшись, молчала несколько мгновений, прежде чем сумела ответить:

– Не знаю… Заскучали, должно быть!

– А что, наши дети уже не считаются? Разве они не внуки твоему отцу?

Оставив без ответа риторический вопрос Имрана, Фарида опустила глаза, чтобы муж не заметил, как они наполнились слезами, ведь ей и самой поступок Саидбека был непонятен и обиден.

Они сидели на веранде, увитой виноградом, посаженным ещё Ансаром, и говорили совсем о другом, и вот Имран вдруг задал этот вопрос, и Фарида, и без того чрезвычайно взволнованная новостью, не знала, что ему ответить. Она действительно не знала.

Айша, понимая смятение своей любимой «жалин», как она ласково называла невестку, сделала сыну знак не касаться больше данной темы. Она была очень привязана к Фариде и, жалея её, не знавшую с ранних лет материнской ласки, старалась как можно больше проявлять по отношению к ней заботы и понимания.

С другой стороны, как женщина, она понимала Разию, судьбою обделённую материнством, понимала её страстное желание иметь ребёнка. «Лишь бы это ничего не испортило», – думала про себя Айша.

Глава 16

Кинотеатр «Ударник» находился прямо в центре города, на главной площади, носившей имя вождя пролетариата, и, будучи средоточием всех явок и договоренностей, неофициально являл собою главную точку Буйнакска, где горожане встречались, общались и влюблялись.

На самом верху один советский вождь сменялся другим, и генсеки, в соответствии с традициями жанра, интриговали, предавали, устраняли друг друга, и дагестанская власть в лице Даниялова уже сменилась на Умаханова, а «Ударник» по-прежнему стоял безмятежно в самом центре Буйнакска, собирая в своей прохладной полутьме мирных обывателей, спешащих после работы на премьеру очередного шедевра советского или мирового кинематографа, не говоря уже о молодёжи, для которой «Ударник» в качестве места встречи составлял немаловажную часть существования.

Позади кинотеатра, который до того, как стать кинотеатром, был главным городским храмом – Андреевским военным собором, раскинулся один из многочисленных городских скверов, вокруг располагались различные городские учреждения, а сама площадь Ленина, хотя небольшая, но вполне уютная, спокойно вмещала в себя парады и демонстрации, неизменно проходившие в городе 7 ноября, 1 Мая и в День Победы.

«Из всех искусств для нас важнейшим является кино»… Плакат с ленинскими словами, размещавшийся по правую сторону от большого экрана, неустанно напоминал зрителям о том, что кино – не просто зрелище, а самое что ни на есть искусство, которое должно принадлежать людям, нести им знания и, конечно же, воспитывать. Оно и воспитывало, демонстрируя лучшие образцы отечественного и мирового кинематографа. Неумолимые, неподкупные тётки у входа в кинозал ни под каким видом не пропускали тех несчастливцев, кому ещё не исполнилось шестнадцати – возраста, когда, по мнению советской цензуры, уже было можно смотреть на целующихся героев. Непристойные сцены нещадно вырезались из фильмов, а поцелуи, насколько это было возможно, носили целомудренный характер, и все знали, что поцелуи на самом-то деле актёрами просто имитируются.

Итак, «Ударник» с его историей и носимой в народные массы культурой был всё же признан непригодным, а посему городские власти, не особо вдаваясь в разъяснения, приняли решение его снести, напомнив жителям о том, что в городе имеются ещё два других кинотеатра.

Но старинное здание никак не желало разрушаться. Его толстые стены, возведённые ещё в прошлом веке, содрогаясь под мощными ударами техники, долго сопротивлялись, прежде чем рухнуть окончательно, подмяв под собою целую эпоху и превратившись в огромную кучу строительного мусора.

Известие о сносе «Ударника» шокировало всех жителей бывшей дагестанской столицы. Люди, столпившиеся перед обломками бывшего их любимца, искренне о нём горевали, хотя городская площадь стала отныне гораздо шире и просторней.

Вместе с «Ударником» ушло из жизни что-то родное и привычное, хотя буйнакцы и продолжали смотреть фильмы в двух других кинотеатрах города, не обладавших, увы, тем домашним уютом, который был свойствен «Ударнику».

Жизнь в городе продолжалась, и бывшая Сталинская, а ныне Ленинская улица, как и прежде, была вечерами полна горожан, степенно прохаживавшихся вверх и вниз и дружелюбно приветствовавших друг друга.

В середине улицы, утопая в зелени тополей, располагалось здание главной школы города, естественно, носившей имя вождя пролетариата и славившейся в том числе тем, что когда-то, на заре нового столетия, в её стенах – бывшей женской гимназии – училась Тату Булач, вошедшая в историю Дагестана как невеста пламенного революционера Уллубия Буйнакского, в честь которого и был назван город. Переписка Буйнакского и Тату Булач, опубликованная в советской печати, была для большинства дагестанцев эталоном подлинного большевистского чувства, способного одержать моральную победу над любой контрреволюцей.

Здание, в котором была позднее размещена школа имени Ленина, старинное и весьма солидное, являло собою образец дореволюционного зодчества, присущего большинству провинциальных российских городов. Подобные здания, облицованные красным кирпичом, с парадным крыльцом и, естественно, с «чёрным» ходом имелись во всех городах российской глубинки, ну, разве что не на всех из них могло красоваться написанное белой краской и огромными печатными буквами слово «Света». Десятилетия сменялись одно за другим, а «Света» всё продолжала гордо сиять на левой стороне школьного фасада, напоминая прохожим о том, что в среднем учебном заведении дети не только учатся, но и влюбляются.