Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях - Михаил Юдсон

Тут он с грохотом опрокинулся с лавки, и все бросились его подбирать, увещевать и под белы руки уводить укладывать.

Илья тем временем положил гудящую голову на стол, намереваясь в одиночестве прикорнуть.

Но на место старичка тут же опустился мальчик-гридень, хрумкающий коржик и болтающий ногами.

— Умаялся дедушонка! — снисходительно сообщил он Илье, раскачивая лавку. Он наклонился поближе и зашептал:

— Житие-то его не баловало… Хлебнул лиха с лихвой! Если б не Ратмир… — он махнул рукой. — Их ведь с бабушкой Пу злые люди уже совсем было отправили в приют, да наши по дороге отбили. В приюте — там сиди на койке да клей коробки. И еще в какой попадешь — в ином побегай-ка с баланом на плечах… А так они здесь, у нас, в острожке, на свежем воздухе — достойные гриболовы, ищущие и выращивающие! И клюкающие!

— Ледорубом тебя!.. — заорал дедушка в чулане. — На Чертов остров!

— А как они познакомились!.. — мальчик причмокнул и принялся вдохновенно врать. — Романтичнейшая гиштория! Бабушка Пу одно же время была подслеповатая, и вот бредет она, слепня, с корзинкой и предлагает в пространство: «Купите цветочек, кэптен!» Ну, а капитан наш после каперства с финтерлеями трюх-трюх следом… Ну, потом она уриной Богоматери исцелилась — пила истово…

— А за что в приют? — поинтересовался Илья, с трудом отдирая голову от стола.

— О Совете Ветеранов слышали когда-нибудь?

— Но ведь это… бухтина…

— Какое там, — зашептал мальчик.

Здесь Илье пришлось прослушать длинное сказание о Совете Ветеранов, мрачной организации беспощадных матерых снайперов, которые, постепенно вымирая, вели в сугробах вокруг Города свою долгую и страшную охоту.

— Это что касается дедушки, — закончил мальчик.

Про бабушку Пу он выдал, что она — ворожея. И дальше понес с три короба. Оказывается, прополов грибы и соответственно надышавшись, она возвращалась в избу, садилась как есть — в душегрейке, на нетопленой веранде и, обмакнув калям в тушечницу и обтерев о голову, вся светясь, выводила двустишия, потом сбывающиеся:

«Уносите, россы, ноги —Дов выходит из берлоги.

Кац от блюдца с молокомВ горло вцепится броском.

А Ципора два крылаПо-над миром простерла».

— Да вы их, наверное, знаете, все эти складухи, пророчества немудрящие, пиитические воззрения славян на природу вашу — они же запротоколированы…

— Стоп, — твердо сказал Илья и, пошатнувшись, встал из-за стола. — Мне надо выйти.

— На рытье рвов тебя, рыло! — внятно пожелал дедушка из чулана. — И на закапыванье!

Держась за ускользающую стену, совершая небольшие привалы, Илья постепенно выбрался на крыльцо. Мальчик двигался следом.

На крыльце Илья какое-то время постоял, опираясь на резной столб и заглатывая свежий воздух.

— Пройтись хочу, — объявил он мальчику. — Подышать.

— Можно-с, — с пониманием отнесся малый, бережно придерживая его за талию. — До ветру, как говаривала Пресвятая Дева Мария Поппинс!

Они вышли со двора и вначале мерно топали по тропе, но потом Илья завидел удобный раскидистый куст и, проваливаясь в снег, зашагал к нему.

Пока он, плавно покачиваясь, хватаясь левой рукой за колючие ветки и распевая «Ваши взоры, ваши с инеем глаза…», облегчался под кустом, мальчик, бормоча: «Нам бы ваши заботы, отец учитель», терпеливо срезывал с сего куста ножиком веточки и плел какой-то походный венок. Затем, насупившись: «В дороге все пойдет впрок», положил его в холщовую сумку, висящую через плечо.

При возвращении обратно на тропу Илью чуть было не затянуло в снежный омут — хорошо мальчик-поводырь схватил его за хлястик и с силой чудодейственной выдернул из чавкающей сугробной воронки.

Пришлось передохнуть. Илья, вздрагивая всем телом, сидел на утоптанной безопасной тверди, пытался нюхать соль, разбросанную для подкормки здешних песцов, а мальчик, отечески ворча, стряхивал с него снежные ошметки. Затем снова побрели вглубь леса. Илья старательно перебирал негнущимися ногами, выдыхал пары, тер уши, ожидая заветного просветленья. Мальчик семенил рядом, готовый подхватить ежели что, и оживленно рассказывал, как большие ребята ушли в школу, а его оставили на хозяйстве, с девками — и что из этого вышло. Мальчик шибко смеялся: «Поддевка — тресь!», клялся шапкой, крутил головой. Надо, правда, признать, что самая суть от ослабевшего Ильи ускользнула.

Тут-то он и увидел между деревьями телефонную будку. Она была настолько невероятна, невозможна в этом суровом заиндевелом лесу, что Илья на минуточку почти очухался и печально подумал: «Ну вот, уже и мерещится всякое, уже превращаюсь в хронического преподавателя…»

Но тут и так-то смутный разум опять застило и осталось одно желание, дикое и неотвратимое — звонить, звонить, сейчас же звонить! А как же, спросим мы себя, Василиса-матушка?.. Видите ли, это совсем другое — спелость локтя, круглые клубни колен, а тут только бы услышать, только бы голос донесся!

И Илья, рыча, кинулся к будке.

Он бежал по удобной, тщательно проложенной дорожке, окруженной елками и можжевельником, заботливо расчищенной от снега и валежника, подпрыгивая от предвкушенья.

— Стойте, отец учитель! — кричал мальчик вослед. — Подождите, Илья Борисыч! Фестина лентэ! (Тоже язык учил, с малолетства). Да стой же ты, лбом об лед! — вопил он где-то далеко за спиной.

Илья рванул дверцу, влетел в будку и… провалился в глубокую сырую яму, стукнувшись при этом головой о что-то твердое.

Сколько пролежал он там без памяти, Илья не знал, но, очнувшись, залеживаться не стал. Охая, хватаясь рукой за осыпавшиеся земляные стенки, он попытался встать. Удалось. Ощупав себя, убедился, что в основном цел. Особо потрясен он не был, чего-то подобного, видимо, подсознательно и ждал от этакой жизни. Голову ломило, но это еще неизвестно почему, пить надо средственно.

Под ногами хлюпала талая вода. Яма же, в которую Илья сверзился, была, как он убедился, вполне сносная. Обычного кола посреди нее не торчало, наоборот, имелась врытая низкая деревянная лавочка (об нее он и треснулся) — сидите, мол, и ждите, когда вас вызволят. Натыканные в стенки гнилушки мягко светились. Интересно, рассказывают, что гнилушки эти — колонии микроорганизмов, которые светятся, лишь собравшись в миньян (то есть десятком тыщ), а порознь — никогда. Да-а… В общем, светло, тепло и сыро. Не хватало только чтива.

«Вовремя зажженная свечаДа свежий нумер «Евреев Руси» —Что еще нужно путнику на темной дороге…»

Правда, противно заныла от сырости левая рука, в прошлом году на Благовещенье порубленная в отдельных местах до кости. Это тогда соседи с верхних этажей, оскудев, вломились стрельнуть до заговенья пяток ефимков (вроде как они у Ильи под полом в горшке зарыты): «Дай, а то хуже будет!» Хуже… Оригинально! Хорошо коридорчик узкий — тут их Илья и сдерживал, пока не надоело им рубиться, отхлынули, отлив на стену из озорства, пахучую метку оставив, ушли… Ну, рука не культя безмясая, заросло все, как на песце. Да вот, побаливает…

И беспокоило, что мальчик куда-то исчез (он парень шалый) — бросил отца У одного, убежал, шельмец, отрекся.

Однако пребывание в яме оказалось недолгим. Чья-то косматая голова закрыла небо, наклонилась, всмотрелась и исчезла.

— Эй, дражайший! — закричал Илья.

Наверху заговорили визгливыми тонкими голосами. Илья терпеливо ждал. Наконец, в яму сбросили узкую веревочную лесенку («С собой они ее, что ли, таскают по кустам, избавители?» — кисло думал Илья, карабкаясь, и вечные мрачные предчувствия охватили душу).

Угрюмые люди в грязных свалявшихся шкурах окружили его. Были они все плотные, одутловатые, с безволосыми лицами. Некоторые держали в руках дротики с костяными зазубренными наконечниками. Илья подумал, что он забрался в порядочную глушь.

Откуда-то подтащили войлочную кабинку на носилках.

Человек без одного уха впихнул Илью внутрь: «Лезь, голубок!», задернул шторки, крикнул что-то вроде: «Лед с гор!» Понесли бегом.

Тряска была ужасная. «Полковник Ю прислал нам паланкины», — вытряхнулось при болтанке что-то из другой жизни.

Илья подпрыгивал на камышовом сиденье и размышлял: «Хроники скупо свидетельствуют… хотя и горазды приврать…

Недавнее давнопрошедшее время (введен сей термин в славянскую грамматику при Федоре Михалыче) воцерковления Руси…

Тогда еще благость была разлита, и свинчатки и кистени проверяли при входе в школу, и, ежели вдруг нет у тебя, всегда последним поделятся…

…тем лютым летом, когда II-я Вселенская Смазь Соборища исторгла приснопамятные «Толкования»…

…и воспоследовавшей затем отменой Савеловского эдикта… и Мытищинского чаепития… разрозненные толпы еретиков и непослушных в страхе бежали за Кольцевой Ров… бросая на Сходнях скарб…