Грэм Грин — Стамбульский экспресс - Грэм Грин

Однако идти на свое место было неразумно — она встретит возвращающегося доктора Циннера. Тут она вспомнила про Куина Сейвори, у которого собиралась взять интервью на вокзале. Лицо его было ей хорошо знакомо по фотографиям в «Татлере», карикатурам в «Нью-Йоркере», карандашным наброскам в «Меркьюри». Близоруко прищурив глаза, она украдкой взглянула вдоль коридора, затем быстро зашагала прочь. В первом классе Куина Сейвори искать было нечего, но она обнаружила его в спальном вагоне второго класса. Уткнувшись подбородком в воротник пальто, охватив одной рукой чашечку трубки, он следил маленькими блестящими глазками за теми, кто проходил по коридору. В углу напротив дремал священник.

Мисс Мейбл Уоррен открыла дверь, шагнула в купе и уселась с уверенным видом, не ожидая приглашения. Она знала, что предлагает этому человеку то, чего он жаждет, — известность, а сама-то не получает ничего равноценного взамен. Не было нужды обращаться к нему вкрадчиво, завлекать его намеками, как она старалась завлечь доктора Циннера, ведь она могла оскорбить его безнаказанно, ибо от прессы зависела продажа его книги.

— Вы мистер Куин Сейвори? — спросила она и краем глаза увидела, что священник застыл в позе, преисполненной уважения и интереса. «Осел несчастный, — подумала она, — тебя поражает тираж в сто тысяч, а мы продаем два миллиона, в двадцать раз больше людей услышат завтра о докторе Циннере». — Я представляю «Кларион». Хочу получить интервью.

— Меня это как-то застало врасплох, — сказал Сейвори, высовывая подбородок из воротника пальто.

— Не надо нервничать, — привычно произнесла мисс Уоррен. Она достала из сумочки блокнот и щелчком открыла его. — Просто несколько слов для английских читателей. Путешествуете инкогнито?

— О нет, нет, — запротестовал Сейвори. — Я ведь не член королевской семьи.

Мисс Уоррен начала писать.

— Куда вы едете?

— Ну, прежде всего, в Константинополь, — сказал Сейвори, лучезарно улыбаясь, польщенный интересом к нему мисс Уоррен. Но интерес ее уже снова сосредоточился на «Бедекере», на небрежно начертанных геометрических фигурах. — Потом, может быть, в Анкару, на Дальний Восток, в Багдад, в Китай.

— Пишете книгу путешествий?

— О нет, нет! Мои читатели ждут роман. Он будет называться «Поехали за границу». Приключения веселого кокни. Эти страны, их цивилизация, — он сделал рукой круг в воздухе, — Германия, Турция, Аравия, они будут иметь второстепенное значение для главного героя, владельца табачной лавочки в Лондоне. Понимаете?

— Конечно, — ответила мисс Уоррен, быстро записывая: «Доктор Ричард Циннер, один из крупнейших революционных деятелей послевоенного времени, находится на пути на родину, в Белград. В течение пяти лет мир считал его умершим, но все это время он жил и работал учителем в Англии, ожидая благоприятной ситуации». «А какой?» — размышляла мисс Уоррен. — Ваше мнение о современной литературе? — спросила она. — О Джойсе, Лоренсе и всех прочих?

— Все это преходящее, — быстро ответил Сейвори, словно сочинил эпиграмму.

— Вы верите в Шекспира, Чосера, Чарльза Рида и им подобных?

— Эти будут жить, — торжественно произнес Сейвори.

— А богема? В это вы верите? Таверна Фийроя? — «Был выдан ордер на его арест, — писала она, — но им нельзя было воспользоваться до окончания судебного процесса. Когда суд закончился, доктор Циннер исчез. Полиция вела наблюдение за всеми вокзалами и останавливала каждый автомобиль. Неудивительно, что быстро распространился слух, будто Циннер убит правительственными агентами». — Вы не сторонник необходимости эксцентрично одеваться, носить черную шляпу, бархатную куртку и прочее?

— Думаю, это пагубно, — сказал Сейвори. Теперь он чувствовал себя весьма свободно и, продолжая говорить, украдкой поглядывал на священника. — Я не поэт. Поэт — индивидуалист. Может одеваться как хочет, он зависит только от самого себя. Прозаик зависит от других людей, он обычный человек, обладающий способностью выражать свои мысли. Он же ж наблюдатель, — добавил Сейвори с неожиданной театральностью, разбрасывая направо и налево звуки «ж». — Он же ж должен все видеть и оставаться ж незаметным. Если ж люди узнают его, то ни за что же ж не станут говорить открыто, а начнут перед ним же ж выламываться, он же ж ничего не узнает.

Карандаш мисс Уоррен мчался по бумаге. Теперь, когда она подтолкнула его к разговору, ей можно было быстро все обдумать — ответов на вопросы не требовалось. Ее карандаш выводил бессмысленные закорючки, отдаленно похожие на стенографию, — нужно было убедить Сейвори в том, что его высказывания записываются полностью; но под прикрытием этих каракуль — черточек, кружков и квадратиков — мисс Уоррен погрузилась в размышления. Она обдумывала все, касающееся «Бедекера». Издание 1914 года, но состояние отличное, им почти не пользовались, если не считать той части, которая имела отношение к Белграду: план города так часто разворачивали, что он оторвался от корешка.

— Вы ведь поддерживаете эти взгляды? — с тревогой спросил Сейвори. — Они имеют большое значение. Я их считаю критерием литературной целостности. Понимаете ли, можно же ж их придерживаться и в то же ж время распродавать сотню тысяч экземпляров.

Мисс Уоррен, раздосадованная тем, что ее отвлекают, еле удержалась от возражений: «Вы что же, полагаете, мы могли бы продавать по два миллиона экземпляров газеты, если бы говорили правду?»

— Очень интересно, — сказала она. — Публика заинтересуется. А теперь, каков, по вашему мнению, ваш собственный вклад в английскую литературу? — Она ободряюще улыбнулась и ткнула в него карандашом.

— Это, право же ж, кто-то другой должен определить, но всякий же ж надеется… всякий же ж надеется, всякий надеется, всякий делает что-то ж, чтобы возродить добродушие и здравый дух в современной прозе. В ней слишком много самосозерцания, слишком много мрачного. В общем-то мир — приятное, населенное отважными людьми место. — Костлявая рука, державшая трубку, беспомощно постукивала по колену. — Нужно возродить дух Чосера. — По коридору прошла какая-то женщина, и на миг все внимание Сейвори сосредоточилось на ней, он словно плыл следом за нею, покачиваясь, покачиваясь, покачиваясь в такт со своей рукой. — Чосер, — повторил он, — Чосер. — И вдруг пыл его иссяк прямо на глазах у мисс Уоррен, трубка упала на пол, и, наклонившись, чтобы отыскать ее, он гневно воскликнул: — К черту все! К черту!

Это был человек перетрудившийся, раздраженный тем, что играет не свою роль, охваченный любопытством и вожделением, человек, близкий к истерике. Мисс Уоррен злорадствовала. Не то чтобы она ненавидела его лично, ей ненавистен был всякий чрезмерный успех, будь это продажа ста тысяч экземпляров книги или достижение скорости триста миль в час: во всех таких случаях она брала интервью, а достигший успеха снисходительно давал его. Неудачник же, полностью сокрушенный, — это другое дело, тут она выступала от имени карающего общества, проникала в тюремные камеры, номера роскошных отелей, бедные жилища на задворках. Тут человек в ее власти, он загнан между пальмами в горшках и пианино, прижат к свадебной фотографии и мраморным часам; она даже могла симпатизировать своей жертве, задавать ей пустячные, интимные вопросы, почти не слушая ответов. «Да, не очень-то глубокая пропасть отделяет мистера Куина Сейвори, автора «Развеселой жизни», от такого неудачника», — с удовольствием думала она.

— Здоровый дух, — это ваше признание? — ухватившись за его слова, спросила она. — Никаких там «только для взрослых»? Вас выдают в награду за успехи в школе.

Насмешка ее прозвучала слишком явно.

— Я горжусь этим, — сказал он. — Молодое поколение воспитывается же ж на здоровых традициях.

Она заметила его пересохшие губы, взгляд, украдкой брошенный в сторону коридора. «Это я включу, насчет здоровых традиций, — подумала она, — публике понравится, Джеймсу Дугласу понравится, им это еще больше будет нравиться, когда он докатится до оратора в Гайд Парке, ведь вот во что он превратится через несколько лет. Я доживу до этого и напомню им». Она гордилась своей способностью предвидеть, но еще не дожила до того, чтобы хоть одно ее предсказание сбылось. «Посмотрите на него сейчас: на его морщинки — признаки плохого здоровья, на тон его голоса, жест — все это откроет обыкновенному наблюдательному человеку не больше, чем черточки и кружочки в «Бедекере», но сопоставьте все с окружением этого человека, с его друзьями, обстановкой, домом, где он живет, и увидите будущее, уготованную ему жалкую судьбу».

— Господи, я все поняла! — воскликнула мисс Уоррен.

Сейвори вскочил с места:

— Что вы поняли? Про зубную боль?

— Нет, нет, — сказала мисс Уоррен. Она была ему признательна: благодаря его речам ее сознание озарилось светом, не оставляющим ни одного укромного уголка, где бы мог спрятаться от нее доктор Циннер. — Я имела в виду это замечательное интервью. Я просто поняла, как вас нужно преподносить.