Рассказы - Эдуард Лимонов

— Хороший мальчик».

«Мальчику под сорок», — легко обиделся я. Она явно не приняла меня всерьез, потому я тотчас же воспринял ее всерьез и вгляделся в ее лицо внимательнее. Глаза у дочки хозяина были тяжелые.

«Все равно мальчик». — Она переступила с ноги на ногу, крепко и сильно стукнув каблуками, так что тяжесть тела отдалась явственно в покрытии террасы. Страшной я бы ее не назвал. Нос был крупноват, и две резкие складки опускались от носа к верхней губе. Это придавало ее лицу животное выражение. Лет тридцать было дочке хозяина. Судя по лицу и глазам и подрагиванию на каблуках крепкого тела, она занимается сексом, как некоторые женщины неудержимо едят сладкое — с плотоядной ненавистью к объекту желания. Как жрут шоколад, уничтожая, так она ебется, подумал я грубо. Подумать о ней нежно не было никакой возможности, ибо она не была нежной женщиной, но именно женщиной крутой, сильной и грубой, — дочка хозяина.

«Поднимись с ним в спальню, он тебя оттрепет за здорово живешь, этот мальчик, — сказал Виктор, защищая мою честь, хотя я его об этом и не просил. — Из горла хуй будет торчать», — неожиданно прибавил он.

«Не будь хамом, Вить, — она раздраженно взмахнула жирными синими ресницами и повернулась, чтобы уйти. Решила улыбнуться мне. — Имейте хорошее время в нашем доме…» — Ушла, колыхая голубым задом.

«С неграми ебется, стерва!» — сказал ей вслед Виктор.

«Она что тебе, не дала когда-то, что ты меня так усиленно сватал?» «Да на хуй она мне… — начал он и расхохотался. — Ты прав, не дала. У нас с ней биологическая несовместимость. Но я не из-за этого тебя с ней уложить хотел. Но чтоб ты благами попользовался, пожил у дяди Изи в хозяйстве.» «Я всегда считал, что мафиози не терпят любовников своих дочерей. В фильмах их всегда убирают или пытаются убрать…»

«То в фильмах! Фильмы — хуйня. Их такие же, как я, евреи производят. Вон Мишка Козловский — творец. Голливуд, кто, ты думаешь, основал? Мы, евреи!

Традиционно еврейский гешефт. Вчера — Цукор, сегодня — Спилберг…»

«Мой первый русский издатель, еврей из Бруклина, хотел, чтоб я продал им киноправа на книгу. Я высмеял его, что, мол, какой же смысл им покупать киноправа на русский текст. Он мне, сердясь, долго доказывал, что многие продюсеры в Голливуде преспокойно читают по-русски, потому как они евреи из России. Прав я ему, конечно, не продал».

«Ну и дурак, не послушался мудрого еврея. Может быть, давно бы уже фильм был сделан. Богатым бы был».

Из бара уже знакомые мне Лида, Дора и Рива хохоча вытащили Дэвика и, раскачав на счет «раз, два, три!», швырнули его в бассейн. Пышная дама в розовом платье, поместив недопитый джин-энд-тоник в кадку с пальмой, с истошным «А-ааааа-х!» пробежала мимо нас к бассейну и бросилась в него сама.

«Рано начали бросаться, — заметил мой приятель, взглянув на часы. — До обеда даже еще не дотянули. В прошлом году все-таки продержались весь обед и только с наступлением темноты стали сигать в бассейн. Между прочим, бассейн на сваях — запатентованное изобретение нашего хозяина. Он один умеет такие воздвигать над бездной. Вода ведь масса тяжелая, и при здешних калифорнийских землетрясениях такое сооруженьице должно обладать необыкновенной устойчивостью». На террасе появилась с колокольчиком в руках жена хозяина.

«Товарищи! Товарищи! Минуточку внимания. Прошу всех к столам, товарищи. Каждый найдет свою фамилию в тарелке».

«Га-га-га, — почти зарыдал Виктор. — Пойдем, товарищ Лимонов, найдем наши фамилии в тарелках. Блядь, так и не отучились от советских привычек. Так и будут товарищами до конца дней своих… Товарищ Лева Школьников, передайте вашему товарищу Додику Шестинскому, что, если он не уберет свой ресторан с Вэлшир-бульвара, мы пришьем вашего товарища, — спародировал он кого-то. — И пришили…»

«Кого пришили?»

«Кого надо, — он внезапно сделался серьезным. — Я забыл, что ты писатель. Тебе скажи, ты завтра в романе используешь. С вами осторожно следует себя вести». Я пожал плечами: «Ты путаешь писателей с журналистами».

В банкетном зале, он находился на один этаж выше уровня террасы, обнаружилось, что меня определили за один стол с интеллектуалами. Редактор местной русской газеты, редактор израильского журнала, поэт Борисович, кино-Козловский… Остальных интеллектуалов я не знал. Столы были большие, на десяток человек каждый. Все уже были на местах, когда я занял свой стул. Мне показалось, что интеллектуалы нехорошо поглядели на меня. Виктор «нашел свою фамилию в тарелке» другого стола. Оказалось, что у вечера есть ведущий. Чернявый, с побитым оспой лицом молодой человек в бабочке вышел на эстраду. Да-да, там была эстрада, в банкетном зале дяди Изи, как в клубе, и на ней стояло пианино, возвышался микрофон. Чернявый вышел и сказал, что слово для стихотворного приветствия предоставляется поэту Борисовичу. Борисович — румяный человек небольшого роста с бабочкой, как и ведущий, но с ярко-красной бабочкой, в белых брызгах — профессионально, не спеша выбрался из-за стола и прошел к микрофону. «Стихотворение-экспромт по поводу пятьдесят первого юбилея нашего всеми уважаемого дяди Изи Соломицера, — объявил он. — Написано сегодня в десять часов сорок минут утра.» — Он выдержал паузу.

— Сегодня, в этом просторном и шикарном зале,

Мы собрались, товарищи, как прошлый год мы отмечали

Отметить дяди Изи юбилей,

Который служит вечным солнцем для своих друзей…

Если бывают у еврея горе вдруг, беда,

В Лос-Анджелесе — городе-герое

Он знает, с горем и бедой пойти куда

И где ему всегда обед накроют.

Куда, я спрашиваю вас, пойдет несчастный?

В момент тревожный и в момент опасный?

В чей дом бежим мы, если нас ударит кризис?

Конечно, в дом на сваях дяди…

Борисович остановился, давая залу прокричать всеми двадцатью столами и двумя сотнями глоток: «Изи-с! Дяди Изи-с!»

Удовлетворенно выслушав зал, он опять захватил микрофон и, рванув его на себя, закричал:

«Так выпьем же, товарищи, за здоровье нашего дорогого Изи Соломицера!

Выпьем на „три“, товарищи! Раз… два… три!»

Интеллектуалы творческого труда за нашим столом, все дружно торопясь, разлили водку и успели выпить к «три» Борисовича.

«Как чешет Борисович, можно подумать, профессиональный конферансье, а не поэт, — сказал редактор местной газеты. — Он у меня страничкой юмора заведует». «Так как приветствий и поздравлений поступило великое множество, то мы решили, товарищи, распределить их поровну и зачитать в течение обеда, иначе все вы останетесь голодными, — сказал ведущий. — А сейчас музыкальная пауза…» К пьяно уселся тощий молодой человек в черных брюках и белой рубашке, толстый оркестрант номер два вытащил из-под пьяно контрабас, ведущий взял в руки саксофон, и бригада стала извлекать из инструментов вальс «Амурские волны». Впрочем, я не уверен, может быть, это были «Дунайские волны», я всегда путаю их. Конечно, в таком достойном доме на столах стояли красная и черная икра, и салат «одесский», и котлеты по-киевски, и цыплята табака, о, я мог бы посвятить полсотни страниц кулинарии этого празднества, но ограничусь одним заявлением. А именно, базируясь на моем личном опыте многолетней жизни на юге СССР — на Украине, скажу, что ничто не отличало стол лос-анджелесского констракшэн-босса Изи Соломицера от стола начальника стройтреста Молдавской Республики Изи Соломицера.

«Как живет! — воскликнул редактор израильского журнала, выкладывая на свою тарелку черную икру из фарфорового бочонка. — Как живет человек!» «В этом году он еще скромно разошелся. Пятидесятилетие свое в прошлом году он пушечными выстрелами отмечал. На террасе установили пушку и шпарили, разумеется, холостыми в ночь. Полиция приезжала. Тоже отметили… Полиция приглашена была…» — Редактор лос-анджелесской газеты явно похвалялся, гордясь своим широким соотечественником перед посланцем бедной страны Израиль.

«Завтра Изя устраивает юбилей для американцев. Сегодня для своих. Не хочет смешивать», — сказал мне кино-Козловский. Он был единственный за столом, кто время от времени обращался ко мне. Все другие меня не замечали. Я думаю, что они, как и Виктор, считали меня писателем-порнографом, но в отличие от Виктора вовсе не радовались этому. В еврейском обществе чрезвычайно развито моральное, семейное начало, и, не отказываясь от бизнеса разложения чужих нравов (в том числе и порнобизнеса), они семейственны и реакционно-патриархальны в своей среде. У меня было такое впечатление, что творческие работники даже сдвинулись от меня, расположились гуще в их части стола. Рядом со мной же было просторно. Местный «Плейбой-клаб» по «просьбе» четы Вольшонков (как объявил ведущий) прислал дяде Изе «Плейбой» Банни — с поздравлением. Одетая в купальник с хвостом и ушами, Банни преподнесла дяде Изе вечную, бессрочную подписку на журнал «Плейбой», и дядя Изя протанцевал с Банни, солидно и прилично поворачиваясь, несколько туров вальса. Теперь это уже был, безошибочно, вальс «Под небом Парижа». Присев ненадолго за стол дяди Изи, Банни вскоре ушла, сославшись на то, что она на работе.