Безопасность непознанных городов (ЛП) - Тейлор Люси

— Постой. Осади. Ты всегда такая торопыга? — Маджид отложил трубку. — Я не сказал, что отказываюсь взять тебя в город. Я лишь сказал, что, раз уж такое дело, тебе не мешало бы признать свою нужду во мне. Ты отправляешься туда не для того, чтобы посмотреть достопримечательности. Ты отправляешься туда, потому что должна. Не можешь иначе. У тебя нет выбора. Иди сюда, присядь рядом со мной снова.　

Он взял Вэл за руку, их пальцы переплелись, как прутья прослабленной решетки.　

— Нет ничего плохого в одержимости радостями плоти... и болью. Это, в сущности, одно и то же. Многие боятся отдаться удовольствию. Им бы и в голову не пришло искать Город, даже узнай они о его существовании. Слишком ценят свою милую рутину, свои безопасные жизни, полные предосторожностей. Иногда за это приходится расплачиваться, и они все равно сходят с ума.　

— А порой и других тащат за собою в безумие.　

— Близких, разумеется, — подхватил Маджид. — Похоже, ты сталкивалась с такими людьми.　

— Увы, да.　

— И небось сбежала.　

— Вроде того. — Смягчившись, она расслабилась на груди Маджида, вдыхая густой запах семени, мускуса и цветов, что стоял в комнате. — Ребенком я однажды увидела жуткий фильм с лисой, которая отгрызала себе лапу, чтобы выбраться из ловушки... шла какая-то кампания за то, чтобы запретить капканы. Никогда не забуду, что испытала. То и дело думаю, каково это — отгрызть часть себя, чтобы вызволиться. — Вэл содрогнулась. — Так или иначе, я поклялась: если доживу до совершеннолетия, буду себя всячески баловать. Стану жить исключительно для себя.　

— Говоришь как настоящее потерянное дитя, — вздохнул Маджид. — Ребенок, у которого никогда не было детства.　

— Можно выразиться и так.　

— Ты должна мне о себе рассказать.　

— Мне так не кажется.　

— Но мы ведь собираемся быть вместе. Если ты, конечно, снова не передумала.　

Сердце Вэл забилось быстрее. В уме возникла эротичная картина: невиданный декаданс, порок за пределами человеческого воображения, немногие избранные — знатоки и ценители всего плотского, готовые ради немыслимого блаженства на адскую боль.　

Маджид взял Вэл за руку и направил ее под одеяло, провел ей по своему отвердевшему члену и устремился к влажной алчущей дырке под ним.　

— В ящике комода лежит несколько дилдо. Выбери, какой нравится, и оттрахай меня. Потом, если не отрублюсь, расскажешь, как так вышло, что ты лишилась детства.

* * *

Стуча в квартиру Толстозадого, Брин меньше всего ожидал, что тот откроет немедля, даже не спросив: «Кто это?» — и не посмотрев в глазок. Но раздался звук снимаемой цепочки и голос.　

— Так и думал, что ты вернешься, когда поймешь, что забыла... — произнес он по-английски.　

Затем дверь, разумеется, отворилась полностью и говоривший увидел Брина.　

Двое мужчин, один безупречно и дорого одетый, второй в затрапезном махровом халате, уставились друг на друга.　

— Э-э-э. Кто?..　

Брин заранее отрепетировал в голове легенду и теперь, несмотря на легкое смущение, чувствовал себя обязанным рассказать ее по-немецки.　

— Увы, я столкнулся с несколькими головорезами и нуждаюсь в помощи. Будьте добры, разрешите позвонить от вас в полицию...　

Мужчина посмотрел на Брина суженными красными глазами, будто собирался с силами послать его подальше.　

— Извините, я вас не понимаю.　

Брин повторил просьбу на английском.　

— Пожалуйста, быстрее. Они все еще поблизости. Скинхеды, кажется.　

Мужчина заколебался: самаритянские устремления вступили в бой с эгоистичностью и осторожностью. Брин не впервые положился на свою безупречную наружность. Он всегда выглядел и разговаривал как джентльмен, казался одним из тех, кому невольно доверяешь, впуская в дом и разрешая проводить жену в оперу, успешным бизнесменом, который скорее окажется жертвой, чем преступником. Так ли уж много психопатов, в конце концов, носят дизайнерские галстуки и пользуются одеколоном по сотне долларов за флакон?　

Однако, несмотря на всю холеность Брина, мужчина, чей посткоитальный сон он потревожил, ему не доверял.　

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Подождите здесь. Я сам позвоню вместо вас.　

— Но вы же вроде не говорите по-немецки?　

— Чуть-чуть говорю.　

— Значит, копы все перепутают и никогда сюда не доберутся. Пожалуйста, я действительно боюсь за свою жизнь. Позвольте войти и воспользоваться телефоном.　

Снова заминка и нерешительность. Брина трясло от жажды крови. Затем Толстозадый отступил и взмахом позвал за собой.　

Брин вошел в квартиру.　

Гостиная, где он оказался, не превышала размерами стойло для небольшой лошадки, причем половину и без того маленького пространства занимал огромный блестящий рояль, на котором стояли фотографии темноглазой женщины с квадратным подбородком, не лишенной своеобразной знойной красоты. Из спальни доносилась сложная фортепианная мелодия, навеявшая мысли об арфистах в черном и ужине на Плазе. Неужели Вэл и этот парень трахались под такую музыку? Запустив холеную, унизанную перстнями руку под пиджак, Брин нащупал гладкую поверхность десятимиллиметрового «Глока», всегда носимого при себе во время заграничных прогулок по ночным улицам. В конце концов, осторожность не повредит. Скверных людишек везде хватает.　

— Телефон здесь, — сообщил Толстозадый, подведя его к спальне.　

— Вообще-то, телефон мне совсем не нужен, — признался Брин. — Хотя в какой-то момент я могу заглянуть к вам в холодильник.　

Толстозадый издал придушенный вскрик и начал поворачиваться к Брину, но тот обрушил ему на голову рукоять пистолета — будто разбил бутылку шампанского о спускаемый на воду корабль[7]. Но пострадала не бутылка.

* * *

Глаза.　

Брин любил наблюдать за глазами жертв, приходивших в себя. Любил смотреть, как постепенно отступает темнота беспамятства, как трепещут веки и заявляет о себе боль, не замечаемая, пока человек с остекленевшим взглядом валяется без сознания.　

Порой, даже возвращаясь к действительности, ошеломленные жертвы еще несколько секунд тихо смотрели в потолок, словно ожидая, что с небес низойдет помощь в лице какого-нибудь deus ex machina[8], ангела с колесницей и молниями.　

Этот переход от небытия к полноте ощущений и ужасу, впрочем, редко продолжался долго, а если и затягивался, Брин знал, как выдернуть человека из полузабытья в грубую реальность.　

Рано или поздно, с помощью или без, в голове у жертв постепенно прояснялось и контуженный мозг, восстанавливая клеточные связи, осознавал: что-то не так. Что-то ужасно не так.　

Примерно в этот момент жертвы пытались закричать и обнаруживали, что ощущение давления на губах вызвано полоской скотча, через которую воплю не проникнуть ни за что на свете, какими бы ни были пытки.　

Дальше все происходило стремительно: лихорадочные усилия шевельнуть связанными руками и ногами, судорожные, чреватые вывихами броски в ожесточенной борьбе с путами, глаза, что мечутся по комнате, словно шарики в пинбольной машине.　

Глаза всегда признавали поражение последними. Руки и ноги со временем уставали, но глаза до самого конца выискивали путь к спасению, раз за разом обшаривая периметр глазниц, будто заключенные, которые отчаянно выискивают брешь в стенах своей тюрьмы.　

Глаза сдавались последними, и, когда из них уходил свет, Брин понимал, что все кончено, даже если тело упрямо отказывалось умирать.

Он любил этот момент, более того, ждал его с предвкушением, потому что именно тогда наступала настоящая смерть. Не физическая, которая могла прийти часами позже, но смерть духа.　

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Пока Толстозадый валялся в беспамятстве, Брин не терял времени даром. Первым делом, по обыкновению, проверил, заперта ли дверь, затем перетащил тяжелое тело на постель, раздел и, перевернув мужчину набок, привязал его запястья к лодыжкам найденной в комоде веревкой.