Голубая комната - Жорж Сименон

— А в последующие дни? — допытывался судья.

— Я почти не бывал дома.

— Вы не пытались узнать, при каких обстоятельствах умер Николя?

— Я не был в деревне.

— Даже чтобы забрать почту?

— Я ходил только на почту, не дальше.

Дьем заглянул в свои бумаги:

— Здесь сказано, что, хотя бакалея и не работала в день Всех святых, в день Поминовения она была открыта с самого утра.

— Такой обычай в деревне.

— Кто стоял за прилавком?

— Не знаю.

— Ваша жена в этот день не ходила за покупками к Депьерам?

— Не помню. Возможно.

— Но она вам ничего не сказала?

— Нет.

Он помнила только, что в тот день шел дождь и ветер раскачивал деревья, а Мариан капризничала, как всегда, когда не могла играть на улице.

— Я расскажу вам, что произошло в лавке. Уже несколько дней Николя нервничал и был молчалив, что обычно предвещало приступ. В такие периоды, по рекомендации доктора Рике, который это подтверждает, он принимал на ночь порошок брома. Тридцать первого октября около восьми часов вечера, после обеда, мать зашла его проведать и пожаловалась, что у нее, кажется, начинается грипп. Андре в это время мыла посуду.

Тони уже слышал эту историю.

— Известно ли вам, месье Фальконе, что, против обыкновения, доктора Рике не было в тот вечер в Сен-Жюстене, он уехал в Ниор до следующего утра навестить больную сестру?

— Я не знал этого.

— Полагаю, он лечил и вашу семью тоже. Следовательно, вы должны знать, что он практически всегда был на месте и никогда не брал отпуска. Накануне, незадолго до полудня, он зашел в лавку проведать Николя и объявить о своем отъезде.

Доктор с вечно всклокоченной бородой был похож на спаниеля. Он никогда не пренебрегал стаканчиком вина, сидя за картами в привокзальном кафе.

— Добавьте к его отсутствию грипп мадам Депьер. Понимаете, к чему я клоню? В три часа дня ваша подружка Андре звонит доктору, якобы не зная о его отсутствии. Она застала только служанку, так как мадам Рике уехала вместе с мужем. Вместо того чтобы вызвать доктора из Триана, она в халате отправилась через сад будить мадам Депьер, и, когда обе женщины вошли в комнату, Николя был уже мертв.

Тони слушал в смущении, не зная, как реагировать.

— Мадам Депьер не сочла нужным пригласить доктора со стороны, да и в любом случае было уже слишком поздно, и только на следующий день в одиннадцать часов утра прибыл доктор Рике. Зная историю его болезни, он совершил лишь беглый осмотр и подписал разрешение на захоронение. В дальнейшем он изложил медицинскую точку зрения, согласно которой девяносто из ста его коллег поступили бы так же. Тем не менее, уже на следующее утро по деревне поползли слухи. Вы знали об этом?

— Нет.

На этот раз Тони говорил правду. Гораздо позже он с удивлением узнал, что уже тогда его имя связывали с именем Андре.

— Вы знаете деревню лучше меня, месье Фальконе. Вас не должно удивлять, что такие слухи редко доходят до заинтересованных лиц, и почти никогда — до полиции или властей. Надо было, чтобы прошли месяцы и произошли новые события, прежде чем языки развязались. И даже тогда инспектору Мани и мне с трудом удалось получить достоверные показания. Благодаря нашему терпению мы преуспели, и вот передо мной лежит это объемистое дело, с которым ваш адвокат был ознакомлен. Мэтр Дюмарье, должно быть, говорил вам об этом.

Он кивнул. В действительности же он никак не мог до конца понять — ведь в течение одиннадцати месяцев они с Андре принимали все мыслимые предосторожности, чтобы никто не догадался об их отношениях.

Тони не только избегал заходить в лавку, но и тогда, когда ему приходилось это делать, он обращался больше к Николя, чем к его жене. Если же он встречался с ней в толпе на рынке, то лишь издалека махал ей рукой.

За исключением встречи на обочине дороги в сентябре, они встречались только в голубой комнате, куда входили порознь, через разные двери, оставляя свои машины на изрядном расстоянии от гостиницы.

Он был уверен, что ни его брат, ни невестка не проболтались и Франсуаза тоже держала язык за зубами.

— Ваши имена уже так прочно соединили, что на похоронах все наблюдали за вами и с жалостью смотрели на вашу жену.

Он тогда почувствовал это и испугался.

— Трудно понять, как эти слухи зарождаются, но, если они уже поползли, их не остановить. Сначала шептались о том, что Николя умер вовремя и его жена, надо думать, вздохнула с облегчением. Потом кто-то вспомнил об отсутствии врача этой ночью, которое было бы очень кстати для того, кто хотел избавиться от бакалейщика и заставить всех поверить, что он умер вследствие очередного приступа. Если бы доктора позвали раньше, когда Николя был еще жив, он, несомненно, поставил бы другой диагноз.

Все это было правдой — ему было нечего возразить.

— Также всеми отмечено, что во время похорон вы были в последнем ряду, будто старались держаться как можно дальше от своей любовницы, и ваше поведение многие расценили как уловку.

Тони вытер лицо платком: на лбу у него выступил пот. Он прожил целые месяцы, не подозревая, что за ним внимательно наблюдают и что все в Сен-Жюстене знали о его связи с Андре и ждали развития событий.

— Фальконе, положа руку на сердце, вы действительно думаете, что ваша жена знала меньше остальных и что, в отличие от всех, она не была готова к продолжению событий?

Он вяло покачал головой. Он уже ни в чем не был уверен.

— Если предположить, что жена знала о ваших отношениях с Андре, она бы сказала вам об этом?

— Возможно, и нет.

Конечно, нет. Это было не в ее характере. Ведь она никогда, даже намеком, не упоминала о других его похождениях, о которых она знала.

Тони ни за что в жизни не согласился бы еще раз пережить эту зиму, и в то же время он никогда раньше не чувствовал так остро, что принадлежит своим близким, что их трое и они — единое целое. Это было чувство почти животной близости, как будто он спрятался в норе со своей самкой и детенышем.

Атмосфера в доме, который они когда-то выкрасили в такие веселые цвета, стала тяжелой и гнетущей. Когда дела того требовали, он отрывался от дома скрепя сердце, предчувствуя опасность, которая подстерегала семью в его отсутствие.

— Вы не виделись с вашей любовницей всю зиму, господин Фальконе?

— Я видел ее издалека. Клянусь, я ни разу даже не заговорил с ней.

— Вы не искали встречи с ней у брата?

— Тем более нет.

— Она неоднократно подавала вам условный знак?

— Я видел его только один раз. По четвергам я особенно избегал Новой улицы.

— Значит, однажды вам все же пришлось в четверг проехать по ней? Когда это было?

— В начале декабря. Я спешил на вокзал и поехал короткой дорогой. Я удивился, увидев на окне полотенце, и подумал, не случайность ли это.

— Вы не поехали в Триан в этот день?

— Нет.

— Вы видели, как проезжал «ситроен»?

— Только на обратном пути. Я был у себя в кабинете, когда услышал два или три гудка, — видимо, это Андре сигналила, проезжая мимо.

— Ваш брат рассказал о ее посещении?

— Да.

— Он рассказал вам, что она поднялась прямо в голубую комнату, и, как говорит Франсуаза, разделась, и больше получаса ждала вас в постели?

— Да.

— О чем она попросила Франсуазу?

— Передать мне, что нам необходимо увидеться.

— Франсуаза описала вам, в каком состоянии находилась Андре после получасового ожидания?

— Она призналась мне, что Андре испугала ее.

— Почему?

— Она не смогла этого объяснить.

— Вы говорили об этом с братом?

— Да. Он посоветовал мне завязать. Именно это слово он употребил. Я ответил, что уже давно это сделал. Он возразил: «Возможно, для тебя все закончено, но для нее — нет!»

Дожди продолжались до середины декабря, они затопили низины, потом довольно сильно похолодало, двадцатого или двадцать первого пошел снег. Мариан была вне себя от радости и каждое утро первым делом подбегала к окну посмотреть, не растаял ли он.

— Мне бы так хотелось, чтобы он продержался до Рождества.

Ей еще ни разу не удалось встретить «белое» Рождество — все предыдущие годы либо шел дождь, либо подмораживало.

Теперь, когда Мариан была уже большая — так она с гордостью говорила, с тех пор как пошла в школу, — она помогала отцу наряжать елку и сама развесила гипсовых овечек и пастухов рядом с яслями.

— Вы по-прежнему утверждаете, что не знали, как живут Депьеры?

— От жены я знал, что мать снова встала за прилавок, но обе женщины по-прежнему не разговаривали между собой.

— Говорили ли о суде?

— Я что-то слышал в кафе.

Его работа обязывала посещать эти деревенские кафе, где местные жители подолгу неподвижно просиживали над своими стаканчиками за беседой, которая к вечеру становилась все более оживленной. В Сен-Жюстене было шесть кафе, правда, три из них заполнялись только в дни ярмарок.