Божья коровка (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович

– Их Коровка мне принес, – сообщил Семен Прокофьевич. – Попросил помочь. Надо бы заняться.

– Так диагноз сняли, – удивился председатель.

– Он просил, чтобы в документах не осталось упоминания о дебилизме. В поликлинике и военкомате.

– А не много хочет?

– А чего теряем? – подключился третий член комиссии. – Он ведь не в космонавты собирается, как предполагаю?

– Да куда ему без образования, – подтвердил профессор. – Будет грузчиком работать в магазине – так мне сообщили.

– Вот за грузчиков и выпьем, – предложил член комиссии. – Два письма за вашей подписью, Валентин Владленович, стоят «Арарата». И колбаска хороша – так и хочется попробовать. Вы согласны?

– Разливайте, – согласился главный врач…[40]

На работу утром Лосев шел в отличном настроении. Воротившись из диспансера, он порадовал директора приятной вестью, написал заявление о приеме на работу и отвез его в торг. Там же получил направление в поликлинику для оформления медицинской книжки. Он пройдет обследование за день – директор обещала. Жизнь налаживается.

У служебного входа в магазин курил напарник. Выглядел он хмуро.

– Что случилось, дядя Миша? – удивился Николай.

– Ты, что, радио не слушаешь? – буркнул тот.

– Не включал сегодня утром, – повинился Николай. Радиоточку он не слишком уважал, хотя здесь ее почти не выключают. В шесть часов утра вещание открывает гимн СССР. К тому времени люди обычно на ногах. Дальше новости – однотипные, как патроны в магазине, а потом – концерты, постановки… В полночь снова гимн и перерыв в вещании. Николаю это быстро надоело – тот же телевизор в прошлой жизни, только без изображения.

– Комаров разбился[41], – просветил напарник. – Парашюты подвели. Первый не сработал, во втором скрутились стропы.

«Это кто?» – Николай едва сдержал вопрос. Комаров – советский космонавт. В космос полетел два дня назад. Николай слыхал об этом в новостях, но внимания не обратил. В его время полеты на орбиту никого не удивляли, здесь же ими восторгаются. О Комарове Лосев ничего не знал, помнил лишь Гагарина. Юрий Алексеевич погибнет скоро, года не пройдет.

– Вот так, Борис, – дядя Миша выбросил окурок. – Пойдем работать. Хлеб скоро привезут…

За хлебом было молоко. Николай таскал лотки и ящики, поражаясь похоронной атмосфере в магазине. Заплаканные лица продавщиц, такие же – у многих женщин-покупательниц. Смерть незнакомого им человека они переживали, словно близкую потерю. Другое время и другие идеалы…

Завершив работу, Николай отправился к директору спросить, не изменилось ли чего в связи с событием. Алексеевна сидела за столом с потерянным лицом.

– Слыхал? – спросила Николая.

– Беда, – ответил Лосев. – Но подробностей не знаю.

– Возьми, – она придвинула ему газету. – Дома прочитаешь. Придешь к обеду, до него машин не будет.

– Поликлиника не отменяется?

– Нет, конечно, – удивилась Алексеевна. – С утра сдашь анализы, обследование во второй половине дня. По кабинетам проведут, как я сказала. А сейчас иди, Борис, тошно мне. Видеть никого не хочется.

У себя на кухне Николай прочел соболезнование от Центрального Комитета КПСС, Президиума Верховного Совета СССР и Совета Министров, сообщение ТАСС о гибели космонавта. С фотографии на него смотрел красивый офицер с погонами полковника. В голове мелькнула мысль. Он ей удивился, только отгонять не стал. Сходив в комнату, достал из шкафа большой альбом и карандаши. Прежний Боря неплохо рисовал. Николай как-то полистал альбом, подивившись таланту пацана. Особенно хорошо Боре удавались портреты. Он умел схватить настроение человека. Чаще всего рисовал мать. С листов на Лосева смотрела усталая женщина средних лет. Она грустно улыбалась сыну, видимо, уже зная, что оставит его одного. От такой улыбки щемило сердце.

Сам Лосев рисовать не умел, но сейчас почему-то зачесались руки. Он положил перед собой газету с портретом и взял в пальцы карандаш. Провел первую линию, а потом мир вокруг него исчез. Он чертил грифелем по плотной бумаге, отрываясь от нее лишь затем, чтобы его очинить. В себя пришел где-то через час и уже осмысленным взглядом рассмотрел рисунок. В отличие от фото на газетном листе Комаров вышел у него живым. Он глядел на него, чуть заметно улыбаясь, но улыбка эта была грустной – космонавт словно предвидел свою гибель.

На мгновение Николай задумался: не раскрасить ли портрет? Покачав головой, решил, что не стоит. Черно-белый рисунок передавал настроение сегодняшнего дня, цвет добавит ему слащавости. Лосев взял карандаш и изобразил в правом нижнем углу портрета траурную ленту наискосок. Снизу написал строгим шрифтом: «Летчик-космонавт Владимир Михайлович Комаров. 1924–1967». Отложив карандаш, почесал в затылке: надо бы добавить еще чего-то. Только что? «Помним и скорбим?» Отдает кладбищем. Это ведь не памятник на могилке. «Слава герою?» Еще хуже – лозунг у бандеровцев. Здесь о нем забыли, а вот Лосев помнит. Хм, а если… Он слышал это от пилотов.

Написав пришедшие на ум слова, Николай взял ножницы и вырезал лист из альбома. Захватив катушку лейкопластыря, вышел из квартиры. В магазине шел обычный торг, и на грузчика внимания никто не обратил. Николай подошел к стеклянной стенке рядом с дверью, отрезая кусочки лейкопластыря, прикрепил портрет к стеклу – тыльной стороной к себе. Выскочив наружу, оценил работу. Комаров смотрел с портрета на любого, кто приблизится ко входу. Вот и хорошо.

Николай отправился домой. До обеда еще час…

Толпу у входа в магазин Ясюченя разглядел издалека. Люди сгрудились на ступеньках, внутрь не заходя. Ясюченя глянул на часы – понятно, магазин закрыт на перерыв. Но зачем тогда народ собрался? Непорядок.

– Тормози! – велел сидевшему за рулем сержанту.

Тот остановил УАЗ напротив магазина. Ясюченя вышел и направился ко входу.

– Что тут происходит, товарищи? – спросил, подойдя ближе.

Люди стали оборачиваться и, разглядев перед собой милиционера, да еще с погонами капитана, молча расступились. Странно, но у некоторых на глазах слезы. Ясюченя подошел к двери в магазин. Рядом с ней на стеклянной стенке висел черно-белый портрет. Изображенного на ней человека капитан узнал сразу – он с утра успел посмотреть газеты. Надпись под портретом подтвердила его догадку – Комаров. Он глядел на Ясюченю строго, словно вопрошая: «Ты что сделал для Отчизны, капитан? Я вот жизнь не пожалел…» Ясюченя отступил на шаг и присмотрелся. Траурная лента, нарисованная сбоку, и большими буквами пониже: «Летчики не умирают, они улетают и не возвращаются…[42]»

Капитан почувствовал, как защипало в глазах. Он снял фуражку, постоял с минуту, повернулся и пошел обратно.

– Что там, товарищ капитан? – спросил водитель, когда Ясюченя заскочил в УАЗ.

– Вывесили портрет Комарова, – ответил офицер. – Его кто-то замечательно нарисовал. Смотришь – плакать хочется.

– Понятно, – вздохнул сержант. – Куда едем?

Капитан задумался. Секретарь партийной организации РОВД, он прекрасно понимал: в магазине сделали то, до чего не додумались у них в отделе. Следовало найти портрет космонавта и с черной, траурной лентой, выставить в холле на столе с кумачовой скатертью. Положить цветы… Такие вещи сплачивают коллектив. Хотя еще не поздно…

– В отдел! – велел водителю…

После сытного обеда продавцы и грузчики разбрелись коротать минутки отдыха. Валентина сидела в кабинете, перебирая накладные, когда внезапно в дверь ворвалась заместитель.

– Алексеевна! – закричала с порога. – Люди собрались у входа. Стоят и не уходят. Милиция приезжала…

Валентина удивилась. Так случалось, когда в магазин завозили ходовой товар. Не успевшие его купить до перерыва на обед, ожидали на ступеньках открытия гастронома. Но сегодня дефицит не поступал, и его не предполагалось.