Призрак Надежды - Сергей Новиков

никакого великолепия, я осознавая это, думал, что чего-то не дал жизни века, чтобы получить от неё то, что мне нужно.

Я помню энергию детства и я хочу плакать, от того, чем я жил тогда и чего я вернуть не могу. Я не думал о будущем мира, когда разрушал его, я думал о крахе и неизбежности. Клавиша Enter – это был последний шаг, чтобы перевернуть мир. Уюта у меня не было, так же как и прибежища. Что означала рукопись, я не знал, так же как и то, могла ли она возродить мир. Я не мог покинуть этот мир, как компьютерную игру. Серафим хотел создать тепло миру, Дианон поглотить его, кто воплотит себя из них, было неизвестно никому. Сколько раз программисты нажимали клавишу Enter, воплощая пользу, но моё нажатие было роковым.

За 9 лет постапокалипсиса люди стали привыкать к существующей жизни, как и я. Думали ли люди о возрождении, или для них это было всего лишь выживание? Возрождение как процесс не мог стать сразу. Я так же как и в веку чувствовал отсутствие необходимости людям. Можно ли о жизни сказать, что она бесполезна? Нами ведёт Надежда, мы ею продолжаем жизнь, так было со всеми людьми, даже если они не думали об этом. Стремление к познанию было в нас, как и во мне. Но оно видимо было бесконечным, что даже трудно вообразить. Зная прошлое, мы не знаем будущего, а будущее оценит настоящее, став им. Это и было течение времени, как закон мироздания.

Глава 9

Аделаида зашла в помещение, где сидел в размышлениях Киборг.

– Что нового, Аделаида? – вдруг спросил он, – всё унижаешь челядь?

– Тебе теперь искусственные девушки больше по душе? – спросила она его в ответ.

– Меня нет и я есть, – ответил он.

– Да, бедняга, от тебя осталась одна голова.

– Если хочешь, я могу устроить тебе тоже самое, – озлобился он.

– Если хочешь, тебя пристрелят и похоронят.

Киборг замолчал.

– Я поняла, твой разум жив, но тебя нет. Это ты хотел сказать? И к тому же, тебя не могут удовлетворить искусственные девочки.

– Ты видела, как горела такая девочка, когда её захотел Дианон?

– Аха-ха, если бы не сумрачный, он бы затащил её в постель.

– Пусть бы он затащил её в постель, тогда бы он понял что такое быть Киборгом, – Киборг перезарядил винтовку и вышел в лагерь.

Александр же воспринимал биороботов как нечто не естественное. Бог создал человека, а человек создал искусственное подобие, неблагоразумное, считал он. Серафим же с улыбкой воспринимал рассуждения по поводу биороботов. Ему не было до них дела, не принимая их всерьёз. Виктор, встречая их, испытывал приятные чувства, омрачённые окружающим миром. Видимо, что-то хорошее было в веку, когда он познакомился с биороботом. Меня также, как и Виктора они несколько привлекали, несмотря на события, произошедшие в прошлом. Александр размышлял, где сейчас был Виктор, он ведь мог и не дойти до Дианона, и сожалел, что не отговорил его от этого пути. А Виктор шёл также, как и я, созерцая этот мир, как обыватель, привыкший к нему, с сожалением о потерянном мире. Его часто посещали воспоминания века и они давали ему Надежду, которая жила в нём.

Я проходил мимо болота. Дымка, камыши со своим особенным запахом; сгущающиеся тёмные облака несколько прикрывали закат. Где-то невдалеке смеялись и разговаривали люди. Я понимал, что моё мировоззрение было отличным от их, и в тоже время я думал, если я не такой как все, то каково моё предназначение – угрохать мир и стать безбрежным путником? Но у меня было чувство, что этого не достаточно. Я не мог почувствовать удовольствие обычного разговора, какие я часто слышал, и люди не поняли бы меня в этом. Иногда меня посещала мысль, спрашивающая – чего ты хочешь? Этот вопрос я слышал так, как будто кто-то другой меня спрашивал. Мир века меня устраивал, как мир, где мне не всё нравилось в моей жизни. Но тогда я видимо не давал энергии, чтобы получить больше. И так, я не мог понять, чего я хотел на самом деле, в то время, когда люди знали, чего хотели. Скорее всего, мне нужно было обрести свою жизнь, но теперь, в период постапокалипсиса, моя жизнь – это было странствие.

Проходя один посёлок, я наблюдал серые безлюдные улицы, на которых бегали собаки в осеннем пасмурном дне. Вот проходит небритый мужик в поношенной одежде со взглядом в никуда и походкой чудаковатого бродяги, которому неизвестно, что нужно, может быть в желании поесть или он пребывал в своих, одному ему известных, мыслях. Таких людей изредка я встречал и в веку, но сейчас, в этой безлюдности, он дополнял картину постапокалипсиса, что меня уже не удивляло. Такие люди в веку не обрели своего, а сейчас, возможно, им даже было намного больше безразлично, чем обычным людям, век это или разруха. Если в мирное время я встречал людей, живших в помещениях в виде сарая с заколоченными окнами, то может сейчас это был их мир, когда им без разницы окружающая действительность.

Я сидел у костра, уже был поздний вечер, но я не хотел ложиться спать. Мне не давала покоя моя проживаемая жизнь, которой я удовлетворялся долгое время день за днём. В городах, которые ещё сохраняли жизнь, я проходил мимо девушек, рассматривая их и размышляя о их настоящей жизни, которая была сейчас. У меня не было чувства знакомиться с ними, я просто созерцал. Иногда я видел белоснежную улыбку и восхищался этим, но предполагал, что ей до меня дела нет. Я почти не вступал с ними в контакт, и какие они были, я не знал. Если я встречал тупость, я просто молчал, осознавая, что это была такая девушка, которой ещё мало лет и она была воспитана периодом постапокалипсиса. От такой девушки можно было услышать больше матов, чем нормальных слов и мне в разговор с ней вступать не хотелось. Может быть она принимала меня за бродягу. По другому она разговаривать не умела, мне это было не приятно, даже когда она прилично выглядела и была хорошо одета для этого времени. Я же шёл дальше, так поступал Александр, когда вышел в мир.

Люди спали, кое-кто ещё не спал, как и я. Чем они были заняты, мне было не ведомо. Александр размышлял о насущном, глядя на пламя свечи. Он любил это делать. Ещё когда мы