Рассказы - Эдуард Лимонов

Дядя Изя взял сверток. Поглядел на Виктора, потом на меня, стоящего рядом с Виктором.

«Спасибо, Витюша, сладкий», — произнес он наконец и передал сверток оказавшемуся рядом усатому и мускулистому молодому человеку. И хлопнул Виктора по плечу.

«Вот, привез вам Лимонова», — подтолкнул меня Виктор.

«Поздравляю. Желаю вам успехов», — сказал я. «Спасибо… спасибо… — Дядя Изя некоторое время разглядывал меня плохо видимыми мне под затемненными стеклами глазами. — Как же, слышал о вас, читал», — неожиданно объявил он. И приветливо исказив физиономию, протянул мне руку. Мы обменялись рукопожатием, а Виктор прокомментировал вслух:

«Дядя Изя любит читать и хорошо знает русскую литературу».

«Возьмите себе выпить, хлопцы, — дядя Изя, взяв нас за плечи, повернул нас лицами к дому. — Вон, видите, на нижнем этаже — бар. А еще один на третьем». — И он подтолкнул нас в сторону дома.

Мы ушли с террасы в указанную хозяином дверь и обнаружили там хорошо оборудованный бар со стойкой, высокими стульями, диванами и несколькими столами. Бар мог спокойно потягаться с баром небольшого отеля. Несколько барменов, один в белой куртке, распоряжались за стойкой.

«Эдик! — На меня выпрямился от одного из столов худой, с крутой шапкой крупно завитой листвы волос, некто. Шапка с сединой. — Да ты помнишь ли меня? — засомневался он первым. — Я — Мишка, Мишка Козловский, кинооператор. Помнишь, я приходил к тебе в Москве? Ты тогда жил на улице Марии Ульяновой. Я приносил тебе перешивать брюки из израильских посылок…»

Тут я его вспомнил. Вместе с еще одним типом, кинорежиссером, они сняли неплохой фильм об одном из важнейших событий гражданской войны в России — о путче левых эсеров. Теперь он жил здесь и работал в Голливуде. Говорили, что успешно. Я присел рядом с ним и его компанией, состоящей из нескольких уже подвыпивших мужчин, двое из них были американцы с банальнейшими именами — Джон и Стив и такими же, как имена, банальнейшими физиономиями, и девушки Анны — широкотазой с голубыми глазами и крупной грудью. Так как все гости дяди Изи, кроме меня, были, по утверждению Виктора, евреями, то нет нужды упоминать, что и Анна была еврейской девушкой. Мишка Козловский называл ее «моя актриса». Актрисой ли была Анна в Голливуде или в Мишкиной жизни? То, что с Мишкой ее связывали неделовые отношения, нетрудно было догадаться, — время от времени они вдруг непроизвольно касались друг друга таким постельным образом и в таких местах, что сомнения быть не могло — они были любовники.

«Димочка и Жозик тоже здесь, ты их видел?» — счел нужным спросить Мишка. Димочка и Жозик, догадался я, должно быть, его сын и жена.

Мы взяли выпить. Виктор заговорил с Мишкой. В бар вошли, распространяя обильный запах сразу нескольких крепких духов, несколько женщин зрелого возраста. Крупнотелесые, они с достоинством несли обильную плоть свою на высоких каблуках, шелестели юбками, позвякивали браслетами и бусами и поскрипывали туфлями и новыми сумками. Вслед за женщинами, гордясь ими и солидно посапывая, шли владельцы раздушенных и обвешанных украшениями самок — еврейские самцы. Джон и Стив с испуганным восхищением поглядели на мощных тяжелобедрых самок. Виктор, компания оказалась ему знакомой, представил женщин: «Лида, Дора, Рива… — и потом мужчин: — Эдуард, Юрий, Эдвард, Дэвик, Эдуард, Жорик». Они предпочитают называть друг друга уменьшительными именами. В некрологах в русской газете преспокойно пишут: «Скорбим о смерти Жорика такого-то, безвременно ушедшего от нас на шестьдесят восьмом году жизни». Компания, покачивая золотыми цепями и серьгами, жонглируя золотыми портсигарами, сияя золотыми авторучками и зубами, отошла к бару.

«Рыжий с красным лицом, — Дэвик — владелец фабрики оптики. Очки, подзорные трубы, бинокли… — зашептал мне в ухо Виктор. — Жорик, со шрамом, темный — в мясном бизнесе… У него несколько мясных магазинов…»

— Я не успел узнать, какого рода полезной деятельностью занимается Юрик, потому что на колени ко мне вдруг опустилась широкозадая Анна и, не обращая внимания на задергавшийся внезапно глаз своего кинооператора, начала гладить мне шею.

«Извините, я хотел бы воспользоваться местным туалетом!» — сказал я грубо и стряхнул широкозадую Анну с колен. У меня не было ни малейшего желания ввязываться в их местные интриги. Мишка повеселел, а широкозадая моментально сделалась моим врагом. Я прочел это в ее глазах.

Виктор протиснулся за мной из бара. Мы возвратились на террасу, где голоса толпы уже слились в монотонный тяжелый гул, как будто большие, по паре метров длиной жуки Хичкока стадом висели над бассейном, пожужживая крыльями. В момент нашего появления на террасе хозяин снимал пиджак с помощью того же усатого молодца, каковой унес в свое время подарок Виктора. Усатый удалился с пиджаком. Обнажились рубашка поло и крупные тяжелые волосатые руки.

«Здоров ты, как бык, дядя Изя!» — восхищенно сообщил Виктор, без стеснения разглядывая крупный торс нашего хозяина. Очевидно, Виктор занимал особое положение и пользовался привилегиями, потому что стоящие рядом с дядей Изей мужчины вопросительно притихли, услышав сравнение дядя Изи с быком. «И ты, Витюшка, будешь всегда здоров, если бросишь курить мерзкие сигаретки и будешь меньше шляться по бабам», — ласково сказал хозяин и, поймав моего приятеля твердой рукой за шею, заставил его согнуться в поясе. Продержав в согнутом состоянии некоторое время, отпустил. Гости угодливо рассмеялись. Виктор тоже смеялся, но, когда мы, выбравшись из центра внимания, отошли к забору и заглянули в по-прежнему туманную и зеленую бездну, Виктор потер шею и пробурчал: «Теперь он здоров, старый козел. Пять лет назад он был в таком дерьме, что собирался покончить с собой и уже написал завещание. Они помогли ему. Дали заем и воткнули в строительный бизнес. Меня бы кто воткнул…» — Он опять потер шею. «Они? Ты имеешь в виду мафиози?» «А кто, по-твоему? — раздраженно ответил он вопросом на вопрос. — Кто?» «Но почему именно его, Виктор?» «Почему? Потому что старый козел был большим строительным боссом в Союзе, начальником строй треста Молдавской Республики. У него гигантский опыт жулика…»

«Мало ли кто кем был там. Здесь другой мир другие законы».

Виктор покачал головой.

«Невинный Лимонов. Сколько тебе пришлось испытать на своей шкуре и там и тут, и ты все не можешь усвоить, что везде одна банда. Он там был в банде, и здесь его приняли в банду. Тебя или даже меня хуй примут…»

«У Изи что, были связи с „ними“, когда он еще был в Союзе?»

«Связи… — он рассмеялся. — „Они“ — кто ты думаешь? Романтические юноши с автоматами? Такие же жопатые и брюхатые отцы семейств, как и на старом континенте. Те же евреи. Жиды. Только посмелее. Бля… — Отвернувшись от бездны к толпе, вдруг скороговоркой выдавил: — К нам направляется старшая дочка хозяина Ритка. Страшна, но рекомендую. Замуж за тебя Изя ее не выдаст, потому что ты русский „хазерюка“, но выебать ее и поиметь определенные блага вполне можешь. Она это любит».

«Я улетаю в Нью-Йорк послезавтра, а оттуда в Париж, домой, — заметил я.

— Ты забыл?»

«Останься, — не смутился он. — Что ты будешь делать все лето в своем Париже? Нищету разводить? Они же тебе хуйню платят за книги. Поживешь тут, Изя снабдит…» — Он хмыкнул.

Я хотел было спросить его, почему он сам не последует своему совету, но не успел. В голубом платье, в белых туфлях стояла перед нами дочка хозяина.

— Познакомься, Ритуля, — Виктор подтолкнул меня. — Эдуард Лимонов, порнографический писатель… Почище Генри Миллера будет.

Я пожал чуть влажную руку женщины: «Очень приятно». — Моя мама научила меня в нежном детстве этой формуле, я ее и употребляю бездумно. Виктору я решил сделать выговор: «Если я тебя буду представлять как „лойер порнографер“, тебе будет приятно?»

Дочка хозяина рассмеялась.

«Ты что, не пишешь о сексе? Ты что, не описываешь подробности сексуальных актов?» — Виктор звучал обиженно.

«Только когда это требуется для характеристики определенного персонажа, — объяснил я сухо. — Никогда в целях возбуждения читателя».

«Ну да, конечно, — пробормотал он, — в целях характеристики… Ритка, вот тебе кавалер будет, хочешь писателя?»

«Вы к нам проездом?» — Дочка хозяина обвела меня взглядом всего от белых туфель до ежа над лбом. Так без стеснения оглядывают либо предмет неодушевленный, либо животное. То есть она меня оглядела с совершенным безразличием к тому, как я это ее оглядывание восприму.

«Проездом».

«Он может и задержаться, если для тебя, — сказал Виктор. — Ну что?» «Ничего. — Резкие черты загорелого лица изобразили тяжелую улыбку. Крупные, как у мамы Розы, серьги в ушах покачнулись всем золотом и каратами камней.

— Хороший мальчик».

«Мальчику под сорок», — легко обиделся я. Она явно не приняла меня всерьез, потому я тотчас же воспринял ее всерьез и вгляделся в ее лицо внимательнее. Глаза у дочки хозяина были тяжелые.